Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Что примечательно, во внешности Николь нет и намека на детей. Все, что она говорит по этому поводу, ограничивается непроницаемой контрацепцией. Я не собираюсь портить свою фигуру и подниматься посреди ночи. Я не буду привязана ко времени, ограничена в пространстве — не тобой. Для этого потребовалось бы нечто особое, неповторимое, безупречное.

Как для Девы Марии — Мамочки НиктОтца.

То, что я слепну, не имеет особого значения, потому что читать я все равно не могу. Пять минут с «Макбетом» на коленях — и меня охватывает старческий страх перед самоуглубленностью. Множество книжных полок Марка Эспри уставлены книгами, но читать здесь почти нечего. Все это чушь типа «Хороший Плохой Вкус» или «Плохой Хороший Вкус»; «Что Мы Любим Ненавидеть» или «Ненавидим Любить»; «Как Легкомысленно Быть Важным» или наоборот.

Беру кое-что у Николь, да только себя-то не облапошишь. Кое-чего я не вижу, а может, не понимаю. Единственный писатель, который еще доставляет мне неподдельное удовольствие, — это П. Дж. Вудхаус. Но даже его я нахожу несколько тяжеловатым. Слишком многое он из меня вынимает. Скребя в затылке, тихонько присвистывая, кривя губы, сижу я, нахмуренный, над «Закатом в Блэндингзе».

В скором времени мне придется попросить Николь показать мне, как она выглядит обнаженной. Кажется, я этого жду не дождусь. Не представляю, чтобы она отказала мне в столь простой просьбе. Она ведь знает, с какой серьезностью отношусь я к своей работе.

Глава 15. Чисто инстинктивно

— Ну ладно, — сказала Николь. — Начнем?

— Да, — сказал Гай. — Давай.

Она не сводила с него взгляда, полного чувственного ожидания.

Он поерзал на стуле и дрогнувшим голосом сказал:

— Мне это в самом деле представляется совершенно необычайным.

— Что?

— Что на свете есть такая красавица, как ты. И ни разу не знавшая страстного поцелуя.

— Полагаю, в какой-то мере это действительно странно. Но уверена, что ты будешь со мною нежен. И бесконечно терпелив.

— Постараюсь. Да, кстати. Прежде чем мы приступим. Что такое ты сотворила с Мармадюком? До самого чая он был совершенным ангелочком.

— А, ничего особенного. Показала ему Игру в Щипки. — И она, с нетерпеливой торопливостью или даже досадой (говорить о детях перед тем, что им предстоит, не очень-то просто) объяснила, что к чему. — Преподала ему урок несправедливости взрослых. Или деспотизма. Он щиплет тебя легонько и ожидает такого же легкого щипка. Никак не сильного.

Николь — с точным расчетом — была одета в белое. В совершенно белое вечернее платье со множеством оборочек и рюшек. Это платье никак нельзя было счесть провокационным. Совсем напротив: было что-то запретное в том, как по-юному выглядели ее пухлые руки, выступая из украшенных буфами рукавов, и в этой особой неловкости ее движений, даруемой полнящим талию кушаком. Кроме того, она воспользовалась косметикой с таким взволнованным изобилием, с каким это сделала бы двенадцатилетняя девочка, готовясь к своему первому большому балу. Тем не менее, глядя на это платье, на пенистую бахрому нижней юбки, Гай воображал себе историю нижнего белья, разворачивающуюся под ним.

— И никаких попыток? — спросил он хриплым голосом. — Даже на вечеринках или еще где-нибудь? Совершенно невероятно.

— Да, моя половая жизнь… ее никогда не было. Возможно, это связано с тем, когда именно погибли мои родители. Единственный ребенок. Мне было тринадцать. Во мне тогда все перевернулось. И я видела, что случилось с Энолой.

— Да-да.

— Мне, конечно, было любопытно. Возникали желания.

— Ты, должно быть, ощущала, как их к тебе влечет. Мужчин к тебе дьявольски влекло, это несомненно.

— Знаешь, что я чувствовала?

— Да?

— Что моя чувственная (или сексуальная) сущность — это моя маленькая сестра. Очень живая, горячая сестренка. Скрытая внутри меня. Сестренка, которую я должна защищать. Мне приходилось держать ее взаперти. Даже несмотря на то, что она изнывала от желания вырваться наружу и всласть порезвиться.

— Это же почти трагедия.

— Хотя я всегда подозревала, что на самом деле я очень, очень чувственна по своей природе. Я догадывалась об этом по тому, как воздействовало на меня искусство. Поэзия. Живопись.

Гай давно уже ощущал у себя в паху легкую пульсацию. Теперь же он заметил, что с каждой секундой чашка с чаем и блюдце, стоявшие на подносе у него на коленях, звякают все громче и громче. Перекинув ногу на ногу по-иному, он неловко сказал:

— Хотел бы я знать, что сталось со всеми этими… этими соками.

Николь выпрямилась. Теперь она смотрела в сторону.

— Ты имеешь в виду, не перебродили ли они?

— Я… прости.

— Нет-нет. Все в порядке, не думай. Эта влага… этот сок?.. Никогда подобного не чувствовала. Может быть, только сладости чуть поубавилось. В пустынном-то воздухе…

— Ну да. Цветок, для взоров недоступный. Да, я всегда считал, — восторженно сказал Гай (а она при этом обворожительно улыбнулась), — что Эмпсон в этом отношении был совершенно прав. Положение дел выглядит душераздирающе, но отнюдь не требует напрямую, чтобы его изменили. Драгоценный камень не имеет ничего против пребывания в пещере, а цветок предпочитает, чтобы его не срывали. Пожалуй, что так. Ты можешь…

— Был один парень, — сказала Николь. — Черные как смоль волосы, мышцы как у пантеры. Пинто. Он был корсиканец, сын садовника. Дело было в Окс-эн-Провансе. Каждую ночь — а ночи были очень теплыми — мы встречались с ним в саду за заброшенной виллой. Он так проникновенно и долго ласкал меня и языком, и шершавыми своими пальцами, что я все думала: вот, сейчас или полностью раскроюсь, или вся вывернусь наизнанку.

— …Когда это было?

— Мне было двенадцать.

— Двенадцать?

Николь предоставила Гаю время для завершения последовавшей цепочки мыслей — тут же, не сходя с места, рвануть в аэропорт, сесть в первый же самолет на Марсель и вколотить коварного Пинто в землю в каком-нибудь кишащем мухами закоулке…

И прервать зловонную жизнь этого гнилозубого скота, смести ее как мусор… Гай пытался представить себе, как выглядела Николь в двенадцать, и видел загорелый живот, переплетение выемок и напруженных мышц — и то же самое лицо, что было сейчас у него перед глазами. Она улыбалась и похлопывала по диванной подушке рядом с собою.

— Ну давай же, — сказала она. — Мы не очень-то преуспеем, если ты все время так и будешь там посиживать… Тебе не плохо? У тебя какая-то смешная походка. Ну, тогда все славно. Мы начинаем?

— Да. Давай.

— А с чего?

— Думаю, с поцелуев.

— Ладно. Тогда приступай.

Минут через двадцать Гай прошептал:

— Это божественно… но не могла бы ты чуть-чуть приоткрыть губы?

— Ох, прости, ради бога.

— Да нет, все в порядке, — сказал он. — Или, по крайней мере, не стискивай их так уж сильно.

Внизу, чуть ниже по улице, Кит, сгорбившись над рулем, сидел в своем «кавалере» и на ворованном «Бланкпункте» слушал запись репортажа о дартсовом матче. Мать-перемать, думал он, им что, времени не жалко? Со страдальческим видом он взглянул через дорогу на «фольксваген» Гая: тот был припаркован в крохотном закутке. Все же, подумал он, не будет таким уж нарушением правил (он припомнил свои инструкции), если «кавалер» заползет в эту щель, когда Гай отъедет. Потому как, если оставить машину здесь, могут навесить штраф. Или вообще свинтят. У, мудачье долбаное…

За один день все может сделаться совершенно иным. Трудно было, в некоторых отношениях, поверить в ту перемену, что произошла с Китом в течение всего-навсего двадцати четырех часов. Он откинулся на спинку сидения. Его согревало низкое солнце. Поглядывая через ветровое стекло, замутненность и сеточка мелких трещин которого тонко гармонировала с ряской и мечущимися головастиками его тусклого зрения, он вспомнил недавнего себя, Кита в состоянии гнева и ужаса, поднимающегося по ее лестнице с помыслами об убийстве в душе — или, по крайней мере, отображающимися у него на лбу. Я мог бы задать ей урок. Короче: вчера я запросто мог бы ее вздернуть. Славно опохмелившийся, Кит фыркнул (а также откашлялся) и потряс головой, непрошибаемо улыбаясь. Входит он, значит, в ее гостиную, а там сплошь темнота. Как в датском секс-клубе. Не, не в датском. А… в арабском. Свечи там, ширмы. На ней черное платье, такое — красивое, что ли. Ни в коем разе не сказать, что не шикарное. И не дешевое, нет. Ни-ни. А что до женщины, которую оно обрамляло, то держалась она так… точно, что ли?.. ну, прямо-таки выше всяких похвал. И все эти деньги на столе, как… как по ТВ, и только.

91
{"b":"139624","o":1}