— Что ты чувствуешь ко мне? — спросила она. — Только честно.

— Честно? — я поднялся на ноги. — Ты, детка, просто дурной сон. Я все еще думаю, что проснусь, — здесь я слабо щелкнул пальцами, — и ты исчезнешь. Ты — кошмар.

Она встала и подошла ко мне. То, как она склонила голову, тотчас заставило меня произнести:

— Я не смогу.

— Ты, конечно, знаешь, что это должно произойти.

— С тобой же наверняка такое бывало. Когда мужчина не может.

— Только если так и было задумано. Это просто: заставь себя обо всем забыть. Не волнуйся, я все устрою. Все сделаю сама. Даже и не пытайся думать о любви. Думай — думай о другом.

Позже она сказала:

— Жаль, если ты сердишься на меня. Или на себя.

— Я не сержусь.

— Ты, наверно, никогда не делал этого прежде.

— Да, я действительно полагал, что такого в моей жизни никогда не случится.

— Ты и дальше сможешь себя удивлять. Как говорит Кит, ничто не кончается, пока…

— Пока последний дротик не попадет в цель.

— Так или иначе, — сказала она, — этому больше не бывать.

— Так или иначе, — сказал я, — я тебе очень признателен. Это подготовило меня к смерти.

— На это я и надеялась.

— А с Марком, каково оно было?..

— Все, теперь замолчи…

Мы снова оделись и вышли прогуляться, бродя по посыпаемым моросью переулкам, по темным кварталам изощренно страдающего города. Мы мертвы. Поразительно, что нам удается это сделать. Еще поразительнее, что мы этого хотим. Взявшись за руки, взяв друга под руки, мы бредем сквозь совокупный бред и горе, по лону Лондонских Полей. Мы мертвы. У неба над нами какой-то розовый оттенок, коварная противоположность здоровью, нечто дурное, нечто надменное. Как будто мы можем лишь различать сквозь завесу сценического дыма то ли морзянку, то ли стенографические каракули Бога: звезды собраны в треугольники и говорят: потому и поэтому, поэтому и потому. Мы — мертвы.

Хотя лично для Кита будущее рисовалось в радужном свете, он испытывал постоянные неприятности — так же, как все прочие кидалы и им подобные, — в связи со своими «компенсациями».

Его офицер по надзору, миссис Авенз, держала его в ежовых рукавицах. Все больше рискуя, он пропустил последние семь встреч с нею; восьмую же, назначенную на день после его исторической победы в «Маркизе Идендерри», с громким храпом проспал. Теперь, если бы он оставался беспечен, ему пришлось бы ожидать вызова в суд, что означало бы по меньшей мере угрозу окончательного приговора к тюремному заключению. На следующий день Кит позвонил миссис А. по своему мобильнику из машины и проглотил немало дерьма, отвечая на каждую порцию самым любезным образом, самым сладким голосом, на какой только был способен. За некое вознаграждение Джон Дарк, грязнотца неопределенного рода, тоже мог бы поручиться за порядочность Кита. Она дала ему последний шанс, и этим шансом, только представьте себе, оказалось утро того дня, когда должен был состояться финал «Душерских Лучников-Чемпионов». И это бесило Кита, как бесило его физическое уродство, потому что это было частью тех невзгод, которые грозили вот-вот свести его в могилу: все эти теснящиеся очереди, эта послеполуденная офисная затхлость, это никогда не ослабевающее давление трудностей, составленных из символов и знаков.

Ох уж эти Китовы компенсации… Они и вправду были мучительны. Чего он только не испытал, через какие страдания не прошел! По-видимому, кое для кого пятерки в неделю (разбитой на шестнадцать или семнадцать частей) было недостаточно… Китовы компенсации представляли собою те деньги, которые он выплачивал — или которые задолжал — за те увечья, что нанес за время своей карьеры, длившейся более двух десятков лет. Можно было бы подумать, что вундеркинду в области насилия эти компенсации не должны доставлять особых хлопот — ведь некоторые из тех, кого ты изувечил, кому нанес ущерб (учитывая, что ты, само собой, всегда выбирал себе жертвы из числа людей постарше), рано или поздно помирают… Ан не тут-то было: теперь приходилось платить их родственникам — или даже приятелям, так что долги Киту отпускали только одинокие; иные из этих его долгов насчитывали вот уже двадцать лет (у кого-то сломана переносица, у кого-то лопнула барабанная перепонка), и при этом выплаты по каждому из них увязывались с инфляцией, выражаемой двумя цифрами, с непрерывной нуждой, со взмывающими по спирали ценами на медицинские услуги, — и, куда ни глянь, не было конца этой долбаной боли.

— Это насчет твоих компенсаций, Кит? — спросила Кэт, когда Кит положил трубку.

— Тебе я, блин, компенсацию прямо щас предоставлю.

Что было из ряда вон выходящим, Кит доставлял Кэт в госпиталь по поводу ее гинекологических глюков — амбулаторное лечение в этой области было заморожено на неопределенный срок. Впервые после их женитьбы Кэт оказалась в машине Кита.

— Что это за шум? — спросила Кэт, пристальнее вглядываясь в малышку, спящую у нее на коленях. — Какое-то хныканье.

Кит обернулся, чтобы взглянуть на Клайва, но огромный пес не издавал ни звука.

— И еще какой-то стук.

Теперь Кит вспомнил — и обругал себя за то, что не вспомнил об этом раньше. Он поспешно сунул в магнитофон первую попавшуюся кассету с дартсовой записью и включил его на полную громкость.

— Это из соседней машины, — сказал он. Они томились в пробке, и вокруг, конечно же, было множество машин, так что недостатка в хныканье и стуках не было. — Чертово столпотворение.

Он высадил Кэт с малышкой у ворот госпиталя Святой Марии. Затем свернул за первый же угол, остановился и выбрался из машины. Приготовившись получить еще одну порцию бабских попреков (ведь после такого даже Триш стала бы на него дуться), Кит с многострадальным видом выпустил из багажника Игбалу.

— Леди Барнаби, — сказала Хоуп. — Какой ужас.

— Что?

— Она умерла.

— Откуда ты?.. — спросил Гай, подаваясь к ней.

— Да вот, пришло приглашение на похороны или что-то такое.

— Да, кошмар, — сказал Гай.

Они довольно-таки поздно завтракали на кухне. Присутствовали также Мельба, Феникс, Мария, Хьордис, Оксилиадора, Доминик и Мари-Клэр. Ну и Лиззибу, сгорбившаяся над кексами. И Мармадюк: долгое время он с шумом разбрасывал и размазывал свой завтрак по столу, а теперь безмятежно поедал набор красок.

— Ну, полагаю, мы можем обойтись и без этого, — сказала Хоуп.

— Нет, думаю, нам необходимо туда пойти.

— С чего это? Нам нет никакого дела до ее друзей и родственников — если предположить, что у нее таковые имеются. И до нее самой нам никогда не было особого дела, а теперь она мертва.

— Выказать уважение, — сказал Гай, опустошая свою миску с «Человечьим Калом». — А теперь, думаю, мне пора заняться делами.

Он имел в виду свой офис в Сити. По крайней мере, мог бы иметь это в виду, если бы не лгал.

— Торговля возобновилась?

— Пока еще нет, — сказал он. — Но Ричард говорит, что все выглядит обнадеживающе.

Это тоже было неправдой. Ричард, напротив, сказал ему, что надежды нет никакой… Гай чувствовал, что почти уже не в состоянии вникать в современную историю — в То, Что Происходит. Он почему-то все откладывал звонок своему знакомцу в «Индексе», все не решался спросить, какова вероятность того, что в это же самое время неделю спустя он будет укладывать своего единственного ребенка в мешок для мусора. Все вокруг старались спрятаться, скрыться. Он бросил взгляд на почту Хоуп: приглашением на прощание с леди Барнаби исчерпывались все проявления общественной жизни, в отношении которой был, казалось, объявлен милосердный мораторий.

Но Ричард, не имевший ни жены, ни детей — он никого не любил, — был кладезем поистине отталкивающих сведений. Например, что 5 ноября, в день полного затмения, когда Канцлер в Бонне завершит свою речь, будет взорвана пара очень больших и очень грязных ядерных бомб: одна — над Дворцом культуры в Варшаве, другая — над Мраморной аркой. Что до прекращения утечки радиоактивных материалов из Багдада израильтяне будут держать под прицелом Киев. Что жена Президента уже умерла. Что взаимодействие перигелия и сизигии приведет к тому, что все океаны взлетят в воздух. Что небо падает на землю…