Назавтра, сразу после того, как покончил делами в офисе, Гай снова отправился на ночь в больницу, чтобы сменить там Хоуп. Сдвинув в сторону хирургическую маску, в которой провела достаточно долгое время, она сообщила ему, что на груди у Мармадюка выскочила экзема — прыщи высотою в дюйм, — которая едва ли не на глазах распространяется на шею и лицо. Жестом безмолвного вызова она откинула простыню. Гай с изумлением уставился на изукрашенного сыпью младенца.
Еще более необычным и пугающим было то, что Мармадюк лежал совершенно неподвижно и не издавал ни звука. Во время прошлых его госпитализаций, когда Гай являлся к нему с цветами, с бананами, с игрушками и зверушками, так и просившими себя обнять, да со своей сумкой, где умещались все принадлежности для ночлега, Мармадюк непременно выкарабкивался даже из самых глубоких котловин слабости и дезориентации, чтобы отвесить своему отцу хотя бы и утомленный удар. Но сегодня — ни даже крошечного плевка. Он даже ничего не проворчал! Глаза Мармадюка, налитые кровью, взирали на Гая обескураженно и призывно. Когда младенец страдал вот таким образом, казалось, что сам Гай — или маленький призрак Гая — заходится и корчится в кашле, затерянный где-то в параллельной вселенной. Глядя сейчас на распростертого перед ним Мармадюка, Гай ощутил знакомое неустойчивое равновесие между слезами и тошнотой. С последней он совладал. Но Хоуп заплакала. И Гай заплакал тоже. Они обняли друг друга. И вместе, очень осторожно, обняли Мармадюка.
Этой ночью Гай много думал о Николь, но неохотно и безо всякого удовольствия. И он с некоторой даже яростью вычистил зубы, искореняя из своего рта последние воспоминания о ее губах. Когда он лежал на раскладушке в душном спальном закутке, каждые несколько минут вскакивая на ноги, чтобы обозреть рубиново-красные прыщи, причудливо усеивавшие все тело погруженного в лекарственный сон Мармадюка, Гай то и дело видел ее лицо — вспышками, микроинфарктами смятения и ненависти к самому себе. Этот ворованный час; Кит с его сигаретами; если бы узнала Хоуп, гнев ее был бы справедлив и безграничен. Связь между преступным поцелуем и страданиями ребенка была, возможно, столь же трудноуловимой, как дым, оставленный коварным костерком Китова непродолжительного дежурства; но Гай ощущал ее как нечто непреложное. А вот та девица, с которой губами тот слиться стремится, кто друга, курящего без передышки, просил уделить час вниманья мальчишке, который так мал, что всего только год под крышей единою с ними живет в доме, который построила Хоуп… Лучше просто умыть руки и не увязать во всем этом. Непереносимым это не будет. Это меня не убьет. Дам ей денег и положу всему конец. Этот обет, приносимый им снова и снова, представлялся успокоительным, аскетичным и самоотверженным. В четыре утра он в последний раз погладил Мармадюка по лбу и погрузился в сон за несколько мгновений до того, как в палату вошла первая нянечка.
Наутро Мармадюк выглядел совершенно неправдоподобно, а звуки издавал такие, словно… В общем, закрыв глаза, вы легко могли бы представить себе двоих дровосеков, сгорбившихся над двуручной пилой и терпеливо старающихся повалить некую титаническую лесную достопримечательность. Тем не менее, было во всеуслышание объявлено, что состояние ребенка стабилизировалось. Например, кожные пузырьки уже начали отделять влагу. Гай всматривался в лицо на окровавленной подушке, не в силах убедить себя, что это нечто такое, от чего можно на самом деле поправиться, даже если речь идет о ребенке. Но Мармадюк поправится от этого. И Гай поправится тоже. По правде сказать, он, к стыду своему, знал, что выздоровление уже рядом, потому что лицо Николь вернулось к нему, ни в коей мере не отторгаемое; оно было искренним, возбужденным и сладостно невинным. Находясь, как-никак, в больнице, Гай ощущал потребность расспросить здесь всех, найти хоть кого-нибудь, кто сумел бы хирургическим способом удалить это лицо (этот образ, подобный отпечатку, остающемуся после взгляда на солнце, но отпечатку, никогда не блекнущему). Одна беда: врачебное вмешательство не помогло Макбетам; не поможет оно и ему. Когда в половине одиннадцатого прибыла Хоуп в сопровождении Мельбы, Феникс и еще одной случайной помощницы, Гай выскользнул из палаты, позвонил в офис и разыскал Ричарда — тот сказал, что сможет отправиться за деньгами в полдень. Он вернулся как раз в то мгновение, когда врач, здешний специалист по астме, выходил из палаты.
— Что он говорит? — спросил Гай.
— Он-то? — сказала Хоуп. — Я не знаю. Характер частью аллергический, частью реактивный.
— Когда ему станет лучше, мы уедем из Лондона, — сказал Гай, подумав при этом: «Не слишком далеко… во всяком случае, мы сможем встретиться с ней на вокзале».
— Да ты что? Куда, Гай? На Луну? Ты разве не слышал? Повсюду сплошной бардак.
— Ладно, поглядим.
— Ты можешь идти.
Но Гай, примерный отец, пробыл там еще какое-то время и все смотрел и смотрел на ребенка. Боже мой (думал Гай), он похож на Ио, оплавленный спутник Юпитера, покрытый ледяной лавой, что льется из холодных вулканов. Вулканы Ио, обязанные своим возникновением двуокиси серы, закипающей в случае соприкосновения с серой при температуре намного ниже нуля… Как раз в эту минуту Хоуп расстегнула блузку, обнажила грудь и дала ее мальчику, чтобы как-то утешить его. Ио, конечно, соединяется с материнской планетой своеобразной пуповиной. «Трубкой потока», по которой поступает электроэнергия. Десять миллионов ампер.
Позже, когда он наклонился, чтобы поцеловать Мармадюка в губы (единственную часть его лица, не затронутую пузырящимся болотом воспаления), тот вздрогнул и определенно ухмыльнулся. Довольно слабо по его стандартам; однако Гай был тронут и приободрен, обнаружив, что сын его способен хотя бы и на такую вялую гримасу. На запястьях у него, чтобы он не чесался, были пластиковые наручники.
В миле на запад Кит Талант прикурил сигарету от окурка, оставшегося от ее предшественницы, после чего сунул бычок в пустую банку из-под пива. Таким образом выразил он презрение к позолоченной пепельнице и ониксовой зажигалке, двум недавним своим приобретениям, пребывавшим тут же, у него под рукой. Потянувшись за полной пивною банкой, он долго не мог извлечь ее из пластикового ярма шестизарядной упаковки. Кит выругался. Потом закашлялся. Вытянулся на кровати. Икнул с поражающей воображение громкостью.
Звук, который он произвел, был вдвойне непропорционален — и по отношению к его собственной массе, и по отношению к комнатке, в которой он лежал, размерами более всего напоминавшей кокон. Даже сам Кит был слегка ошарашен этим звуком. Икота из фильма ужасов, взывающая по крайней мере к двум экзорцистам. Вероятно, кто-нибудь из чемпионов ада по икоте тешился своим мастерством в Китовом теле. Но Киту на это было наплевать. Он опять икнул, в охотку и вызывающе. Из кухни ему ответила лаем собака. «Кит», — окликнула его Кэт. И даже малышка Ким оставила за собой право на протест. Кит выдал им всем еще раз.
Лежа в своих розоватых плавках среди закрученных в жгуты и петли дешевых простынь и сырых одеял, водрузив себе на брюхо пивную банку и зажав между пальцев сипящий мундштук, Кит довольно отчетливо осознавал, кто он такой и что собой представляет. Он ощущал свою сущность, различал ее привкус. Этакую прогорклость раздевалок, муниципальных нар, ночлежек, тюремных камер.
Дела были плохи. По телефону: «Кит? Это Эшли. Я тебе сделаю больно, дружочек. Доходит? Я тебе сделаю больно». Кит Талант, в свое время немало раз делавший больно другим, знавший, что такое делать больно, с обеих точек зрения, — да, Кит Талант прекрасно его понимал. «Доходит». Это было не по ТВ. Больно делали наяву. И вряд ли что было реальнее этой яви, в которой хрустел раздробляемый палец. Да, и забивали ногами до бесчувствия, бросая потом вверх тормашками в какую-нибудь долбаную мусорку.
Так или иначе, а чертовы судебные приставы явятся сюда с минуты на минуту. Обыкновенно присылали двух дородных парней с рыжеватыми бородками, и те бормотали — по денежных делам-с (они не хотели никаких неприятностей). Все добро подвергалось описи и оценке. Тогда-то и выяснялось доподлинно, как недорого ты стоишь. Сейчас Кит и сам чувствовал себя монетой (вкус ее ощущался во рту), зазубренной и замызганной, очень малого достоинства. Через трое суток он, как предполагалось, должен был выступать в четвертьфинале «Душерских чемпионов». «Общенациональное спонсорство», — сказал Кит. С открытым ртом он неотрывно смотрел на средний палец правой руки. За подписью влиятельных лиц. И никакой помощи от этой лживой коровы. Неужели дротиковая мечта вот-вот накроется? Неужели вот-вот лопнет весь этот дротиковый пузырь?
