…И это определенно должно будет произойти с Николь Сикс — да-да, и в финансовом отношении тоже. У Кита на этот счет не оставалось ни малейших сомнений. Его беспокоил только один вопрос: когда? Успешно совладав со своим насильническим поползновением, он, вероятно, мог ожидать секса. Но вот мог ли он рассчитывать еще и на деньги?

Все дело было во времени. Время присутствовало повсюду — и в той жизни, сквозь которую несло Кита, заправляло решительно всем. Он видел, как курочит оно людей (посмотреть хотя бы на Пепси!), как разносит их ко всем чертям, как разоряет их подчистую. Он видел дартистов по ТВ: ежегодно там непременно появлялось новое, свежее лицо — а полсезона спустя оно уже выглядело одряхлевшим. Заодно со Львом Толстым Кит Талант полагал, что время движется мимо него, между тем как сам он остается прежним. Это каждое утро подтверждало зеркало: все тот же старина Кит. Ничуть не умудреннее. Но в глубине души он осознавал, что именно творит над ним время. Кит, в девятнадцать лет испытавший кризис среднего возраста, не допускал и мысли о том, что время оставит его в покое. Нет, нет, ни на мгновение.

Посмотреть на Пепси. Когда Кит видел малышку Пепси Хулихан, бабочкой порхающую из паба в паб по Портобелло-роуд, у него всякий раз тепло становилось на сердце. А это, казалось, было всего только день назад! Да, эта девочка, подобная глотку свежего воздуха, пользовалась тогда немалым успехом. Малышку Пепси любили решительно все. Порою, когда ей доводилось выпивать чуть больше «Особого», чем, откровенно говоря, могло бы пойти ей на пользу, Кит и сам, бывало, отводил ее куда-нибудь в сторонку, чтобы немного с ней позабавиться. Это стоило ему всего лишь пинты «Особого». Да, в те дни малышка Пепси пребывала на высоте: весь мир — в виде нескольких пабов на Портобелло-роуд — лежал, блин, у ее ног. Сегодня в это трудно было поверить. Теперь Киту и смотреть-то на нее было тошно. Да и всем остальным тоже. Увы. Очевидным, наиболее правильным шагом в карьере постаревшей пташки является смена курса. Взять и переметнуться туда, где ты еще в цене. Черные парни любят блондинок. По крайней мере, какое-то время. А те с ними стареют еще быстрее. Какое отвратное зрелище — Пепси Хулихан в «Черном Кресте», вымаливающая выпивку у хмырей, что сгрудились вокруг бильярдного стола. Эти клочки волос, торчащие у нее из ушей… И этакое — в двадцать четыре! Конечно, Триш Шёрт гораздо старше: ей двадцать семь. Если Кит ее кинет (а он намеревался это сделать, и как можно скорее; крайний срок — сегодня), то выбора у нее останется немного, даже будь она поманевренней. Он не представлял себе, чтоб второй ее заход продлился долго — полгода, ну год, и все это время будет она перехватывать чекушки у черных братьев в ответ на черт знает что. У братьев свои обычаи, и этого нельзя не уважать, но пташкам с ними приходится несладко, и это еще мягко сказано. Ну а если взглянуть на это реалистично (я ведь реалист, думал Кит, — всегда им был), имей она хоть каплю здравого смысла, следи она за своей внешностью, то смогла бы стать мамочкой для какого-нибудь древнего черта. Типа Шекспира. Мамочка шекспировского отпрыска. О боже. Кит втянул воздух, сложив губы трубочкой.

Время ждет… Нет, время не ждет. Не ждет, и все тут. Прет вперед, и все тут. На форсаже. Возьми меня, подумал Кит (и это было подобно стихотворной строке, звенящей у него в голове; подобно канату, увлекающему его куда-то), возьми туда, где ждет за трах большая мзда.

— Ох, бедняжка, какое же у тебя похмелье! Думаю, все празднуешь свою победу в том матче? Ну что ж, заслужил. Снимай-ка куртку, садись за стол, почитай пока газету. А я приготовлю тебе чудесный пряный «булшот»[48]. Поверь, это лучшее средство.

Кит сделал все, что она сказала, а когда сел, то слегка помедлил, утирая слезы. Возможно, это были слезы благодарности. С другой стороны, погода опять переменилась, и всем прохожим обжигал глаза сухой ветер, пронизанный пылью, крохотными частицами грязи, как бы невидимой горестью. В камине, заметил Кит, самоуверенно горели поленья. Поднимаясь сегодня по лестнице, он испытывал некую неловкость, осознавая, что в руках у него пусто, никакого тебе реквизита, никакой бутафории. Пальцам его недоставало ощущения тяжести — от душевых ли принадлежностей, от кофемолки ли или от утюга. Он пришел с пустыми руками. Один только свернутый таблоид, который целый день торчал у него под мышкой, как телескоп Нельсона… Теперь он аккуратно его развернул и тщательно разгладил ладонями на столе, среди множества книг и модных журналов. «Elle». «Влюбленные женщины»[49]. То и дело, в паузах между анекдотами, гороскопами, способами гадания на картах, объявлениями о пропавших родственниках, сплетнями об интимной жизни звезд и проч., и проч., он отрывался от газетки, чтобы взглянуть в сторону кухни, где она умело, изящно и вроде бы любовно готовила ему выпивку. На Николь была рубашка и галстук, а также костюм в полоску довольно игривого покроя. Она могла бы служить иллюстрацией к статье о женщине, у которой есть все. Все, кроме детей. Николь Сикс: ничья на свете мамочка.

— Сейшелы, — рассеянно произнес Кит, когда она поставила интересное свое питье возле его сжатой в кулак правой руки. Затем он поднял голову. Но она уже прошла за его спиной и теперь стояла возле письменного стола, безмятежно просматривая дневник и что-то самой себе бормоча.

— Бали, — добавил Кит.

— Кто имеет, тому дано будет, — сказала Николь, — а кто не имеет, у того отнимется[50]. Так говорится в Библии…

Знаменательный, блин, момент, подумал он. Надо бы мне посмаковать это как следует. Какая у нее забавная манера — все замедлять. Она не плюхается на стул, как некоторые. Раз… раз… раз… Позволяет рассмотреть себя со всех сторон. И почему это другие телки не делают так же? Ведь это же для мужика чертовски важно. Посмотри-ка на ее волосы. Красивая стрижка. Бог ты мой, да их, должно быть стригли за прядью прядь. Это тебе не десять минут под сенокосилкой какой-нибудь мадам Побыстрее! Чтоб я сдох, если она не ходит на Бонд-стрит или куда-нибудь еще… и Киту мельком представилась галерея роскошных зеркал, бархатные портьеры; он услышал цоканье каблучков, увидел обтянутые чулками лодыжки. Самая смешная штука, по-настоящему смешная, состоит вот в чем: очень скоро, буквально на днях (да ладно, пускай даже с ее скоростью), вот эта самая дама будет посиживать вон там, на кушетке возле ТВ, у меня на коленях, и, хорошенько оттраханная, смотреть дартсовый репортаж.

— Я только что смотрела игру в дартс, — сказала Николь. — По телевизору. И, Кит, хочу у тебя кое о чем спросить. Почему все игроки пьют лагер? Только лагер, и ничего другого?

— Разумный вопрос. Об этом стоит потолковать. Ну, в общем, дело обстоит так. Классный игрок переезжает то туда, то сюда. Из одного паба в другой. Вот. А пиво может быть разным. Есть местные сорта, каких больше нигде и не встретишь. Пара пинт — и ты уже здорово окосел. А вот лагер…

— Да?

— Лагер — он, это, бочковой. Его только в бочках поставляют. Стандарт. Он везде одинаков, и ты знаешь, с чем имеешь дело. Вот. А игрок должен пить. Должен. Чтобы расслабить руку, которой бросает дротик. Это как бы часть нашего спорта. Но надо знать меру. Ну, знаешь, это ты типа как устанавливаешь себе предел. Типа десяти пинт. Которые растягиваешь на весь вечер.

— Понятно.

— Бочковое. Ты знаешь, с чем имеешь дело.

Казалось, роль лагера в жизни классного дартиста в качестве предмета беседы была почти исчерпана. Но тут зазвонил телефон. Николь взглянула на часы и сказала:

— Погоди-ка минутку, Кит. Мне надо, чтобы было тихо… Гай? Подождите. Это не я. Это запись. Простите, но я — я не доверяю себе, не могу себе позволить говорить с вами напрямую. Не доверяю своей выдержке. Понимаете… Дорогой Гай, спасибо вам за все те чувства, что вы во мне пробудили. Чудесно было…