– Но ведь и ты пьешь.

– Зайка, давай не касаться взрослых тем. Предоставь это взрослым. Я пью, но не спиваюсь. Это невозможно, я всегда помню, что у меня есть ты. А этому... на это было наплевать. Все. Забыли! И чтоб больше не напоминать!

Бабушка встретила Зою около выхода из какого-то метро, от которого жила в нескольких автобусных остановках. Когда тебе всего семь лет, два года в твоей жизни – это очень много. Зоя встретилась с бабушкой... никак, безо всяких чувств, и, только видя, как радуется бабушка, слегка прониклась и заулыбалась.

Домой к бабушке они пошли пешком, и Зоя тут же начала рассказывать ей, как у нее прошел день, и перво-наперво с восторгом сообщила, как лихо отлупила сегодня соседа, ровесника Севку, за что получила похвалу от мамы: "Так и надо, мало ему!" Драться Зоя с маминой подачи умела и любила. Дальнейший рассказ бабушка тут же пресекла:

– А я вот не похвалю. Драться вообще гадко. А уж девочке-то...

Сказанное бабушкой не возымело на Зою никакого действия, ибо было, как сказала бы мама, пустой фразой, простой нудой, на которую все дети мира никак не реагируют. Но прозвучал довесок:

– Господь Бог наш, Иисус Христос, не велит. А ударили тебя – смирись. И пусть лучше тебя еще раз ударят... Я же знаю его. Я их с мамой в нашем храме каждое воскресенье вижу. Вы хоть и Севкой его кличете, а он – Севасьян. А то, вообще-то Сева – это значит Всеволод. Все переиначите...

– Что же, и сдачи сдать нельзя? Вот глупости-то... – это было мамино выражение, которое Зоя часто любила повторять.

– Глупости это ты сейчас говоришь, а то, что говорит Господь Бог, есть самая правда из всех правд.

Зоя остановилась:

– Бабушка, тебя же мама предупреждала.

– Да уж чего там, предупреждала, убить обещалась. Да, небось, при тебе и говорила. Наша мама никого не стесняется.

– А думаешь, и вправду может? – уже испуганно спросила Зоя.

Бабушка очень серьезно глянула Зое в глаза и очень серьезно сказала:

– Думаю, может, – и вдруг широко улыбнулась, – А ты знаешь, ну и пусть. Зато глазенки твои на правду Божью приоткрою. А за это и смерть можно принять, хоть даже и от родной дочери.

– Ой! И не страшно?!

– Как не страшно, еще как страшно. Но, думаю, пытать не будет, не даст Господь, боюсь пыток, да и не в ее это характере. Даст чем-нибудь по голове, вот и все.

Тут Зоя совсем уж испугалась. Особенно поразило ее спокойствие, с которым это было сказано. Да как это "вот и все"?! Да что же это такое – "Господь Бог", что родная дочь из-за Него мать убить готова, а та говорит: "Ну и пусть"? Вопрос этот в короткой Зоиной жизни не вставал вовсе. Мама очень ретиво защищала ее от этого вопроса, и вот сейчас вдруг неожиданно вспомнилась мамина реплика учительнице, реплика тогда сразу же забытая, но вот сейчас вспомнилась, и даже голос мамин слышится:

– Юлия Петровна, я прошу вас защитить Зайку от этого... нового веяния!

Эх, как это было сказано! Сейчас Зоя остановилась даже, точнее ноги сами собой остановились, даже по ногам озноб прошелся, когда вспомнилось-услышалось, сколько ненависти прозвучало, и будто черный ветер из маминых губ, – ве-я-ни-я!..

– Чтобы не слыхали Зайкины уши про Боженьку...

– Не волнуйся, Поревидема Долоевна, – отвечала тогда Юлия Петровна. – Спокойно, товарищ. Защищу!

Только Юлия Петровна называла так Зоину маму. Юлия Петровна была и есть – уникум. Юлия Петровна не бросала слов на ветер, Юлия Петровна имела на своем боевом счету пятьдесят три выпуска начальных классов. "Как у Покрышкина", – с гордостью говорила она (были тут и ускоренные). Уже довольно пожилой, нынешний директор школы, был ее выпускником, и с гордостью рассказывал на Дне учителя, как Юлия Петровна его, второклассника, за чуприну таскала. День учителя был для Юлии Петровны таким праздником, как для Зойкиной бабушки – Пасха. В День учителя к Юлии Петровне собиралась несметная толпа ее выпускников, и сейчас Зое вспомнилось одно из сборищ (мама притаскивала Зою, когда та еще в школу не ходила) и восклик маминого приятеля (тоже выпускника):

– А давайте, Юлия Петровна, крестным ходом пройдем в честь вас вокруг школы. Эх, вот жаль колоколов нет!

Юлия Петровна в ответ очень серьезно погрозила ему пальцем:

– Пройтись, конечно, можно, но не кре-ст-ным ходом! Со знаменем нашим!

– Ур-ра! – загремела тогда собравшаяся толпа. Большая часть толпы проорала это с веселым хохотом, а кое-кто и с издевкой, потому как давно уже плевали на все знамена, кроме доллара на флагштоке (но всех их все равно тянуло к Юлии Петровне в День учителя). И прошлись-таки вокруг школы с громким пением кто во что горазд (и Зоя там шла с мамой), а самый удачливый из "покрышкинской обоймы", разливая всем коньяк (пятнадцать ящиков привез), кричал на весь район:

– Юлечка! – (так все дети за глаза звали Юлию Петровну), – на будущий День обязательно колокол приволоку!..

И ведь приволок, точнее на грузовике привез. Только звонить не получилось, так и стоит он до сих пор, стопудовый, около школьных дверей. И теперь у Юлии Петровны забота как бы убрать его отсюда, чтоб не смущал учащихся буквами на себе "ВО СЛАВУ БОЖИЮ" (колокол-то старый, настоящий). Да вот никак не удается дозвониться до самого удачливого выпускничка, до бандита солнцевского.

– А может, убили его уже? Может, он уже все в жизни совершил, когда колокол привез? – смеясь говорил мамин приятель.

Юлия Петровна резко пресекла его смех. Она вообще редко смеялась, она смеялась только, когда смотрела старое кино "Веселые ребята".

Все это вихрем сейчас промчалось вдруг в Зоиной голове, и недоумением глядело на бабушку из ее глазенок, которые, оказывается, как только что сказала бабушка, надо открывать.

– Бабушка, а от Боженьки можно защититься?

"Боженька" – мамино выражение, только прозвучало это вопросительно, а не злобно-иронично, как у мамы.

– Нельзя, Заинька, – ответила бабушка, улыбаясь, – да и не нужно. Не защита от Бога нужна, а у Него просить защиту, – бабушка присела на корточки, будто шарф ей поправляя. – Вот ты думаешь, почему тебя вдруг мама мне отдала?

– А ей рисовать надо и гости у нее.

– Точно. Только и гостей и рисование ее Господь ей устроил, чтоб ты у меня оказалась.

– А... ты откуда это знаешь?

– А я попросила Его об этом.

– А... разве это можно?

– Можно. Это молитвой называется.

– А... ты не обманываешь?

– Нет, Заинька, – бабушка глядела на Зою, как на взрослую, а все дети это всегда чувствуют. – Когда о Боге говоришь – врать нельзя ни полслова. Да и вообще врать нельзя.

– А ты никогда не врала?

– Да как же, – бабушка тяжко вздохнула, – было, и не раз. Но, чтоб про Бога соврать, это жуткий грех, это никак нельзя.

– А Он правда есть? Правда живой?

– Он всегда живой, Заинька, и знаешь зачем Он мне тебя дал? А чтобы окрестила я тебя.

– Ой, бабушка! – Зоя даже слегка отпрянула, сейчас в ее ушах очень отчетливо прозвучало мамино "убью" в адрес бабушки. И именно за это, за это слово, которое произнесла сейчас бабушка.

– Ну что "ой", – возвысила та голос. – Ну, погоняется за мной с хлыстом, с топором за мной уже гонялись, а большего Господь не допустит. А вот коли не окрещу я тебя сегодня, ты ж мне до утра всего отпущена, вот тут-то уж не отбоярюсь, вот тут-то Господь и взыщет: дочь свою среди нехристей оставила, да еще и внучку, – бабушка не на шутку готова была заплакать. Зоя почувствовала, что у бабушки вообще ничего не бывает, что – "на шутку".

– Уж ты пожалей меня, старую, мне ж и вправду умирать скоро, чего я тогда Господу отвечу? А как не отвечать, милая, только тогда и отвечать. Душенька-то наша бессмертная, с нее и будет спрос, да какой! Это здесь нам милость, а там – ответ! За все ответ. За каждую малую малость, в чем не покаялись, потому как отпущено Им время, а уж, коли внучку окрестить не смогла!.. Вот тут-то и будет "ой".

Зоя совершенно потерялась под тяжелым взглядом бабушки, для взрослого предназначнного.