»Помнишь, осенней порой
Мы повстречались с тобой…
Ты мне сказала: «Прости!»
Лишний стоял на пути.
Сердце разбила моё!
Счастье с тобой не дано…
Голубые глаза, вы пленили меня,
Средь ночной тишины ярким блеском маня…
Голубые глаза, столько страсти и огня!
Вы влечёте к себе, голубые глаза, страсть и нежность тая…»
Владимир закрыл лицо руками.
Это печальное танго они танцевали когда-то со Снежкой. В ресторане в Пушкине. На своей свадьбе… Ее руки лежали у него на плечах. Она прижалась к нему. Он окунулся в золотистую волну ее душистых волос. И уплыл куда-то далеко-далеко…
»Голубые глаза, в вас горит бирюза,
И ваш сон голубой, словно небо весной…
Голубые глаза, столько страсти и огня
В этих чудных глазах! Голубые глаза покорили меня…»
Ему было невыносимо больно! Невыносимо одиноко!..
Он достал пистолет из кобуры. Приставил к виску. Зажмурился и нажал на курок…
Раздался сухой щелчок.
Осечка.
Он нажал снова. И еще. И еще… Но все было бéстолку. Пистолет щелкал, но стрелять не хотел… Ни в какую.
Владимир чертыхнулся и вынул обойму. Так и есть. Она была пустой. Он забыл, что еще днем достал патроны и убрал подальше. На всякий случай…
Вот и пригодилось.
А, может, вставить назад, вяло подумал он… И повторить процедуру?
Нет… На сегодня, пожалуй, хватит…
Как-нибудь в другой раз!
Утром, со стыдом вспоминая о своей минутной слабости, Владимир отыскал припрятанные патроны и запасную обойму. И дал себе слово больше так не напиваться!.. А еще лучше, не напиваться вообще!
Приехав в Москву, он явился в академию и узнал, что его набор приступил к занятиям еще в конце ноября. Так что ему предстояло серьезно напрячься, чтобы догнать товарищей.
Впрочем, это было даже к лучшему! С головой погрузившись в учебу, он сумеет, наконец, выкинуть Снежку из сердца…
И позабыть!
Девятого февраля было обнародовано Постановление Совнаркома СССР о присвоении воинских званий высшему начальствующему составу Красной Армии.
Увидев фамилию Серова в списке новоиспеченных комбригов, Владимир тут же ему позвонил. И по какой-то счастливой случайности сумел дозвониться.
Анатолий искренне обрадовался его звонку и в приказном порядке обязал прибыть в девятнадцать ноль-ноль к нему. На новую квартиру по адресу Лубянский проезд, семнадцать. Адрес точный! Для участия в торжественном обмывании новеньких ромбов! Кто будет?.. Будут все! Само собой, с боевыми подругами! Кстати о нем тут кое-кто спрашивал! Кто?.. Военная тайна! Повторите приказание, товарищ майор!
Владимир улыбнулся и повторил.
А потом повесил трубку и вытер повлажневшие глаза.
И так хорошо, так легко стало у него на сердце от бодрого, веселого голоса друга, что горечь, измотавшая его уже до предела, внезапно взяла и растаяла. И он перестал ощущать себя одиноким, забытым и брошенным!
Потому что у него были друзья! Настоящие!
Которые никогда его не бросят!
Не то, что некоторые…
Глава шестая
…День за днем по утрам вставало солнце. А по вечерам садилось.
И просыпались звезды, вспыхивая одна за другой. Чтобы потом всю ночь водить свой бесконечный хоровод вокруг Луны. Которая месяц за месяцем, то тихо угасала, то росла, возрождаясь вновь. До боли одинокая посреди бескрайнего звездного неба…
Приехав в Петрозаводск, Снежана переночевала на вокзале, а на следующий день устроилась работать санитаркой в глазную больницу. Это был не самый лучший вариант. Зато здесь хотя бы никто не лез к ней под юбку!
В поисках работы Снежана зашла сначала в «Кареллес». Главный инженер треста, полный, лысеющий мужчина не первой молодости, не стал даже проверять, как она печатает, а с ходу предложил ей место своей секретарши, хороший оклад и отдельную жилплощадь. Однако при этом окатил таким откровенным взглядом, что Снежана едва удержалась от того, чтобы влепить ему пощечину. И отказалась, не раздумывая.
Обойдя еще несколько мест и наткнувшись на аналогичный прием, она забрела в глазную больницу. Поговорила с главным врачом. И осталась.
Главврач ей понравился. Потому что ничего не обещал. И не смотрел на Снежану, как на самку. И, вообще, был очень смешной. И добрый.
Вениамину Абрамовичу Левину было двадцать девять лет. Он родился в Петрозаводске, позапрошлой весной окончил Ленинградский мединститут, вернулся назад и сразу был назначен главврачом.
Чтобы скрыть свою молодость Вениамин Абрамович носил большие роговые очки. И говорил басом. Во всяком случае, сам так думал. Что говорит басом. Однако бас из него был никудышный. Невысокого роста, щупленький и тщедушный, он с трудом тянул даже на тенора. А, кроме того, очень забавно картавил.
Узнав о том, что Снежана училась в его родной альма-матер и даже закончила два курса, Вениамин Абрамович искренне обрадовался. А потом ужасно расстроился. Потому что без документов принять ее медсестрой не мог.
- Ну, хоть какую-нибудь спгавочку дайте! - умолял он. - Что вы учились! Ну, вспомните хогошенько! Должно же у вас быть хоть что-нибудь! Сойдет любая бумажка из деканата!
Снежана покачала головой. Ничего у нее не было. Никаких бумажек… Ничего у нее не осталось от той, первой, жизни. И от второй осталось только пепелище…
- Стойте! - воскликнул Вениамин Абрамович, когда она поднялась, чтобы уйти. - Я пгидумал! Вы устгоитесь к нам сантитагкой, а потом мы вас аттестуем на медсестгу в погядке должностного госта! Согласны? - он подбежал и схватил ее за руку. - Соглашайтесь! Ну, Снежана Геоггиевна! Я вас пгошу! Соглашайтесь!..
Она подумала немножко. И согласилась.
С жильем ей тоже, можно сказать, повезло. Пройдясь по округе и постучавшись в несколько частных домов, Снежане удалось договориться и снять комнату в нижней Слободке. Совсем недорого и буквально в двух шагах от работы.
Хозяйкой завалившейся хибары, в которой она поселилась, была бабка Лукерья, шебутная, но довольно безобидная старушка.
Когда-то, давным-давно, бабка Лукерья была ядреной бабой, но годы ее не пожалели. Мужа отняла русско-японская война, дочерей Бог не дал, а сыновья все сгинули. Кто в Германскую, кто в Гражданскую. Жила она одна-одинешенька. Поэтому с радостью согласилась пустить жиличку и цену ломить не стала.
Был, правда, у нее один недостаток (а кто без греха!). Любила бабка выпить. И гнала самогонку. Но не на продажу, а, так сказать, для унутреннего употребления.
Оставшись одна с малыми детьми, Лукерья вскоре приноровилась гнать сивуху да приторговывать ей из-под полы. Полицейский пристав, об этом знал, конечно, но, жалел вдовицу, и не трогал.
При Советской власти с частной торговлей пришлось завязать. Советская власть частных торговцев не любила и в конце двадцатых годов всех вывела под корень.
Участковый побеседовал с Лукерьей, ознакомил её с соответствующей статьей УК РСФСР и предупредил на первый раз. Что второго раза не будет. Бабка осознала и торговлю прикрыла. И с тех пор гнала только для себя.
Соседям Лукерья, само собой, не отказывала, когда те к ней обращались за первачом на праздники. Но денег не брала. А меняла на дрова или на продукты. Участковый не стал придираться и махнул на нее рукой…
Хозяйство у бабки было небольшое. Кошка, коза да пяток куриц с петухом, которых она по зимнему времени держала прямо в избе. Управившись с немногочисленными делами, Лукерья доставала крынку с самогонкой и, опрокинув стопку-другую, затягивала дребезжащим голоском слезливую песню о Муромской дорожке да трех соснах. Или о Маньчжурских сопках. И долго еще хлюпала носом, жалуясь кошке на свою горькую судьбу.
Снежане она особо не докучала. А даже наоборот. Приметив, что жиличка в тягости, помогала, чем могла. И жалела… Дурочку… Молодую и глупую…
И зря!
Потому что у Снежаны все было очень даже хорошо!
Работа в больнице ей нравилась. Тошнота практически прошла. Никаких видимых перемен она в себе тоже не замечала. Во всяком случае, все юбки, кофточки и платья по-прежнему были ей впору.
