Роза вздохнула с облегчением, когда появилась горничная леди Лавинии, и, захватив книжку, побежала в свою комнату. Откинувшись на шелковые подушки диванчика под окном, она стала рассеянно теребить узорчатую вышивку. Рыжий Вилли самодовольно прошествовал в комнату и улегся рядом с хозяйкой.

– Ты очень плохой кот, Вилли, – пожурила Роза, постучав указательным пальцем по кошачьей голове. – И, если не прекратишь изводить леди Лавинию, я буду вынуждена запереть тебя в этой комнате, и тогда ты станешь очень несчастным котом. Что ты на это скажешь?

Вилли замурлыкал и перекатился на спину, шаловливо ударив хозяйку по руке. Роза не удержалась от смеха.

– Правда, это не такая уж плохая тюрьма. Есть где развернуться охотнику. Все эти купидоны и завитушки на мебели. Ладно, мой милый котик. Давай прогуляемся по саду, ты устанешь и утихомиришься.

Дом номер один на Лестер-стрит мог похвастаться прекрасным садом с аккуратными дорожками, изящными клумбами, подстриженными деревьями и главной достопримечательностью – круглым прудом с карпами. И все это содержалось в необыкновенной чистоте.

Закутавшись в темно-синюю шерстяную накидку, Роза бродила по саду. Вилли то и дело бросался в кусты, атакуя своенравные листья, осмелившиеся весело колебаться на ветру. Сегодня девушка была тиха и задумчива. Вдруг, по какой-то необъяснимой причине, ее охватило беспокойство, хотелось закричать, но она не отважилась нарушить упорядоченность и покой, присущий лондонскому аристократическому дому.

Она совершенно не могла объяснить свои чувства. Причина не во вчерашнем бале у Таунсенда, ибо он оказался ее триумфом. Счастливое волнение, вызванное объявлением помолвки, головокружительный трепет вальсов в объятиях лорда Уайза. Буря поздравлений, встреча с королем… все это наполняло ее ликованием. Ее восторг не омрачила даже необходимость оживлять леди Лавинию, упавшую в обморок от неожиданности. Но сегодня утром Розе было холодно и одиноко: ведь все это было притворством.

Факт остается фактом. У нее нет ни денег, ни друзей. Стоит маркизу сказать одно сердитое слово и сурово указать на дверь, и она снова окажется на улице. А самое худшее – несмотря на разрешение жениха влюбиться в кого угодно, она начинала бояться, что это будет не так-то легко. Ее сердце уже занято. Занято полностью человеком, который устроил этот грандиозный обман, желая избежать как раз того, что ей больше всего нужно от него – брака!

Живя дома, в Шенстоне, под опекой любящей, преданной семьи, она часто в беседах с отцом осуждала пассивность женщин, которые, как правило, ничего не предпринимают для изменения своей жизни. Однако теперь, когда ей пришлось зависеть от щедрости чужих людей, она поняла, как велика роль обстоятельств, роль судьбы, постоянно вмешивающейся и связывающей ей руки. Ее выбор ограничен. Служить в чужом доме, продаться какому-нибудь стареющему аристократу, желающему иметь юную жену, или поселиться в работном доме. Она печально улыбнулась. До конца жизни носить старые платья и подшивать серые шерстяные больничные одеяла от зари до зари? Если уж зарабатывать на хлеб шитьем, то лучше бы открыть собственное ателье.

– Ты должна что-то делать, Роза Лэм, – сказала она себе. – По крайней мере, строить планы на будущее, ведь то, что у тебя есть сейчас, – только временная затычка в очень сильно протекающей плотине.

– Какие злодеяния вы замышляете, малышка?

Роза вздрогнула и вскинула голову. Лорд Уайз шел к ней широким шагом. Вот человек, уверенный в своем месте в жизни. Как она завидует ему в этом! И как гордо и решительно он идет, будто ничто не может заставить его свернуть с выбранного пути.

– Доброе утро, лорд Уайз! – крикнула она, не в состоянии удержать восторженную улыбку, расплывавшуюся по ее лицу.

Сегодня он был одет во все коричневое, заметила она. Темно-коричневые панталоны, тонкий, бронзового цвета фрак, светло-коричневый жилет с желтовато-коричневым кантом и серовато-бежевый, просто повязанный галстук. И все это прекрасно подчеркивало цвет его лица, волос, глаз.

– И вам утро доброе. Мы все так поздно легли, я думал, что вы еще спите, натянув на голову одеяла, – пошутил он, щекоча ее подбородок кончиками пальцев.

Он был так близко, его присутствие было, чуть ли не ошеломляющим. Роза чувствовала лесной аромат туалетной воды и тепло, зовущее прижаться к нему. Она отступила и попыталась умерить улыбку, которую – она была уверена в этом – он счел бы улыбкой по уши влюбленной женщины.

– Такие волнения не способствуют спокойному сну, милорд, – сказала она. – Кроме того, боюсь, Вилли будет изгнан из приличного общества, и я не могу оставить его одного.

– Ах, милая Колючка, вы очень преданный человечек, – заявил Джефри.

Отставив локоть, он вынудил ее взять его под руку и повел по дорожке, чтобы она не замерзла без движения.

– Почему вы так называете меня? Почему милая Колючка? – спросила Роза.

В том, что он наградил ее прозвищем, было что-то снисходительное, но и ласковое тоже.

– Потому что, дорогая леди Роза, вы нежны и ароматны, как приоткрывшийся розовый бутон, но в вашем характере есть что-то взрывчатое и агрессивное. Больше напоминающее розовые шипы, на мой взгляд.

Она рассмеялась.

– Кажется, я слишком прозрачна. Отец часто говорил, что назвал меня Розой, так как уже при моем рождении почувствовал: я буду такой же красивой, как мать, но отращу шипы, если унаследую его характер.

Джефри улыбнулся и наклонил голову.

– О, проницательное наблюдение для счастливого отца новорожденного ребенка. Расскажите мне о нем. Что вам запомнилось больше всего?

Роза взглянула на Джефри, удивленная его явной заинтересованностью.

– Папочка? Он был милый, простой человек. Очень любил лошадей и охоту. И книги. Он читал все… всегда что-нибудь изучал. За обедом – а мы перенесли стол в мамину комнату – рассказывал о самом разном. Он был очень любящим мужем и полностью посвящал себя маме во время всей ее болезни, – после некоторого колебания продолжила Роза тихим от воспоминаний голосом. – Он тяжело переживал ее смерть. Так и не оправился от потери, хотя, сколько я помню ее, она всегда болела. Он не переставал верить в ее выздоровление, несмотря на то, что врачи никогда его не обнадеживали. Он скончался вскоре после ее смерти.

Роза отвернулась от маркиза, не желая, чтобы он видел, как остро она чувствует свое одиночество. Невозможно объяснить свои чувства человеку, у которого много преданных друзей и обожающая мать.

Маркиз, ощутив ее печаль, откашлялся и попытался отвлечь ее от печальных воспоминаний.

– Дочь человека, столь увлеченного книгами и учением, должна была впитать в себя много знаний. Вероятно, отсюда и шипы. Вы более образованны, чем, по мнению света, прилично юной девушке.

– О, мамочка согласилась бы с вами. Она была в отчаянии и настояла на том, чтобы меня послали в пансион, где я приобрела бы приличные манеры… и подобающих друзей. Она не могла себе простить, что из-за ее болезни я прикована к Шенстону, а не готовлюсь к появлению в высшем свете. Но, поверьте, меня вполне устраивала жизнь деревенского сорванца, дружившего с детьми слуг. Я ловила рыбу и плавала в реке. Я гуляла по лесам, а зимой каталась на санках и коньках. И вертелась под ногами, мешая всем, в мастерских и конюшнях. Весной я по утрам отправлялась со слугами за еще мокрой от росы клубникой. У меня было счастливое детство, – со смехом признала она.

Джефри наслаждался быстрой сменой выражений на ее лице. Она была прелестна. Атласные волосы, вырвавшись из узла и лент, развевались вокруг головы в очаровательном беспорядке. Он поймал один локон и нежно убрал его за ее ушко.

– И потом вас послали в пансион для юных леди? – подсказал он.

– Да. Как вы легко можете себе представить, после всего этого пансион оказался несколько тесным, – ответила Роза, чуть задыхаясь от его внимания. – Хотя должна сказать, что получила там очень полезное образование. Вышивка, рисование акварелью, и все такое. Вы не поверите, какую картину я могу нарисовать без кисточки, всего одним перышком. И еще светская беседа. Очень нужный предмет. Но боюсь, милорд, я была мятежницей, как вы, вероятно, и подозреваете.