– И мы дарим победительнице вот этого веселого чертика, набитого долларами!!!

И перед Зоей предстал мраморный смеющийся черноголлов с цилиндром на башке. Он состоял из двух половинок, как матрешка: одну от другой отдели, вот и доллары твои.

Зоя замерла, Она в упор глядела в смеющиеся зенки черноголова и чувствовала, что мученики Севастьян и Зоя рядом.

– Мне не надо в подарок беса, – громка сказала она и начала медленно поднимать правую руку с выставленным вперед указательным пальцем.

Апплодисменты в момент смолкли. Все изумленно уставились на Зою. Хозяин растерянно замигал глазами: как это можно отказываться от долларов! Учительница соседнего класса вскочила на ноги: что за бестактность, от подарков не отказываются, да еще вот эдак! – это было написано на ее возмущенном лице.

Но Зоя никого не видела, кроме черноголова.

– Ты, бесовское отродье! – вскричала она. – Именем Христа Бога нашего, низринься!

И черноголов перестал смеяться. Юный "киллер", который смотрел не на Зою, а на черноголова, в страхе отпрянул и вскрикнул: он увидел, как корежится, трескается мраморная морда, превращаясь из смеющейся в хныкающую.

А в следующее мгновенье он отделился от стола, будто его подняла невидимая рука, повалился на бок, покатился по столу и грохнулся на пол, разлетевшись на осколки. А вывалившиеся доллары охватил невесть откуда взявшийся огонь. И это было самым страшным для откужающих. Но никто не сдвинулся с места, все зачарованно наблюдали костер. Через несколько секунд только кучка черной чешуи и мраморные осколки остались от подарка.

– Спичку бросила, падла! – первым ожил хозяин.

И все загомонили, заорали, кулаками замахали. Хозяин подскочил к Зое. Тут же оказалась и учительница.

– Ты... – прохрипел хозяин, – ты мне за все ответишь, ты мне все вернешь! Чем ты в него кинула?

– Я кинула в него молитвой.

– Ты... Я эти ваши молитвы вместе с вашим Христом...

– Безобразие! – шумела учительница. – Эти пещерные православные...

– Вы! – вскричала снова Зоя и почувствовала, что сзади стоит патриарх Александр и поддерживает ее правую руку, направленную на хозяина и на учительницу. – За богохульство ваше, да будте вы немы, пока не выйдите отсюда!

И все увидели, что у хозяина вдруг вылупились глаза, он открывал и закрывал рот, потом закрыл его совсем, схватился за горло, опять сделал булькающие движения губами и, наконец, замер с открытым ртом, уставившись на учительницу. А та, после тех же движений и в той же позе, уставилась на него. Тишина в казино царила такая... Ну, вобщем, не бывает такой тишины, и уж точно, что она была не мертвая.

– А ведь онемели! – раздался в тишине голос юного "киллера".

Все продолжали окаменело молчать. Зоя развернулась и пошла вон. Когда она вышла, хозяин вновь ожил, вновь булькнул губами, как бы проверяя и, остервенело хрипнув, устремился за Зоей. Его удар ногой ей в спину был страшен. Метра два летела Зоя, раскинув руки вперед, и плашмя, лицом и животом рухнула на асфальт. Мгновенно сообразив, что коли сюда прибегут, (а уже бежали), то расправе помешают, а охрана тут ни к чему, хозяин метнулся к входной двери и в одну секунду запер ее на два оборота. Только учительница успела проскочить на улицу. Дальнейшие удары ногами Зоя не чувствовала.

– Я те, падла, дам "низринься!"

Теперь учительница бегала вокруг хозяина и причитала:

– Нет, ну так же нельзя, нельзя...

– Ты! – ревел хозяин, – и тебе сейчас!

Он занес ногу для еще одного замаха и тут увидел бегущую на него женскую фигуру в джинсах, она была уже совсем рядом. Чуть придержал замах и это "чуть" оказалось роковым. В следующее "чуть" чудо-хлыст из гренландского моржа всей своей полосующей силой обрушился на его лицо и он завалился в сугроб.

Зоина мама чувствовала себя с утра совершенно опустошенной и старалась совсем не думать о плакате, о разрыве со всеми, о вчерашнем поединке, о сегодняшней записке, оставленной дочери, о том, что едет смотреть очнувшегося деда Долоя и вообще ни о чем, тем более, что думать совершенно не могла. Казалось, что какая-то сторонняя сила постепенно отнимает сейчас способность думать и даже вспоминать о чем-то. Да и о чем вспоминать?

Вдруг услышала короткий звон в ушах, точно два хрусталика друг о друга. И ведь уже неоднократно это. Раздался еще один звон. Уже не короткий, он не прекращался, но усиливался. Зоина мама даже остановилась в испуге. Уж не с ума ли сошла? Звуковые галлюцинации? А звон заполнял пустую голову, неспособную думать и сопротивляться заполнению. Тут уж мама не на шутку испугалась. А из звона стали оформляться членораздельные звуки, они расходились уже не только по голове, но по всему телу.

– Ты не того боишься, – это не чей-то голос говорил, это говорило все ее существо, которое было уже не ее, а все во власти растекшегося звона. – Тебе всего лишь возвращено то твое, от чего ты отказалась, отдав это вот кому... – и перед Зоиной мамой возник черный круг с черноголовом в центре. Зоина мама вскрикнула и отшатнулась. Круг пропал.

– Вот видишь, – продолжал голос растекшегося звона. – А недавно ты радовалась, когда видела это и рука твоя выводила это. Этому и отдала свое "я", которое сейчас отнято у него и тебе возвращено. И этим своим "я" ты и будешь смотреть на чудо, к которому идешь. А дальше решай сама, отдашь себя снова назад тому, кого сейчас испугалась – твоя воля, но больше обратного хода не будет. Пасть того, кто в черном круге, окончательно сомкнется над тобой.

"...Рабу Божию Александру, рабов Божиих Юлию и Зою..." – тихий бесстрастный голос повторял и повторял эти имена, спокойные бесстрастные глаза устремленные теперь только на лик Владимирской, напряглись до предела, умоляя сжалиться над заблудшими. Из глаз молитвенницы катилась по правой щеке капелька-слезинка, никогда еще не было так тяжело молиться, никогда она не чувствовала такого сопротивления, ее прямая спина была вся в поту, а лик Владимирской требовал: есть у тебя еще силы, всю себя отдай... Много лет уже они стоят так, друг против друга, кажется, вся душа давно уже выплеснута навстречу Чудотворному лику. Не вся, оказывается. Она опустилась на колени перед образом и уже не одна капелька, а целая россыпь их покатилась по ее безморщинистым щекам...

Зоина мама смотрела на деда Долоя и не россыпи катились по ее щекам, но потоки. Она плакала первый раз в жизни. Ожившие глаза деда... Да с чем же сравнить-то впечатление от их вида? Она помнит покойную подругу, умершую от родов, которой сама закрывала глаза. Помнит она их до закрытия, они были пустыми. И если б они в тот момент наполнились вдруг жизнью, она бы просто умерла от разрыва сердца, ибо воскресенья не существует. У живого деда Долоя тоже глаза были мертвые. Точнее, почти. Глаза, которые не узнают, все же отличаются от тех, в которых нет жизни вообще. Но невозможность возврата была у деда Долоя абсолютная. Недаром, когда увидели медсестры его, вернувшегося, поднялась такая паника, точно при внезапном пожаре. Примерно так же смотрела сейчас на него Зоина мама. Дед сосредоточился, увидав ее, подумал. «Ой, Господи" – именно так воскликнулось, когда поняла, что он – подумал, и сказал нормальным давнишним своим голосом:

– Здорово, Порька!

Как его в детстве звали Долойкой, так и он звал ее уменьшительно Порькой.

– Александра она, – сказала бабушка. Она тоже была вся в слезах. – А ты чего это с хлыстом?

– В манеж иду. Здравствуй, папа, – ответила Александра и заплакала уже в голос.

– Ну, хватит реветь, – сказал сурово дед. – Где поп? – обратился он к бабушке. Мне ж немного осталось.

– А вы не уходите, – сказал он женщинам, когда перед ним оказался отец Севастьян. – Чего ж теперь стесняться. Мне тут сегодня сон привиделся: крест мой. Которым ты меня пьяного окрестила, а я выкинул.

– Ты был в разуме и согласился.

– Да я не о том, чего мне теперь делать-то. Как тебя, батюшка?

– Отец Севастьян.