А Коравгэ собирается жениться, растить детишек… Можно понять, почему он так болезненно приложил руку к сердцу…

Практиканты вместе с Тильмытилем повалили быка на бок, принялись осматривать его копыта. Подушечки под копытами, на которых к зиме вырастает густая жесткая шерсть, были в порядке, значит, олень прихрамывав по другой причине.

— Наверное, потянул ногу, — предположил Коравгэ. — Вот эту. Видите, как ему больно?

— Молодец! Все правильно. — Тильмытиль похлопал Коравгэ по спине, присел на корточки, провел пятерней по заиндевелой гриве вздрагивающего и хрипящего оленя, росшей снизу его могучей шеи. — А грива, грива какая! Ну, кто из вас знает, зачем природа одарила оленя такой гривой?

— Для красоты, — пошутил один из практикантов.

— Для красоты у тебя скоро усы вырастут, — ответил шуткой Тильмытиль. — Грива оленя — прекрасный тепло-изолятор. Кому из вас приходилось смотреть на волос оленя в микроскоп? Не смотрели? Э, тогда вы не знаете, что в волосе оленя есть пустоты, наполненные воздухом. Волос и тепло удерживает, и помогает оленю быть отличным пловцом. Плывет через реки, лагуны и чувствует себя так, будто у него спасательный пояс. Ну, снимайте аркан. Пусть пасется. Посмотрим еще два-три дня, может, и поправится нога…

«Не знаю, поправится ли нога у быка, а вот парней этих он может поставить на ноги, — размышлял Тагро. — Завтра же поеду с ним дальше, посмотрю, как принимают его в других бригадах».

После того как объездили всю Тынупскую тундру, Тагро и Тильмытиль опять вернулись в стойбище Майна-Воопки. Практиканты к тому времени уже уехали.

— Ну что, будет ли из них хоть один настоящим чав-чыв? — спросил у Майна-Воопки Тагро. Тот долго молчал. И только тогда, когда допил чашку чая, скупо сказал:

— Коравгэ будет.

— Коравгэ?!

— Да. Едва из стада затащили в ярангу просушить одежду. Я подарил ему свой аркан…

— А ты мне подаришь свой каменный молоток, — неожиданно сказал матери Тильмытиль, не сводя с нее грустного и нежного взгляда.

Пэпэв, отрываясь от шитья, медленно подняла уже совсем седую голову, удивленно спросила:

— Молоток?

— Да. Молоток. — Зачем он тебе?

— Надо…

— Нет, в самом деле: зачем тебе каменный молоток? — спросил Тагро, стараясь понять, чему так странно улыбается Тильмытиль.

— Ты видел, как мама сегодня разбивала этим каменным молотком в моржовом лукошке мерзлое мясо нам на завтрак?

— Видел. Молоток, конечно, хоть сейчас сдавай в музей предметов каменного века. Но железным-то, по-моему, нельзя дробить мерзлое мясо, будет привкус железа.

— Да, будет привкус железа, — после долгого молчания ответил Тильмытиль. — Но в этом ли дело?

— О чем вы говорите? И почему по-русски? — спросил Майна-Воопка, починяя оленью упряжь.

— Я говорю о том, как уважаю тебя, отец, как люблю маму, — отозвался Тильмытиль почему-то очень печально.

— Ну, ну, тогда можно и по-русски, а то мама еще расплачется.

Пэпэв и вправду всплакнула. Поправила огонь в светильнике и снова склонилась над шитьем.

— Коравгэ сказал мне, что собирается жениться, — промолвил Тильмытиль с прежней печальной улыбкой. — Привезет жену в кочевье. Представляю, как она испугается каменного молотка…

— Что он тебе дался, этот молоток?

Тильмытиль только вздохнул в ответ и перевел разговор на другое.

Через несколько недель он приехал в Певек на районное совещание оленеводов и, когда наступил его черед идти на трибуну, подошел к столу президиума, расстегнул портфель, вытащил каменный молоток — подарок матери — и положил прямо перед председателем райисполкома.

— Что это значит? — строго спросил Тагро. Взял молоток, покрутил его во всеобщей тишине, даже зачем-то понюхал.

Тильмытиль между тем взошел на трибуну и все с той же своей невеселой улыбкой спросил:

— Ну, чем пахнет?

Тагро чуть было не вспылил, но одолел себя и сказал шутливо по-русски:

— А ты, оказывается, фрукт! Что ж, возможно, это и хорошо, что на Чукотке стали вызревать такие «фрукты». Это, в конце концов, может быть, самый главный наш урожай. Я понимаю, ты требуешь коренным образом изменить быт оленеводов.

— Да, требую! — по-русски же ответил Тильмытиль. Выждал, когда в зале утихнет гул одобрения. — И не один я требую! Где современные поселки в глубокой тундре? Чтобы дома были нормальные, баня, книги, радио. Где обещанные палатки из специальных материалов — такие, как у полярников, что на льдинах дрейфуют? В других районах появились на кочевых путях перевалочные базы. Дома стоят, склады. Там тебе и радио, и книги, и кинофильмы. Почему у нас нет этого? Или вот еще другой выход. У буровиков, допустим, сменные бригады доставляют вертолетами к месту работы за десятки, а то и за сотни километров.

Почему бы и нам не сделать такие вот сменные бригады?

— На вертолетах? — насмешливо спросил Тагро.

— На вертолетах.

— Так они же всех оленей распугают, — попытался отшутиться Тагро.

— Пошутить, председатель, я тоже люблю, но давайте говорить серьезно.

— Да уж, что ты шутник, это всем видно, — со значением сказал Тагро и увесисто помахал каменным молотком. — Я помню, как ты у своей матушки выпрашивал этот подарочек. Думал, так, шутит сыночек, а он, оказывается, себе на уме. Придется эту каменную штуку в сейф спрятать…

Тильмытиль рассмеялся.

— Спрячь, председатель. И время от времени доставай и нюхай, пока наши дела оленеводческие на современную ногу не поставим. Я могу об этом сказать и по-чукотски, думаю, получится не хуже. Но меня, наверное, здесь поняли все.

И зал ответил Тильмытилю долгим рукоплесканием. Расшибал себе ладони и председатель райисполкома. «Видал, какой вызрел «фрукт»! Молодец! — мысленно нахваливал он Тильмытиля. — Побольше бы нам таких»…

Вот какую историю имел в виду председатель райисполкома, напомнив Ятчолю, что Тильмытиль тоже умеет посмеяться.

— Он тебе такой шуткой ответит, что над тобой даже нерпы будут смеяться.

— Молодой он еще. Не буду я ему подчиняться, — упрямо повторил Ятчоль и покинул правление колхоза, рассерженный тем, что такой важный очоч, как председатель райисполкома, не внял ни одному его совету.

Тагро проводил его насмешливым взглядом.

— Так вот, председателем будет Тильмытиль. Я знаю, со мной согласятся все, — сказал Пойгин и зачем-то открыл сейф, достал печать.

— Ты что, уже и печать решил сдавать? Нет, ты подожди, подожди. Не мы с тобой назначаем и снимаем председателей.

Пойгин подул на печать, с усилием прижал ее к чистому листку бумаги и долго смотрел на оттиск отрешенным взглядом. Потом сложил листочек в несколько раз и спрятал в кисет.

— Пусть это будет моим амулетом.

Нелегко согласились тынупцы с Пойгином, когда он заговорил о новом председателе. «Тильмытиль всем хорош, но нам нужен именно ты», — уверяли его. Однако Пойгин был непреклонен. «Вы говорите, Тильмытиль молод. Но разве это плохо? — Поднял руки, растопырив пятерни, встряхнул ими. — Ему уже двадцать да еще десять! Разве это мало? Важно то, что он в свою молодую пору знает и умеет куда больше, чем мы, старики. К тому же он строг и добр. Не всем такое дано — быть строгим и добрым. Он никогда не надувается, как пыгпыг. Бывает так, посмотришь — важный человек, очень важный. А жизнь, как умка, царапнет его своим когтем, и становится ясно, что это пыгпыг. Нет, не пустой человек Тильмытиль, не пыгпыг. И если вы считаете, что и я не пустой, то пусть вам будет известно, что я в Тильмытиле хотел бы видеть самого себя. Считайте, что он Пойгин. Однако намного лучше, чем Пойгин, потому что он молод, а еще потому, что он не кто иной, как Тильмытиль. Волк учит волчонка быть настоящим волком. Умка учит своего детеныша быть настоящим умкой. Я, человек, учил Тильмытиля быть тем, кем он стал. И если бы вы его не избрали, я счел бы, что вы изгоняете меня из вашей души, даже если бы я по-прежнему оставался председателем».