Первые три волны — свет, звук, удар — накатились почти одновременно. Сначала глаза, едва открывшись, тут же наткнулись на обжигающую колбу воспаленной лампы без абажура; следом обрушился взрыв то ли взмывшей вверх и разделившейся там на множество пылающих вишенок ракеты, то ли просто шумовой петарды; а затем имело место поспешное падение переполненной хрустальной пепельницы. Эта самая пепельница на протяжении многих часов покачивалась на краю полки над кроватью и вот наконец сорвалась — из-за взбесившейся физики повседневной жизни. Она падала с обычным ускорением: девять и восемь десятых метра в секунду за секунду, девять и восемь десятых метра на секунду в квадрате. И на полпути исполнила сальто-мортале. Так что Киту мало не показалось. Удар, смятые бычки и полная совковая лопата пепла — прямиком в пасть. Прямиком в физиономию. Было пятое ноября — день ужаса. Страходень.

Кит, отплевываясь, выбрался из-под одеяла и отряхнулся с головы до ног. Она умотала. Куда бы это? Он сфокусировал глаза, которые раскачивались и вращались в своих орбитах, на страхоциферблате. Ч-черт, нет! Выматерился, заставив затрепетать сухое облако страхопыли. Среди следов улегшейся бури, ярившейся в спальне, разыскал свою одежду. Бросившись в туалет, с размаху саданул полным ужаса пальцем ноги по латунной ножке кровати. Рыча и плача, облегчил возмущенный мочевой пузырь. Потом Китово отражение в зеркале принялось одеваться. Расщепленный страхоноготь все время цеплялся за нитки, застревал в смутно видневшихся тканях, сплошь синтетических, созданных какими-то страхохимиками. Китова тень на стене то распрямлялась, то ныряла вниз головой, исчезая из комнаты. В коридоре он остановился и грубо высвободил сегмент своей мошонки, угодивший, словно в мерзкий капкан, в захват страхомолнии со стершимися зубчиками.

Спотыкаясь, он спустился по лестнице и вышел на улицу. Направился к машине — к тяжелому «кавалеру». Строительная пыль и строительный оранжевый песок образовывали оранжевую дымку, достигавшую уровня глаз и застившую его перезрелое зрение — зрение, в которое, наподобие порошкового дефолианта «эйджент-орандж», и без того въелись неподвижные грязные пятна, сделав его похожим на ветровое стекло, заляпанное разбившимися насекомыми. В траншее, в бункере, полном труб и кабелей, какой-то рабочий так орудовал своим буравом, что от ужаса дрожали коленки, а звук при этом был куда громче того, что сопровождает стихийные бедствия. Типа как сам я, вчера вечером, с нею. Под ногами хрустел страхогравий тротуара. Хруст его проникал прямо в корни Китовых страхозубов.

Машина выглядела презабавно. Кит скомкал парковочные талоны. Потом застыл. Переднее стекло со стороны пассажирского места было проломлено! Все Китово тело затрепетало от внезапной обиды. Он обошел машину, отпер и открыл дверцу — и ощутил ужас, вселяемый ручейками и ледяными горками раскуроченного стекла. Приваренный магнитофон был весь исцарапан, все его верньеры оторваны, но… Китово собрание дартсовых записей! Уф-ф! — фонотека его была цела и невредима. Так низко они не опустились. Некоторое время он смотрел на неисправную систему противоугонной сигнализации, которую недавно украл. Потом наклонился и правой рукой принялся бездумно сметать с сидения страхостекло, раздробленное в алмазную крошку.

Последовала новая катастрофа: в запятнанный кончик среднего пальца сладко вонзился ужасающий осколок. Тело не чувствовало боли, вся она досталась сознанию. Теперь поверх желтой кожи пульсировал объемистый купол страхокрови. Затем кровь начала капать. На полу машины он нашел измятую журнальную страничку с фотографией какой-то красотки и кое-как обернул ею поврежденный дартсовый палец. А электронные часы на щитке — сколько там страховремени? — оставались искаженными, обессмысленными в лучах низкого солнца, которое, спору нет, еще никогда не бывало ниже (теперь он уже ехал) и которое на бреющем полете, на высоте автобуса продвигалось над хребтами транспортных потоков. Через открытое окно звук проезжающих мимо машин казался похожим на свист и фырк боксерских ложных выпадов и полновесных ударов. Десять двадцать. Встреча с миссис Авенз была назначена на четверть десятого. Но там всегда очереди. Он вел машину, а пылинки вдребезги разбитого стекла, кварки стеклянной пыли щекотали его скальп, как корпускулы пропитанного ужасом света.

Он добрался до мудреного перекрестка на Грейт-Вестерн-роуд — до знакомого обиталища ужаса, где проезд совместными усилиями затрудняли «зебра» перехода, автобусная остановка и горбатый мост через канал. Пятнадцатью минутами позже он все еще оставался там же. Рассчитывая свое продвижение с точностью до доли секунды, торпедоподобные страхомобили и огромными шарами катящиеся страхосвалы с успехом мешали тяжелому «кавалеру» сдвинуться с места. Как только появлялся какой-то просвет, в нем тотчас оказывался встречный автомобиль — он словно откуда-то обрушивался или спрыгивал туда. А если нет, то, стоило Киту начать потихоньку выдвигаться вперед, как станция подземки выбрасывала на находившийся перед ним переход решительный поток недавних пассажиров поезда. Кит колотил кулаками по рулевому колесу, обтянутому искусственной леопардовой шкурой. Позади себя он ощущал нарастающий вал скованной спешки, чувствовал, как извивается она и ворчит… Низкое солнце било ему в глаза, как лампа, направленная прямо в лицо на допросе. Вот дорога расчистилась, но как только Кит наподдал газу и машина, содрогаясь, устремилась вперед, на «зебру» высыпалась очередная вахта страхоходов — мимо него сновали их страхолица.

В конце концов он проложил себе пенистый путь сквозь эту толпу, не отрывая окровавленной руки от клаксона. И куда же, во что угодил? Езда походила то ли на экранизацию, то ли на инсценировку Правил дорожного движения, что бы они собою ни представляли. На каждом повороте, через каждые двести метров здесь предлагался весьма обширный выбор — новичок, неумело дающий задний ход, или матерящийся велосипедист, или озирающаяся мамаша с детской коляской. Дороги, разделенные на многочисленные участки расположенными с обеих сторон стоянками, опрокидывающимися мусоросборниками и машинами-ликвидаторами, — дороги эти превратились в детскую книжку, пестрящую экскаваторами, инкассаторскими броневиками, бульдозерами, цистернами, передвижными библиотеками, разнообразными машинами для рытья канав, укладки щебня, замены ламп в уличных фонарях, нанесения белых полос на асфальт, чистки канализации… Довольно долго Кит томился, заклиненный позади агрегата для уборки листьев. Огромная пылесосная труба, которая свешивалась у него сзади, заглатывала увядшие листья, сметенные в пирамидальные кучи на обочине. Пока он смотрел на это всасывание, на пернатое трепетание листьев, мысли о сексе вернулись к нему в голову и обнаружили, что для них там нет места. Все, что он когда-либо вытворял с женской частью человечества, он проделал опять (причем — десятикратно) накануне вечером, с нею. Подстегиваемый кнутом танец намокшей листвы. Город, где все отцвело и опало, — город, лишенный и листвы, и цветов, — город, где деревья (изрезанные глубокими морщинами, словно старческие лица) заламывали свои голые руки, — Лондон все еще мог утонуть во всей своей страхолистве.

Возле административного здания, где он оказался в без пяти одиннадцать, ему вроде бы улыбнулась фортуна — а может, сыграло роль мастерство бывалого водилы. Задняя улочка была запружена машинами — они были припаркованы в два, в три ряда, припаркованы сбоку, поперек и впритык. Но, как всегда, никто не посмел перекрыть выезд из старой маслодельни (Кит знал, что им давно не пользуются) — во всяком случае, так ему показалось, когда он глянул в пыльный огонь, полыхавший в заднем окне. Кит проворно подал свой автомобиль назад. Однако это был день ужаса — страходень. Поэтому там его поджидал, опершись на свою подпорку, страхоцикл, и Кит услышал резкий страхохруст. Еще хуже было то, что, когда Кит выбрался наружу, намереваясь высвободить свой бампер, рядом объявился громадный страхоциклист — один из этой породы бородатых великанов, страдающих от лишнего веса и обожающих ветер открытых дорог и свои страхоциклы, которые они там оседлывают. Подняв Кита в воздух, он бросил его на багажник «кавалера» и некоторое время колотил по нему (багажнику) его (Кита) головой, а затем опасно занес над ним свой обтянутый перчаткой страхокулак. Киту удалось-таки от этого дела отвертеться — он, всхлипывая, предложил верзиле краденую кредитную карточку, с серьезнейшим видом диктуя ему фальшивый адрес. Он отъехал и припарковался в трех милях от здания, а затем, роняя слезы, бросился обратно через дымящиеся заторы и невероятные толпы страхомегаполиса.