«Не то что неплохая, а очень хорошая, – думает Джесси. – Просто великолепная, если хочешь знать».

Прекрасный день. Даже песня, которая доносится из портативного проигрывателя Мэдди (старшая сестра Джесси вытащила его по такому случаю на лужайку, хотя обычно никто не смеет к нему прикоснуться), хороша: Джесси не сказала бы, что ей нравятся песни Марвина Гэя – не более, чем этот слабый запах минеральных солей, который поднимается над озером, когда стоит жара, – но эта песня создает настроение. «Будь я проклят, если ты не прелестная штучка.., бэй-би-и-и»: не очень глубокомысленно, но для хорошего летнего дня то что надо.

День 14 августа 1965 года повторяется в сновидениях спящей женщины, прикованной к спинке кровати в доме на берегу другого озера в сорока милях к югу от Дарк-Скор. Вот она, двенадцатилетняя девочка, нагибается, чтобы ударить по крокетному мячику, не догадываясь, что сзади стоит Уилл, и это момент, на котором сон превращается в кошмар.

Она рассчитывает удар, концентрируя внимание на воротах в полуметре от нее. Это трудный удар, но не невозможный, и, если мяч пролетит сквозь ворота, она сможет догнать Кэролайн. Это было бы чудесно, потому что Кэролайн почти всегда выигрывает в крокет. Но в тот миг, когда она отводит биту, музыка меняется.

«Слушайте все, – поет Марвин Гэй, и Джесси прислушивается, – особенно вы, девочки…» Гусиная кожа появляется на загорелых руках Джесси.

«…разве справедливо, что ты дома в одиночестве, а любимая далеко?.. Нельзя так сильно любить, говорят мне друзья…» Ее пальцы становятся ватными, и она не чувствует биту в руке. Ее запястья зудят, как будто они связаны невидимыми путами; внезапно ее сердце отрывается и летит. Это плохая песня.

«…но я верю, да, я знаю, что именно так надо любить женщину…» Она поднимает глаза на нескольких девчонок, которые ожидают ее удара, и видит, что Кэролайн там нет. На ее месте стоит Нора Каллигэн. В ее волосах играет ветер, на ней желтые полукеды Кэролайн и ее же медальон – тот, в котором маленькая фотография Пола Маккартни, – но это зеленые глаза Норы, и они смотрят на Джесси с глубоким, взрослым состраданием. Джесси вдруг осознает, что Уилл – несомненно, подзадоренный дружками, которые, как и он, перевозбудились от немецкого шоколада и пирожных, – маячит позади нее и замышляет какую-то выходку. Сейчас она готова ему ответить. Она хочет ударить по мячу и успеть повернуться назад, прежде чем Уилл совершит задуманное: она хочет изменить прошлое, но сделать это труднее, чем поднять целый дом за край фундамента, чтобы поискать под ним потерянный мячик.

Сзади кто-то усилил звук в проигрывателе Мэдди, и теперь эта надоевшая песня гремит триумфальным маршем, громко, как никогда раньше:

«Меня так ранит.., эта черная неблагодарность.., где-нибудь, кто-нибудь.., скажите, что это несправедливо…» Она пытается освободиться от биты, выбросить ее, но не может, словно кто-то приковал ее к этой бите.

– Нора! – кричит она. – Нора, помоги мне! Останови его!

(Джесси издает стон, заставивший пса замереть над телом Джералда.) Нора качает головой задумчиво и печально.

– Я не могу помочь тебе. Джесси. Ты сама должна, мы все в конечном счете не можем рассчитывать на чью-то помощь. Обычно я не говорю этого моим пациентам, но в твоем случае, думаю, мы должны быть откровенны.

– Нора! – кричит Джесси. – Как ты не понимаешь! Я не могу пройти через все это снова! Я не могу!

– О, не будь такой глупышкой, – говорит Нора, проявляя внезапное нетерпение. Она отворачивается, словно не может больше видеть возбужденное, горящее лицо Джесси. – Ты не умрешь; это не страшно.

Джесси озирается вокруг, ее глаза безумны (хотя она почему-то не может выпрямиться и повернуться, чтобы огреть битой своего вероломного братца) и видит, что ее приятельница Тэмми Хью ушла, а на месте Тэмми в белых шортах и желтой майке стоит Рут Нери. Она держит в одной руке крокетную биту Тэмми, перевитую красной проволокой, а в другой – сигарету «Мальборо». Ее рот искривлен обычной сардонической усмешкой, но глаза серьезны и полны печали.

– Рут, помоги мне! – кричит Джесси. – Ты должна мне помочь!

Рут делает долгую затяжку, потом бросает сигарету в траву рядом с одной из сандалий Тэмми и говорит, почесывая спину битой:

– Джесс, не паникуй, он же не проткнет тебе задницу, он просто решил пошутить над тобой. Ты же все это уже проходила и знаешь так же хорошо, как я. Так в чем дело?

– Рут, это не просто шутка! Нет! И ты это знаешь! Нет, не слышит ее Рут, не понимает.

– Я ничего не знаю! – кричит ей Рут. В ее голосе слышатся гнев и обида. – Ты же мне ничего не говоришь – ты никогда никому ничего не говоришь! Ты убегаешь от правды, как кролик, который видит тень совы на траве!

– Я не могла сказать! – отвечает Джесси. Теперь она видит тень на траве от кого-то за своей спиной, как будто эта тень рождена словами Рут.

Но это не тень совы, это тень ее брата. Она уже слышит хихиканье его дружков, знает, что он собирается сделать, и все равно не может обернуться – даже двинуться не может. Она не в силах предотвратить то, что должно произойти, и отчаяние заполняет все ее существо.

– Я не могла! – снова кричит она Рут. – Я не могла, ни за что! Это убило бы маму.., разрушило семью.., или то и другое разом! Он сказал! Папа сказал!

– Я не думаю, что это для тебя новость, подружка, но твой палата помер уже двенадцать лет тому назад, в декабре. Так что можешь рассказать все. И подсократи всю эту мелодраму!

Но Джесси не хочет ничего слышать, не хочет обсуждать – даже во сне – любые события своего зарытого прошлого: когда домино начинает падать, известно, чем это кончается. Она затыкает уши, чтобы не слышать того, о чем говорит Рут, и продолжает глядеть на свою подружку по комнате тем же умоляющим взглядом, который часто заставлял Рут (чья болтовня обычно бывала не чем иным, как способом развлечься) рассмеяться и сдаться, и она делала то, что хотела от нее Джесси.

– Рут! Ты должна помочь мне! Ты должна! – Джесси снова бросает умоляющий взгляд.

– Нет, Джесс, я не могу. Все Сузи уехали, время, когда я могла помочь тебе, ушло. Это таинственный полет, Джесси. Ты киска, а я сова. И мы все на борту, пристегните ремни, космический корабль трогается!

– Нет!

Но теперь, к ее ужасу, небо темнеет. Возможно, это солнце зашло за тучу, но она знает, что дело в другом. Это солнечное затмение. Скоро звезды засияют в летнем полуденном небе, и прокричит старая сова. Пришло время затмения.

– Нет! – кричит она снова. – Это было два года назад!

– Ты ошибаешься на этот счет, милая, – возражает Рут Нери. – Для тебя солнечное затмение не кончилось. Для тебя солнце ушло, но не вышло снова.

Она открывает рот, чтобы опровергнуть это и сказать Рут, что она всегда все преувеличивает, как Нора, все время подталкивавшая ее к двери, которую Джесси не желала отворять, а Нора убеждала ее, что настоящее можно улучшить, исследуя прошлое. Будто можно сделать более вкусным сегодняшний обед с помощью остатков вчерашнего. Она хочет сказать Рут то, что сказала Hope в тот день, когда ушла от нее. Действительно, огромная разница: жить с чем-то и быть в плену у чего-то.

«Неужели вы не понимаете, что культ Я – это просто еще один культ?» – хочет она сказать, но прежде чем успевает открыть рот, начинается нападение: появляется рука между ее слегка расставленными ногами, большой палец грубо проникает между ягодицами, и пальцы щупают лобок через шорты. И это вовсе не невинное прикосновение ее брата: рука, которая проникла в промежность, гораздо крупнее руки Уилла и вовсе не невинна. Джесси разворачивается и изо всех сил бьет битой. Дурная песня звучит из транзистора, звезды светят на небе в три часа дня, а (ты не умрешь, это не страшно) взрослые люди дурачат друг друга.

Переполненная яростью, она ждет отца. То, как он поступил с ней во время затмения, сделало ее жизнь кошмаром, и это называют совращением несовершеннолетних. Она не хочет стать наказанием за его деяние; она размахнется крокетной битой и ударит его по лицу, разобьет нос и выбьет зубы, а когда он упадет на землю, придут собаки и съедят его.