Монастырь Наакал, резиденция дзогов, расположен в нейтральном сечении на дне Джомолунгмы, полностью повторяющей Джомолунгму поверхности в перевернутом виде. Все пространство Гималаев ромбовидно, то, что дыбится белоснежными вершинами на поверхности, лишь повторяет ниспадающие в глубь земли горы, перевалы и плоскогорье Тибета с зеркальной точностью зеркального искажения.

Гул, а вместе с ним и течение Шол усилились, в густом «бульоне» хромосомных эльфинов стали появляться воронки водоворотов, которые с каждым метром становились все шире и глубже, и вскоре далай-ламу закрутила и стала втягивать в себя огромная водопадная воронка последнего водоворота. Где-то на полпути многокилометровой воронки далай-лама был выдернут с орбиты водоворотности, втянут в его воющую стену, и тут же дибу устремилась ко рту из пищевода. Вот уже далай-лама стоит в бирюзово-светлом пространстве конференц-зала монастыря Наакал и видит кончик хвоста дибу, исчезнувшей в маслянисто-черных водах Шол. Ламу призвал распорядитель сегодняшнего совещания, дзог легких форм Агван.

— Все тибетцы варвары, — усмехнулся Агван, — а ты, Дза-Ти, варварее варвара. Слава Аллаху и всем подряд пророкам, включая меня, что из Ирана более теплый и сухой путь в Наакал. У тебя вид слесаря-сантехника, пробившего засор канализации своим телом, я уже не говорю о запахах. — Агван махнул рукой в сиреневый полумрак дальнего конца огромного зала. — Твоя комната шестая, Дза-Ти.

Далай-лама добродушно улыбнулся и, не говоря ни слова, направился в гостиничный комплекс монастыря.

— Дза-Ти! — крикнул ему вслед Агван. — Смутное время наступает, тебе не кажется?

— Не кажется, — громко ответил далай-лама. — Я знаю, что оно наступает, и рад, что оно только смутное, а не кромешное.

— Типун тебе на язык, тибетский варвар, — мгновенно сплюнул через левое плечо распорядитель. — Не болтал бы всуе о великой неизбежности.

— Дурак, — пробормотал правитель Тибета себе под нос. — Болтай не болтай, неизбежности все равно не избежать.

Элохим второй ступени посвящения, благословенный двухуровневый дзог Дза-Ти, принял душ и облачился в шелковую зодиакальную суфиту, официальную одежду благословенных акцентаторов воли, повязал лоб широкой, цвета аквамаринового траура, пасьяновой лентой, на которой был начертан тетраграмматон — I (йод), Н (хе), V (вау), Н (хе), — и, выйдя из комнаты, направился в конференц-зал. Посреди зала, выложенного мозаичной персидской майоликой по полу и драгоценной эмиритской керамикой по стенам, было идеально круглое озеро около ста метров в диаметре. Вода в озере походила на лилово-черную тучу. Вокруг него стояли двенадцать низких, мягких и очень удобных кресел, задрапированных вишнево-красным сафьяном.

В зале постепенно стали появляться в разного цвета зодиакальных суфитах и хайратниках с тетраграмматоном другие дзоги. Бездонное озеро окаймилось по грозовой окружности багрово-золотым и стало похоже на гигантское обручальное кольцо, положенное на темно-синий бархат среди разноцветных всплесков цветочного изобилия. Кельт Го-лог подошел к Дза-Ти и спросил:

— Ты слышал когда-нибудь о Чарли Петоне или хотя бы о Роберте Джонсоне, а, тибетец?

— Ты имеешь в виду старых блэков, блюзменов? — вмешался в разговор проходящий мимо куратор английских премьер-министров, клевонтийский иблис из племени ацтеков, дзог Вадон.

— Я разговариваю с тибетцем, — огрызнулся Голог. — Ну, — яростно воззрился он на далай-ламу, — отвечай, обезьяна.

Два служителя системного монастыря Наакал, подчиняясь указаниям распорядителя Агвана, подошли к Гологу со спины и быстро скрутили его.

— Ну что вы, Голог, — тихо подошел к рычащему от ярости кельту Агван, — сейчас все пройдет.

Он вытащил из сумочки, висящей на груди, маленькую ярко-желтую, с розовыми бусинками глаз, колумбийскую лягушку блимк и поднес ее к глазам Голога. При виде лягушки лицо Голога наполнилось нежностью, а из глубины глаз высветилась циничная усмешка изощренной мудрости, да так и осталась в них. Он медленно направился к вишнево-кровавой окружности кресел и уселся в одно из них. Кельту Гологу подчинялись японские императоры вот уже более трехсот лет. Дорога в Наакал из Японии задевала галлюциногенную корневую систему срединных государств, и поэтому дзог Голог иногда являлся на совет безумным.

Дзоги мира продолжали приходить, но пространство вокруг кресел, как и сами кресла, было пока пустым, лишь один угрюмый Голог, словно уставший от знаний грифон, горбился в обрамлении красного сафьяна. Вскоре туда прошел Вадон и тоже сник в объятиях кровавой кожи. Дза-Ти не торопился, он ходил по залу, высматривал знакомых в толпе дзогов низшей, предварительной, ступени посвящения и, высмотрев Контанио Джида, конгрессмена США и владельца официозной «Вашингтон пост», подошел к нему.

— Ну что, Оул, — с улыбкой спросил далай-лама, — легко ли быть посвященным?

— Тяжко, — поклонился польщенный вниманием Контанио Джидо, — и непривычно.

— Да, да, — покивал головой далай-лама. — Теперь все будет для тебя непривычным.

В сторону кресел, преодолевая пустое пространство и энергично размахивая руками, словно ведя оживленный спор с самим собой, шел иудей Енох. Сев в кресло и взглянув на успевшую наполниться зеленоватым черноту озера, он сник, побледнел и, откинувшись на спинку, застыл в неподвижности. Енох, которого в Наакале называли Хезед, был куратором католических пап уже более восьмисот лет, и поэтому Рим, католики и вера людей в непогрешимость пап надоели ему до чертиков. Три тысячи лет назад Енох был проклят раввинами поверхности за то, что объявил человечеству понятным языком о присутствии на Земле элохимов, и был вынужден избывать это проклятие, прежде чем стать дзогом, в убогой и развратной среде статик-рабов более двух тысяч лет. Вслед за Енохом дзоги большого благословения стали прибывать один за другим. Явился разозленный дорогой в Наакал хазар Зеведей, вождь есеев, мистических пророков Курмана, черпающих знание о будущем из свитков Мертвого моря. Зеведей был облечен мистической, замешенной на родстве, властью над славянством Хазарии со времен Киевской Руси. Он рухнул в кресло, взглянул на успевшую осеребриться траурную поверхность озера и с исказившимся от отчаяния лицом неподвижно замер. Зеведей был четвертым в кресле. Дза-Ти еще ходил между дзогами-исполнителями, ожидающими решения Высшего Совета, чтобы потом направить статик-рабов поверхности на его исполнение.

Появился творец буддизма, всеблагий, насмешливо-мудрый Сиддхартха, более известный на поверхности под именем Гаутама Будда, и далай-лама Дза-Ти кивнул ему, но Сиддхартха, ведомый под руку Агваном и служителем, не заметил этого. Ему пришлось пройти дорогами праха и крови, прежде чем попасть в Наакал, и он пребывал в состоянии тяжкой депрессии.

Незаметно и скромно пришел благословенный иериальный аскет, дзог, повелевающий Кавказом, Ираном, Ираком, Турцией и Каспийским морем, на дне которого лежит затянутый илом огромный космический корабль странных молчаливых пришельцев с тоскливо-гневным выражением нелепой воли в их единственном поступке на Земле. Они убили сами себя сразу же по приземлении, перед этим покинув корабль и наглухо, без возможности открыть, замуровав его. Маленькие и, по всей вероятности, очень жестокие существа, чем-то похожие на увеличенных ночных сверчков, прибывшие неизвестно откуда и непонятно зачем. Демиурги накрыли их тела и корабль морем, а элохимы проэкранировали его гигантским осанном и обнаружили, что внутри корабля находится плотный, равный по плотности огненному миру бледных демиургов, концентрат беспощадного мрака. Иериальный аскет, дзог Ра, сейчас охранял каспийский саркофаг под видом никому не известного старого пастуха-свана в горах Грузии. Это было его главной обязанностью. Если бы вдруг любознательное человечество поверхности обнаружило тайну могильника, то старый пастух взмахнул бы в отчаянии посохом, и дзоги, кураторы поверхностной власти, отпустили бы бешеного пса ядерной войны гулять по земле без поводка, сметая с поверхности человечество, ибо жуткая и, самое главное, непонятная сила дремала на дне Каспийского моря. Элохимы и демиурги опасались упавшей из бесконечности силы, которую кто-то сбросил на палубу звездной бригантины по имени Солнечная система.