Если бы отец мог увидеть сейчас собственных детей, которые жили в ветхом коттедже, питались овощами, которые сами выращивали, разводили кур и пчел, совсем как это делала бабушка, понял ли бы он весь парадокс ситуации? Наверное, нет.

Она наугад открыла какую-то другую страницу. На рисунке был изображен худенький младенец, последний из ее бедненьких, не успевших пожить на свете братьев. У нее перехватило дыхание.

Она взяла альбом и осторожно закрыла его.

– Вы не ответили на мой вопрос.

Она усилием воли заставила себя вернуться в реальность.

– Какой вопрос?

– Как случилось, что английская девушка знатного происхождения прожила таким образом, – он прикоснулся рукой к альбому, – во Франции в течение десяти лет, пока кругом шла война?

– Мы уехали из Англии, когда войны еще не было.

– Да, но период сразу после революции тоже не самое лучшее время для путешествий.

Она закусила нижнюю губу, пытаясь сообразить, как ему лучше объяснить ситуацию.

– Мама… Маме было трудно дать папе наследника, которого он жаждал иметь.

Так тоже было можно описать ситуацию, когда бесконечные выкидыши и мертворождения повергали всех в глубокое уныние.

– Когда мне было девять лет, мама решила совершить паломничество в Лурд и помолиться, чтобы Бог послал ей мальчика. Папа согласился – ему отчаянно хотелось сына, – и мы поехали все. Они оставили меня у бабушки, и папа с мамой отправились в Лурд, а когда они вернулись, мама снова была беременна. Она знала, что это было слишком рано. Акушерка сказала маме, что ей следует подождать, поправиться, набраться сил перед следующей попыткой, но папе не терпелось заполучить сына.

– Это тот младенец, который изображен на рисунке?

Она кивнула.

– Путешествие было бы опасно для ребенка, поэтому папа оставил маму и меня у бабушки ждать его появления на свет. Он родился преждевременно и был крошечный и больной. Он прожил всего несколько недель. А мама… она просто угасла.

Его рука скользнула вокруг талии Мэдди, и он осторожно привлек ее к себе.

– Я очень сочувствую.

Она кивнула, не в состоянии говорить.

Последовали бесконечные месяцы, когда мама почти не говорила и не ела, а только плакала над изображением маленького Жана. Его должны были назвать Джоном в честь папы, но мама всегда называла его Жаном.

Мэдци никогда не рассказывала об этом детям. Джону не понравилось бы, если бы он узнал, что до него были и другие мальчики, которые умерли, и всех их звали Джонами.

Он держал ее в объятиях, нежно поглаживая кожу ее предплечья.

– Потом, наверное, война помешала вам вернуться в Англию?

– Нет. Война тогда еще не началась.

– В таком случае почему же вы не вернулись в Англию?

Она покачала головой и пожала плечами.

Он нахмурил лоб.

– Отец не смог вывезти вас из Франции?

– Он не пытался.

– Даже после того, как началась война?

– Даже после начала войны.

– Но почему?

– Я не знаю. Он никогда этого не объяснял, – сказала она.

Она никогда и не спрашивала его. Ей не хотелось бы получить в ответ то, что он однажды сказал маме, а Мэдди услышала: «Мне не нужна девочка, я хочу сына». Она бы этого не вынесла.

Он еще крепче прижал ее к себе, а она приникла к нему, ища заботы, тепла и… утешения.

– Все в порядке, – сказала она. – Я не сожалею о годах, прожитых с бабушкой. И я люблю детей. И мне нравится снова быть частью семьи. Просто мне хотелось бы…

Она не договорила. У нее было слишком много желаний, и все они были невыполнимы.

Свеча догорела и, зашипев, погасла. Восприняв это как некий знак, она осторожно высвободилась из его объятий.

– Наверное, пора спать. Завтра утром у меня много дел.

– У вас всегда много дел.

Она пожала плечами:

– Заниматься делом лучше, чем хандрить. Хандра – болезнь богачей.

Он не пошевелился. Она чувствовала в темноте его присутствие, ощущала запах его мыла для бритья и более глубокий мужской мускусный запах.

Он наклонился и поцеловал ее в лоб. Так она целовала на ночь детей. Это было все равно что перекрестить на сон грядущий.

– Спокойной ночи, мистер Райдер, – сказала она, словно присоединяясь к хору детей.

Он коснулся ладонью ее щеки и посмотрел на нее. Выражения его лица она в темноте не видела.

Она ждала затаив дыхание.

Ночь пахла пчелиным воском, влажной соломой, мылом и мужчиной. Этим мужчиной. Она понимала, что играет с огнем. Но, Боже милосердный, как ей хотелось его ласки!

– Это происходит против моей воли, – пробормотал он, как будто оправдываясь перед самим собой, и приник губами к ее губам.

Это было легчайшее ласковое прикосновение. Прелюдия. Оно отозвалось дрожью во всем ее теле, словно звук скрипки в ночной тиши.

Она замерла.

Он снова провел губами по ее губам, потом еще раз и еще, заставляя ее губы раскрыться, поддразнивая ее, соблазняя. Он укусил ее верхнюю губу, и это было божественное ощущение. Он провел языком по ее языку, и она охнула, вдохнув его дыхание.

Он снова поцеловал ее и коснулся кончиком языка ее нёба, доставив ей глубокое наслаждение.

Она запустила пальцы в его волосы и еще теснее прижалась к его разгоряченному телу, наслаждаясь пикантно-солоноватым вкусом его кожи, инстинктивно возвращая ему каждую ласку и подсознательно желая большего.

– Нет.

Он прервал поцелуй и осторожно отстранил ее. Дыхание его было прерывистым и тяжёлым, как будто он бежал.

Она была не в состоянии не только говорить, но и думать, потрясенная наслаждением и страстным желанием. И тем, что ее всего этого лишили. Все еще тяжело дыша, он соскользнул с кровати.

– Спокойной ночи, мисс Вудфорд. Приятных сновидений, – сказал он и словно растворился во тьме.

Она лишь слышала, как он улегся на постель, приготовленную на полу.

К этому времени огонь в камине почти погас. Осталась одна зола.

«Приятных сновидений».

Мэдди свернулась калачиком в теплой постели. Она была опустошена. Неужели он думает, что она сможет заснуть после всего этого? Она была напряжена словно сжатая пружина.

Нашел время играть роль джентльмена, вместо того чтобы оставаться распутником! Она ударила кулачком по подушке и усилием воли приказала себе заснуть.

Снаружи возле коттеджа кто-то ходил. Мэдди села в постели. Может быть, это Кровавый аббат? Она напряженно прислушивалась к каждому звуку, ожидая услышать стоны, стук и скрежет когтей, скребущихся в окна и двери.

Но ничего подобного не услышала. Хотя кто-то или что- то явно двигалось снаружи. Может быть, животное? Лиса? Куры всполошились, но это было не похоже на сумасшедший гвалт, который поднимается в курятнике, когда появляется лиса. Может быть, это корова или овца пробралась в ее огород, привлеченная вкусной зеленью?

Она встала и подошла к окну.

– Что случилось? – спросил он, садясь в постели.

– Там что-то движется снаружи, – сказала она, вглядываясь в темноту сквозь толстые стекла.

Разглядеть что-нибудь было трудно. Светила луна, но она то и дело скрывалась за облаками, так что в ее огороде двигались их тени.

Он встал рядом с ней, держа пистолет в одной руке, а другой обняв ее за талию. Рука была теплая. Надежная. Готовая защитить.

– Опять пожаловал этот мерзавец?

– Не думаю. Возможно, это животное.

Они прислушались. Там явно кто-то был. Они слышали, как что-то потрескивало, как будто ломали ветки.

– Я выйду и посмотрю, что там такое, – сказал он.

– Я тоже пойду, – сказала она и схватила свой плащ.

Но как только они открыли дверь, их внимание привлек какой-то странный звук, потом еще… и еще, и они увидели, как вдоль дальней стены огорода загорелся ряд огней.

Мэдди не сразу поняла, что именно горит, потом воскликнула в отчаянии:

– Мои пчелиные ульи!

Она бросилась к ульям, но остановилась как вкопанная. Ее ульи пылали. Соломенные ловушки были объяты пламенем. Находившийся внутри пчелиный воск подпитывал огонь. Искры и клочья горящей соломы уносились во тьму, подхваченные пронизывающим ветром.