Личный «кавалер» Кита нуждается в очистке от продуктов коксования, двигатель его из-за дешевого топлива работает с детонацией, на счетчике у него слишком много миль (на этом шоссе жульничать со спидометром бесполезно), и вдобавок назревают серьезные неприятности, которые коснутся трубопровода и кривошипного механизма.

Гай мог бы вечно ехать, не превышая благоразумных тридцати пяти в час, у него полный бак плюс канистры в багажнике — но опускается туман, а прямо по ходу громоздится невесть что.

Что до меня, то я заперт в драндулете с заклинившими дверцами, который слишком быстро трясется по ухабистой почве. Я съехал с дороги и потерял управление. Капот взлетает кверху, а рулевое колесо вырывается из рук. Выход только один.

Погребите мои кости на Лондонских Полях. Там, где я возрос. Вот где я упокоюсь навсегда. Да, я найду себе последнее пристанище там, на лоне Лондонских Полей.

Мне нужно сделать что-нибудь для малышки.

В детстве Николь провела в церкви достаточно времени, чтобы приобрести интерес к религии. Она до известных пределов ею интересовалась. (Редкая любительница развлечений откажется от всех надежд на доброго Боженьку — своего рода пожилого поклонника с дорогими подарками наготове.) И уж само собой, Николь была куда как ушлой в богохульстве. Поэтому она частенько ловила себя на том, что воображает, как дает себе волю с Богом вместе.

Или нет. Она не давала себе с Ним воли — больше не давала. Она спала с Ним однажды, и только однажды: она поступила так, чтобы показать ему, чего он будет лишен на веки вечные. В постели Николь заставила Его совершить с нею акт сдвоенной тьмы: составить зверя о двух головах, но с одной спиной. А впредь — ничего, никогда. Бог рыдал на улице под окнами ее квартиры. Он трезвонил по телефону и прибегал к телепатии. Он следовал за ней повсюду, и Его неотрывный взгляд сообщал ей этот ее фантастический голубой нимб. Бог устроил так, чтобы Шекспир и Данте, объединившись в команду, писали для нее стихи. Он нанял Партенопу, Лигею и Левкозию, чтобы те пели ей колыбельные песни и романтические баллады. Появляясь в различных видах, Он соблазнял ее Своей божественной силой: Он приходил к ней как царь Давид, Валентино, Байрон, Джон Диллинджер, Чингисхан, Курбе, Мухаммед Али, Наполеон, Хемингуэй, великий Шварценеггер и Бёртон Элс. Невообразимые цветы материализовывались на ее ступеньках. Утомленная, она спускала в унитаз бесчисленные брильянты. Бог знал, что она всегда хотела, чтобы груди у нее были немножко больше и чуть-чуть сильнее разведены между собой: Он предложил ей Свою помощь. Он хотел взять ее в жены, взять ее к Себе — на небо. Все это Он мог совершить со скоростью света. Бог обещал устроить так, чтобы она жила вечно.

Николь велела Ему сгинуть с глаз долой.

Конечно, в ее жизни был еще один мужчина. Его звали Дьявол. Николь, однако же, встречалась с Дьяволом далеко не так часто, как бы ей — в идеальном мире — того хотелось. Иногда, когда он бывал в настроении, Дьявол заглядывал к ней поздно ночью и отвозил в свой клуб проданных душ, уже закрытый для посетителей, где всячески хаял и поносил ее напоказ, а приятели его наблюдали за этим и заливались смехом. То, что она испытывала к Дьяволу, не было любовью. Нет, под конец ей было уже все равно. Николь занималась этим только потому, что это было по-настоящему забавно и сводило Бога с ума.

Встреча с Гаем Клинчем в парке оказалась переживанием необычайным.

Ведомо ли вам, каково это, когда две души, едва повстречавшись, тотчас заходятся от жажды общения, когда их так и подмывает слушать и говорить, узнать все о другом и открыть все о себе — без какой-либо утайки, до последней мелочи; о, эта взаимная почтительность к непохожести другого, к его инакости, это чувство, когда одиночество лучезарно затмевается полным соприкосновением, — ведомо ли вам все это? Да, подобные взаимообмены энергией весьма и весьма утомительны, когда вы влюблены — или же думаете, что влюблены. Но позвольте Николь с безоговорочной уверенностью возвестить, что они куда более утомительны, когда любви нет и в помине: когда имеет место одно только притворство.

Встреча с Гаем Клинчем в парке оказалась убийственной.

— Давайте поговорим о вас. Обо мне достаточно…

— Простите, я говорю ужасно бессвязно…

— Забавно: я, кажется, никогда не говорила об этом прежде…

— Обо мне достаточно. Давайте поговорим о вас…

Пока, сохраняя на лице выражение мечтательной жалости к самой себе, она все плотнее куталась в свою шубку (день выдался холодным, и это было ей на руку) и говорила о той духовной борьбе, которую происходила в ней в ее монастырские годы, одна только мысль об усыпанном блестками поясе с подтяжками для чулок и о трусиках, фасон которых весьма почитаем в борделях, обо всем разгуле нижнего белья, что было надето на ней под шубкой, — одна только эта мысль удерживала Николь от того, чтобы развалиться на скамейке, раскинув ноги, и сказать: «Уф-ф! Не вынесу я всей этой фигни. Я все вру. Не бери в голову». Ей приходилось сохранять самообладание актрисы: это походило на пятнадцатую репетицию с каким-то никудышным партнером, постоянно путающимся в своем тексте. Время от времени Николь едва ли не обращалась в прах. Да, в этот вечер такое было бы очень кстати. Она выгадывала время (давая себе краткие передышки), в благочестивом молчании глядя на воду: игрушечный галеон с черными парусами, в кильватере которого… А когда начинал разглагольствовать Гай — о странах третьего мира, о своих писательских опытах, о материальном неравенстве, которое, как ему открылось, он просто не в состоянии принять, — Николь удерживала себя в сознании только тем, что гадала, каким бы образом обошлась она с Гаем Клинчем несколько лет тому назад. Или несколько месяцев тому назад… Она соблазнила бы его в этот же день — и отослала бы обратно к жене с живописными засосами на обеих ягодицах. Неожиданно он заговорил о том, что субсидирует производство нижнего термобелья, которое пожилые люди могут носить зимой; и Николь так же неожиданно почувствовала, что сделала предостаточно. Когда на Бэйзуотер-роуд они расстались, ей пришлось призвать на помощь все свои силы, чтобы еще раз с притворной порывистостью обернуться, еще раз чуть приметно махнуть на прощание рукой.

Придя домой, она выскользнула из шубки и свернулась калачиком на кровати, даже не сбросив своих туфелек с высокими каблуками. Проснувшись около полуночи, приняла ванну, после чего принудила себя наварить целую гору макарон. Отдавая должное то им, то телевизору, она сумела уговорить почти что две бутылки «Бароло»[34].

Он позвонил ей после-после-послезавтра, что было очень даже неплохо. Во всяком случае, Николь терпеливо внимала этому крадущемуся, этому напуганному, этому увлажняющему штанишки щебету из общественного телефона.

— Я тут думал, где бы нам завтра было лучше встретиться, — сказал он, — если у вас по-прежнему есть возможность и желание… Собрание Уоллеса — знаете его? За Бейкер-стрит. Лично я всегда чувствую там такое умиротворение… Или дом-музей Соана, что на Линкокольнз-инн-филдз. Удивительное местечко, довольно меланхоличное, но в приятном, знаете ли, смысле. Или можно было бы встретиться в музее Виктории и Альберта…

— Да, — сказала Николь. — Или в ресторане.

— …Конечно. Какого рода рестораны вы предпочитаете?

«Дорогие», — так прозвучал бы правдивый ответ. Но Николь не стала его озвучивать. Она просто назвала ресторан на Сейнт-Джеймс-стрит, дороговизной своей вошедший в историю и прославившийся на всех континентах, и сказала, что придет туда завтра в час.

Гай оказался там раньше времени. Когда она вошла в дверь, он, возвышаясь надо всем вокруг, тут же явился из банкетного зала. Мальчишеская яркость его тафтяного галстука поведала Николь, что она имеет дело с личностью, недостаточно себя изучившей — или же недостаточно к себе критичной.