Вскоре пришел великий магистр ордена Кадирийа, Абд аль-Кадир, тайно-улыбчивый маг манипуляционного суфийского течения кадрийской тарикаты, создатель маленьких войн, проникновенно-изощренный проводник глобализации, творец междоусобных конфликтов внутри мусульманского мира. Он был спокоен внешне и слегка растерян внутренне. Поприветствовав Дза-Ти, Абд аль-Кадир, дзог Ахиши, кивнул в сторону красных кресел и спросил:

— Действительно?

— Кажется, да, — ответил далай-лама и сварливо продолжил: — Зачем ты позволил своим людям уничтожить зодиакально-шоковый стабилизатор, это же раритетная вещь?

Ахиши не успел ответить. Печальный, словно тысячелетняя тоска, звук колокола раздался из глубин обрамленного красными креслами озера, и его поверхность расцветилась загадочно мерцающими точками, словно кто-то там, на дне бездонности, подкидывал вверх горсти драгоценных камней. По конференц-залу прокатился шепот ужаснувшегося благоговения. Ахиши сник и, тяжело передвигая ноги, направился к своему креслу. На полпути он остановился, повернулся к далай-ламе и хрипло пожаловался:

— И почему я не кошка?

Далай-лама, которому ужас на мгновение спеленал волю и разум, лишь слабо пожал плечами в ответ.

Светоносный покровитель России, а позднее и Китая, лама Родниковых Вод, дзог тайного посвящения, допущенный к самозабвенному откровению хранителей песчаного времени, которым измеряется небытие бытия, то есть время умершего человека, пришел печальным. В России он был известен под именем Серафима Саровского, а Китай взял под свое кураторство после того, как лама Горы, царь касты дзогов, стал познавать путь смерти, уйдя в горную медитацию. Далай-лама опустился на одно колено, приветствуя ламу Родниковых Вод, который был одного уровня с ламой Горы, наставником Дза-Ти. Но светоносный лама не повернул в его сторону голову, быстро прошел мимо, сел в кресло, выпрямив спину и устремив взгляд в озеро, которое вновь стало черным. Холодность великого дзога удивила и встревожила далай-ламу, даже напугала. Это говорило о невозможном — о растерянности ламы Родниковых Вод.

Последним явился грозный и могучий Атех, который на поверхности был скромным управляющим сектором качества на монетном дворе США Ароном Вейсманом. С первого дня существования доллара, созданного им же, начертав на первой зеленой купюре магические знаки тайной власти, Атех контролировал все его лики. Как бы фунты, франки, рубли, марки, лиры ни пыжились выглядеть другими, среди их водяных знаков явственно просвечивалась усмешка Атеха. Стоит Арону Вейсману покинуть службу в монетном дворе США, как не пройдет и десятка лет, и весь мир заговорит об абсолютной утере США статуса супердержавы.

Далай-лама встретился взглядом с глазами Агвана и понял: то, что тревожило его и что он усилием воли отгонял от себя, осуществилось. Чистый, непереносимо тоскливый звук донесся из глубин озера, и малиновый отблеск в центре его стал пульсирующе набухать. Нечто непредставимое, это почувствовали все — и благословленные дзоги, и дзоги предварительного посвящения, — начало подниматься к поверхности. Агван скривился, как от боли, и резко махнул рукой далай-ламе, властью распорядителя приказывая занять кресло. Дза-Ти поспешил выполнить этот приказ. Почти одновременно с ним, отстав на долю секунды, опустился в кресло одиннадцатый дзог, распорядитель Агван. Случилось невозможное, такого никто из дзогов не ожидал, хотя все знали о туманном пророчестве: «Когда двенадцатый трон будет пуст». Далай-лама увидел, что время пришло. Кресло ламы Горы, «двенадцатый трон», было пустым. Это говорило о том, что сейчас благословленные дзоги, одиннадцать просветленных Будд земли, правящие, когда тайно, когда явно, статик-рабами более трех тысяч лет, впервые встретятся с одним-единственным, «плюс тринадцать», Буддой сансарной кромешности, более известным поверхностному миру под именем Антихрист…

Далай-лама вспомнил, как звучит пророчество бестианских ангелоподов полностью: «Когда двенадцатый трон будет пустым, его займет тринадцатый, просветленный злом, ненавистью и ужасом Будда, и на Земле наступит время кромешности, которая вначале будет восприниматься подсолнечным миром статик-рабов как эра добра и юного счастья».

«Ну вот, — подумал далай-лама, — и пришло время кромешности».

Перед креслами сидящих Будд возникло переливчато-серебряное свечение и застыло, ограждая их от звука и огня поднимающегося со дна озера просветленного мраком Будды. Элохимы и демиурги заботились о своих управляющих. Черный Будда, Антихрист, был элохимом и демиургом одновременно и должен был защитить глубинный мир от пришедших на Землю «лунных бабочек». Кромешный рассвет — вот подходящее имя для Бога через дьявола, навязывающего миру веру в себя.

Дождь. Рогатый труженик троллейбус синего цвета, осторожно преодолевая наполнившиеся водой выбоины месяц назад отремонтированной дороги, пробирался к цели — остановке Ружейный переулок. Кроме троллейбусной остановки, здесь расположилась более серьезная, фактически судьбоносная остановка — городская тюрьма. В ней, на третьем этаже, в четырехместной угловой камере под номером шестьдесят семь, сидел подполковник Абрамкин Сидор Аврамович и говорил своему соседу по несчастью и деклассированности:

— Если ты честно и просто идешь к цели и на пути к ней становишься подполковником милиции, то обязательно столкнешься с завистью и недоброжелательностью какого-нибудь полковника по фамилии Самсонов и сядешь в тюрьму. Это неизбежно. Это как грозовой рассвет в Сочи, встречаемый человеком с громоотводом в руке на самой верхушке кипариса. Шарахнет молнией обязательно. Но я ни о чем не жалею, — предупредил своего собеседника потерпевший жизненную аварию подполковник, — мой кипарис дорогого стоит. Скоро двери этой камеры откроются для того, чтобы поспешно захлопнуться за моей спиной, когда я буду идти по коридору на свободу. За мной стоят мощные силы, понял, сутенерская твоя морда?

Камера номер шестьдесят семь по меркам тюрьмы была просторной, уютной и чистой. Вместе с подполковником Абрамкиным в камере находились «братья» Рогонян и некий Виталик Гастролер, с нередкой для обитателя тюрьмы хищной доброжелательностью в чертах лица. Опытным рецидивистам достаточно одного взгляда на такого человека, чтобы стать скромными, услужливыми и предельно вежливыми в общении с ним. Но так как в камере шестьдесят семь опытными рецидивистами и не пахло, то Гастролера все, кроме Абрамкина, просто боялись.

— Я тебе говорю, я всем вам говорю, эти двери откроются, — подполковник ткнул пальцем в сторону двери, — и дежурный контролер скажет: «Абрамкин, с вещами на выход, ты свободен!»

Абрамкин застыл с вытянутой в сторону двери рукой и, к своему удивлению, услышал, как в замке стал поворачиваться ключ, открывающий камеру. Дверь распахнулась, и в ее проеме возник открытый для дружбы со всеми заключенными начальник оперчасти таганрогской тюрьмы майор Пшеничный. Он молча обвел взглядом камеру и лишь после этого произнес:

— Хорошо вы тут устроились, меня прямо-таки завидки берут, глядя на вас…