Снова явился Господь ночью Евдокии и сказал:

— Не бойся, Я всегда с тобой.

И она не боялась.

Три дня и три ночи воинский отряд пытался штурмовать монастырскую стену, ну и, конечно же, никакими защитниками этих стен тридцать монахинь быть не могли, да их и не было на стенах, они молились в монастырском храме. Три дня и три ночи римские воины пребывали в каком-то для себя самих странном, небывалом оцепенении. Некая невидимая сила не подпускала их к монастырской стене. Охваченные паническим страхом, небывалым для римских воинов, они не понимали, что им делать дальше.

И, наконец, невесть откуда явился огромный змей с дышащей ядом пастью. Тут они, побросав оружие, кинулись бежать, но, даже избежав змеевых зубов, они поражались ядом его дыхания, так что одни на месте умирали, другие еле живые валялись на дороге. Только с тремя воинами возвратился начальник отряда к Аврелиану. Ярость последнего не поддавалась описанию.

— Что нам делать с этой волшебницей, умертвившей столько воинов? — вскричал он на тотчас же собранном военном совете.

Поднялся его сын и сказал:

— Я пойду со всем нашим войском и сравняю монастырь с землей, а Евдокию приволоку сюда за волосы. А тому, кто хоть слово скажет про этого сказочного змея, — вырву язык.

— Не делай этого, юноша, — раздался тут голос Филострата. — И с войском не ходи, и языки не вырывай. Змей, поразивший ваше войско, не сказочный, а настоящий. Откуда он взялся? Не знаю. Но Бог христианский по молитвам Евдокии может всё. И она — не волшебница, она — раба Божия, и нет в мире силы, которая может победить Его рабов. Эту Силу я испытал на себе.

Но не внял сын Аврелиана слову Филострата и двинулся с войском к монастырю. И по пути, останавливаясь на ночлег, неудачно соскочил с лошади, расшиб ногу и ночью от заражения крови умер. Аврелиан от этого известия сам едва не умер.

Рядом с ним находился Филострат, и он сказал ему:

— Это Бог христианский умертвил твоего сына по молитвам Евдокии. Он же и оживит его по ее же молитвам. Пошли к ней не войско, а свою почтительнейшую просьбу, чтобы ожил твой сын.

И вот тут Аврелиан пришел в себя и поверил слову Филострата. Трибун по имени Вавила тотчас был послан со смиренным и просительным письмом к Евдокии. На это письмо Евдокия ответила своим письмом, где главное заключалось в словах, что «...невозможно призывать святое и страшное имя Божие и молить Его о чем-либо, если не уверуешь в Него всей душой, но если уверуешь, то увидишь великую славу бессмертного Бога, сподобишься Его милости и насладишься Его благодеяниями»...

Возвратившись назад, трибун не отдал письмо Аврелиану, он положил его на грудь его умершего сына и громко призвал имя Христово. И тотчас мертвец ожил, открыл глаза и встал, как после сна, живым и здоровым. Беспредельно было изумление Аврелиана и его подданных! Аврелиан был тут же крещен городским епископом вместе с женой, воскрешенным сыном и дочерью по имени Геласия, которая позже удалилась в монастырь к Евдокии.

А к этой Геласии в то время сватался илиопольский градоначальник Диоген. Став христианином, Аврелиан сказал Диогену, что только если тот примет крещение, можно будет возобновить об этом разговор. Но Диоген, яростный язычник, упорствовал, а после смерти Аврелиана, считая, что руки у него развязаны, решил взять Геласию силой. Но сначала надо было ее найти, ибо он только по слухам знал, что она прячется где-то у Евдокии, для которой начинался новый крут ее подвигов. Теперь Господь попустил пятидесяти воинам, посланным Диогеном, перелезть через монастырскую стену, взять Евдокию и увезти с собой.

Представ на судилище перед Диогеном, она сказала:

— Суди меня, мучай меня, как тебе угодно, предай меня смерти, а я надеюсь на Христа, Истинного Бога моего, что Он меня не оставит.

И всё у обвинителя отошло на второй план: и Геласия, и Евдокиино золото. Теперь он хотел одного — добиться отречения Евдокии от Христа. Диоген велел повесить ее обнаженной на дереве, и четырем воинам беспощадно бичевать ее. А на груди у Евдокии была спрятана частичка Тела Христова, которым причащают в храмах всех православных христиан, ее она взяла из ковчежца в монастырском храме. На литургии, после схождения на хлебные дары Духа Святого, хлеб пресуществляется в Тело Христово, но вид хлеба остается. Вот эта частичка и упала у нее из-за пазухи, когда ее раздевали. Только Диоген протянул руку, чтобы взять ее, как вдруг она превратилась в огонь, и через мгновение огонь царил повсюду на месте судилища.

Те, кто остались живыми, были полны ужаса и страха. Сам Диоген лежал мертвым, похожим на головню. А один из оставшихся в живых воинов видел, что Ангел Божий стоял в это время рядом с Евдокией, говорил ей что-то и утешал, покрывая израненное обнаженное ее тело полотном белее снега.

Воин подошел к Евдокии и сказал ей:

— Верую и я в Бога твоего, прими меня кающегося. Я хочу, как и ты, стать верным рабом Его.

— Благодать искреннего обращения да приидет на тебя, чадо... — последовал ответ.

А воин, продолжая видеть Ангела рядом с Евдокией, в страхе и смущении тихо произнес:

— Умоляю тебя, раба Господня, смилуйся над Диогеном, испроси ему у Бога возвращение к жизни!..

Он освободил Евдокию от пут, которыми она была привязана к дереву, и она, вздохнув задумчиво, встала на колени, чтобы начать молитву. Ничего она не сказала воину в ответ на его дерзновенный приказ. Да, это был приказ, хоть и произнесенный молитвенным голосом. Она видела очищенные вспыхнувшей верой его глаза, в которых не было сомнения, что Бог Евдокии по ее молитвам может всё! Может убить огнем и может воскресить убитых.

«Господи, ну что взять с этого несчастного Диогена, который по недомыслию протянул свои нечистые руки к Пречистому Телу Твоему?.. Получил он свое... Так верни же его Себе, в качестве верного раба, живым!»

Встала Евдокия с колен, подняла вверх руки (все оставшиеся в живых замерли) и воскликнула так громко, как только могла:

— Господи Иисусе Христе, ведающий тайны человека, утвердивший небеса Словом и всё премудро создавший!

Евдокия перевела дыхание, слезы покатились из ее глаз, ее душевное напряжение было на последнем пределе... и вдруг она улыбнулась совершенно невозможной улыбкой! В улыбке виделось только одно — абсолютная радость, она созерцала Того, к Кому обращалась!

Воин, по-прежнему видевший рядом с ней Ангела, направил свой взгляд туда, ввысь, куда смотрела Евдокия, и увидел только облака, заслоняемые летящим пеплом от только что отбушевавшего огня...

А голос Евдокии уже покрывал собой все окрестности: — Повели!.. И пусть по Твоей всесильной и всемогущей воле оживут все попаленные ниспосланным Тобой огнем! Да! Пусть все оживут!.. И пусть, видя это, многие верные укрепятся в вере, а неверные обратятся к Тебе, Богу Вечному...

После этого, начав с Диогена, она стала подходить к мертвым, брать каждого за руку и с той же улыбкой, что обращалась к Небесам, глядя на каждого из них, говорить:

— Во имя Господа Иисуса Христа Воскресшего, восстань и будь здоров по-прежнему.

И каждый оживал и поднимался.

И оживание их было величественно, потрясающе и страшно. Головешка, которая недавно была Диогеном, вдруг набухла, обретая формы, и с нее начали ссыпаться нагар и пепел, и вот уже перед изумленным воином, сопровождавшим Евдокию, лежал императорский наместник Диоген в своей праздничной одежде судьи. Лежал живой, моргал глазами и не менее изумленно глядел на своего подчиненного.

Приподнявшись на локте, он прошептал:

— Огонь?.. Огонь кончился?

— Кончился, — отвечал воин. — Всю нашу скверну выжег и — кончился. Наше дело теперь идти за Тем, Кто послал этот огонь.

А Евдокия, осененная светящимся ангельским покрывалом, шла от одного мертвого к другому, и вслед за ней вставали живые... Смятение, радость, изумление царили на месте, только что бывшим пепелищем, заваленным трупами.

И тут, среди нарастающих восклицаний: «Велик Бог христианский!», вдруг раздался истошный горестный вопль. Вопил друг воскрешенного Диогена, Диодор, имевший должность комита — так назывались особые чиновники, приближенные к наместнику. Ему только что сообщили, что у него дома угорела насмерть в бане его жена. Он, рыдая, устремился домой, за ним поспешил и Диоген...