Саша Углокамушкин, Степанида Грунина и Юрий Бориславович, муж Степаниды Исаковны, завтракали на кухне. Одиннадцатичасовое утро размазывалось с той стороны окна дождевыми каплями.

Саша Углокамушкин даже не удивился, когда еще ночью выяснилось, что Степанида Грунина проживает по случайно выдуманному им для милиции адресу. Он давно смирился со своим латентно протекающим даром провидца.

— Я тебя угадала, на все сто процентов, еще в поезде, — сказала Степанида Грунина. — Ты редкий кадр, если даже я на тебя не подействовала. У меня еще не было таких курсантов, так что будешь учиться.

— Ну уж нет, — отрицательно покачал головой Саша Углокамушкин. — Только не учиться. Я домой, в Таганрог, мне вчера видение было, светящийся шар оторвался от Кремля и улетел в космос. Это призрак величия через катастрофу.

— Катастрофа? — удивился Юрий Бориславович. — Чепуха! Нас катастрофами не испугаешь.

Муж Степаниды Груниной заслуживает описания. Это неповторимый мужской экземпляр. Если вы можете представить белокурого мужчину ростом два метра десять сантиметров, с голубыми глазами, мастерски, на высоком уровне танцующего партию Спартака в одноименном балете, то представляйте — это Юрий Бориславович. Все остальное — непредставимо.

— Дорогой, — нежно оборвала мужа Степанида Исаковна, — займись лучше стиркой, но прежде вымой посуду и убери в спальне.

Полковник ФСБ, преподаватель, ведущая курс «Альфонсы» в закрытой Высшей школе Службы внешней разведки,

Степанида Исаковна Грунина была, что называется, феноменальной женщиной. Окончившие курс Степаниды Исаковны разведчики в течение пятиминутного разговора могли подвигнуть на любовную авантюру любую женщину любого социального статуса и моральных принципов. Но не ради просто женщины затевался этот курс. «Альфонсы» иногда могли подчинить себе даже эмпирически-вдохновенную женщину, ведьму, а это уже был высший класс, ибо за каждым мужчиной, взобравшимся на олимп земной власти, всегда стоит ведьма, изо всех сил старающаяся выглядеть тихой и нежной овечкой… В деле сотворения специалистов класса «альфонс» существовала всего одна трудность — дефицит кандидатов на обучение. Из трех миллионов кандидатов, отобранных по всей России в течение года кадровиками ФСБ и СВР для обучения в высшей школе, тестовый отбор прошли всего сто четыре человека, из которых только семеро подошли для курса «Альфонсы». Дефицит разведчиков этого класса ощущают все разведки мира, и поэтому курс полковника Груниной считался привилегированным даже в привилегированной Высшей школе СВР.

Капитолина Витальевна Шадская посмотрела на доллары, оставленные Сашей Углокамушкиным. Как и он, Капа не видела особого смысла пользоваться их благосклонностью. В неожиданно и легко пришедших деньгах чаще всего кроется затаенное и мстительное коварство. «С деньгами всегда так, — подумала Капа и пачку за пачкой перебросала доллары из кожаного кисета в большую плетеную корзину, — среди них нет ни одной незаговоренной купюры».

Она положила в корзину поверх денег снятые со стены вязанки фиолетового лука и отнесла корзину на чердак, поставив среди корзин с яблоками и морковью, пересыпанной сухим песком. Сделала она это не для того, чтобы спрятать деньги, а чтобы убрать с них недобрую энергетику. Донской фиолетовый лук мог справиться с этой задачей как никто другой. Его вешают на стены своих домов, особенно на юге России, женщины эмпирического вдохновения — ведьмы. Всю жизнь Капитолину Витальевну сопровождали вязанки этого лука. Когда ей было двенадцать лет, родители переехали из села Троицкого, что рядом с районной Неклиновкой, в Таганрог. Мать Ефросиния, умирая, в самый последний момент подозвала дочь и сказала:

— Дай мне в руки луковицу из вязанки над кроватью, а затем забери из рук обратно и съешь после того, как меня похоронят.

Так родовое наследство Шадских, ведьмовство, перешло к Капе…

Капитолина Витальевна спустилась с чердака в дом, взглянула на себя в старое зеркало на столе и взяла лежащие рядом с ним семьдесят стодолларовых купюр, вытащенных по одной из семидесяти десятитысячных пачек, дремлющих на чердаке. Она хотела выяснить природу темной силы, заключенной в этих деньгах. Проведя деньгами перед зеркалом, стараясь, чтобы в нем не отразились ее руки и лицо, она положила их в сумочку и, покинув дом, направилась на премьеру спектакля «Дреды для моей жены», поставленного таганрогским режиссером Фагодеевым-Ступинским. Режиссер был влюблен в Капитолину Витальевну, но это не волновало Капу Шадскую. Она манипулировала мужской влюбленностью по желанию, когда надо «включая» ее, а когда надо — «выключая».

Фойе театра, впрочем, как и буфет, было полным. Премьера спектакля — значительное событие в жизни оригинального, ни на кого не похожего, театрально-промышленно-морского города. Таганрог всегда был и будет городом амбициозно-честолюбивого вдохновения, ибо в его основание заложено именно оно — имперское вдохновение Петра Первого.

Капитолина Витальевна вошла в фойе и сразу же почувствовала себя в своей тарелке. Она, как и театр, была демонстративной личностью. Как всегда, на премьеру вместе с мужем пришла Стефания Алексеевна Самсонова. Сам Самсонов стоял возле широкой лестницы, ведущей в ложи, и разговаривал с председателем ОАО «Мегаком» Иваном Земляком и генеральным директором ООО «Торговый дом "Мегаком"» Павлом Редереевым. Оба бизнесмена тоже пришли с женами и тоже, судя по выражению их лиц, не являлись завзятыми театралами. Капа отметила, что еще не появился мэр Рокотов, но зато прибыл с супругой генеральный директор металлургического завода Сергей Видаш, с лицом человека, входящего с инспекционной проверкой на склад готовой продукции цеха горячего проката. Преподаватель судомеханического колледжа Рокецкий мелкой рысью трусил за широко шагающей супругой. Сама же Танечка Литвинова, радостно улыбаясь, поспешила навстречу Капе и начала сообщать городские новости:

— Капочка, ты представляешь, Алена Дыховичная, чтобы у нее стояли груди, приподняла их бесцветным особо клейким скотчем.

— О Боже! — Капа даже прижала ладони к щекам от испуга. — У нее же шестой размер.

— Вот и я говорю…

Танечка столь неожиданно и резко остановилась напротив Капы, что не сумевший повторить ее маневр Рокецкий активно набежал на нее.

— Ой! — взвизгнула журналистка, вскидывая руки, и, чтобы не упасть, устремилась вперед. Капа едва успела сделать шаг в сторону, пропуская падающую подругу, которая все-таки рухнула, хватаясь руками за галстук только что вошедшего мэра Рокотова. Галстук, как и выдержка готового ко всяким неожиданностям мэра, оказался на высоте. Татьяна Кировна приняла диагональное положение, упираясь ногами в голову рухнувшего вслед за ней на пол Рокецкого и двумя руками держась на весу за галстук главы города под самым горлом. Рокотов стоял как глыба, удерживая повисшую на нем журналистку, и даже пытался делать вид, что ничего не заметил. Стоящая рядом с ним супруга, Литиция Егоровна, печально вздохнула, увидев, как начинает краснеть от удушья лицо мужа, и певуче проговорила:

— Танечка, разожмите пальцы, и вам станет гораздо удобнее.

Растерявшаяся от неожиданного совета Литвинова разжала пальцы и сменила диагональное положение на горизонтальное, уткнувшись носом в блестевшие как зеркало туфли мэра. Позади нее невозмутимо лежал решивший пока ничего не предпринимать Рокецкий. Зрелище было потрясающим, куда там театральной премьере. Рокотов повертел головой и, не теряя спокойствия, произнес:

— Артисты есть артисты, а журналисты — так вообще забавники.

Он взял Литицию Егоровну под руку и, осторожно переступив через лежащую и тоже решившую пока ничего не предпринимать журналистку, направился к спешащему ему навстречу художественному руководителю театра.

— Вставай, — поспешила на помощь подруге Капа. — Видишь, как опасно держать мужа на слишком близком расстоянии.