— Ты из свиты посла?

Эдгар подумал с полмига — согласиться, пожалуй, было проще, чем объяснять. Тем более что по большому счету так оно и было.

— Когда он приезжал в прошлый раз, я тебя не видела.

— В прошлый раз меня не было. — Он взял у проходящего мимо слуги кубок с вином, предложил девушке. Та кивнула.

— Впервые, значит? И как тебе у нас?

— Пир великолепен. Девушки — если судить по тебе — тоже. Остальное не успел разглядеть.

Этикет предписывает улыбаться и говорить комплименты. Оказывается, это не так трудно. Нужно лишь перестать думать о том, как выглядишь со стороны, и увидеть собеседника. Или собеседницу, как сейчас. Добрая еда, хорошее вино (немного, чтобы лишь чуть-чуть захмелеть), очаровательная девушка… Этого хватит для того, чтобы на время забыть о том, что он здесь чужой. Нет-нет, Эдгар отнюдь не строил планы на ночь после бала, упаси господи. Но пока не назначен постриг и не определено время строгого поста перед обрядом — можно не только поговорить, но и потанцевать. Он, правда, не знает слов, но, по большому счету, кто обратит на это внимание? Никто же не прислушивается к тому, кто поет во время танца, а кто нет.

— Будешь моим кавалером? Тот, с кем меня посадили, — в годах и не танцует. Я видела, ты тоже стоял один.

— Почту за честь.

На самом деле, отказываться было бы в любом случае неприлично. Эдгар проводил взглядом короля, покидавшего зал, — не так давно он сам собирался тихонько исчезнуть вслед за государем. Правда, сейчас уходить расхотелось совсем.

Они пили, танцевали и разговаривали. После второго кубка Эдгар перестал брать вино — хватит, пожалуй. Да, он перестал клевать носом после пары глотков, но напиваться не годилось. Жаль, что рыженькая не останавливается — смех ее становился все громче, и ученый начал всерьез размышлять, как бы увести ее отсюда, пока не перебрала. Опекать перепившую женщину ему до сей поры не приходилось. Признаться, ему не приходилось и видеть пьяных женщин — но если они выглядят и ведут себя так же, как пьяные мужчины, то избави боже от такого зрелища. Впрочем, оказалось, что он зря беспокоился.

— Хватит, — сказала она, отдавая слуге пустой кубок. — Устала. Давай еще один кароль — и довольно.

Они прошлись в танце. Остановившись, Эдгар задумался. Что делать, когда девушка собирается домой, он не помнил. Точнее, помнил — но не местные правила, а то, что было принято дома.

— Где твои родители?

— Зачем они тебе? — изумилась рыженькая.

— Прости, я не знаю, как принято поступать здесь. — Он смутился. Судя по тому, что девушка осталась без кавалера, она не замужем. А незамужние девицы выезжали в свет исключительно с родителями. Им и следовало передать дочь с рук на руки после того, как она захочет домой. Правда, в те разы, когда Рамон уезжал с бала без него, он отнюдь не торопился оставлять даму с родными. Эдгар попытался припомнить — а вообще хоть раз брат спрашивал разрешение у родителей проводить их дочь — и не смог. Девушка здесь сама себе хозяйка — но неужели до такой степени?

— Нет, здесь этого не нужно, — рассмеялась девушка. — Здесь кавалер провожает даму домой — если она не замужем, конечно.

— Хорошо, — обреченно согласился ученый. На улице наверняка глубокая ночь. Искать обратный путь в темноте, в чужом городе — не слишком-то приятная перспектива, но куда деваться? Назвался груздем…

— Тогда пойдем? — Она положила руку на предложенный локоть.

В коридорах дворца с непривычки можно было заблудиться. Эдгар порадовался, что Господь наградил его чувством направления и хорошей памятью — он никогда не забывал места, где был, и никогда не плутал.

— Вон наша коляска, — указала девушка, когда они вышли из дворцовых ворот. — Но она для родителей — так принято. А даму увозит кавалер.

— Я здесь чужой и еще не обзавелся выездом, — смутился Эдгар.

— Ничего страшного. Здесь недалеко. — Она помолчала. — Родители всегда возвращаются под утро, сколько помню. Удивляюсь я им: откуда только силы берутся.

Эдгар промычал что-то невразумительное, не забывая смотреть по сторонам. Хорошо, что в этой стране принято мужчинам являться на пиры при оружии. У него на родине ночная столица была отнюдь небезопасна, и здесь едва ли дела обстоят по-другому.

— Здесь ночами тихо, — сказала рыженькая, угадав причину его беспокойства. — На окраинах города всякое случается, конечно, но этот квартал рядом с дворцом, и стража не дремлет.

Не то чтобы это сильно успокоило ученого, но желание то и дело проверять, на месте ли меч, пропало. И то хорошо. Ее дом и в самом деле оказался неподалеку. У ворот Эдгар остановился.

— Ты чего встал? — удивилась она. Взяла за руку: — Пойдем ко мне.

Эдгар на миг лишился дара речи. Вот так просто? И… Нет, она в самом деле была хорошенькой, но…

— Я не могу.

— Не можешь? — В ее голосе было столько недоумения, что ученый смутился окончательно.

— То есть могу, но… — Он ругнулся, не заботясь о том, поймет ли его девушка. Да что за день сегодня! — Я дал обет.

— Дама, которой ты дал обет, простит. — Она прижалась всем телом, заглядывая снизу вверх. — Да и не узнает — ведь ты не захочешь ее расстраивать.

— Не дама. Я дал обет богу. — Пропади оно все пропадом, она и в самом деле была хорошенькой. И отказываться становилось труднее с каждой минутой.

— Правда? — изумилась она. — Что это за бог, который требует от мужчины предать собственное естество?

Девушка обвила руками его шею, встала на цыпочки так, что губы почти коснулись губ.

— Наши боги велят своим детям любить друг друга.

— Наш тоже. Но бесплотно. Как и полагается детям. — Эдгар попытался снять девичьи руки с шеи — но они обвивали слишком крепко. Не драться же, в самом-то деле?

— Детей тоже. — Ее дыхание касалось губ. — Но чтобы можно было любить детей — нужно любить больших и сильных мужчин. Чтобы потом рождались дети, нуждающиеся в любви.

Он снова выругался — на этот раз про себя. Легко было бежать соблазна, но бороться с ним после долгого воздержания… Руки уже жили своей жизнью, гуляя по узкой спине, и та часть тела, которая… к которой девушка прижималась животом, — та тоже… словом, не угадать его желания могла бы только статуя, а рыженькая статуей отнюдь не была.

— Ни один бог не может быть настолько жестоким, чтобы запретить своим детям любить, — прошептала она. — Пойдем.

Бывают обстоятельства, когда мужчине остается только смириться с происходящим. Эдгар смирился.

Выехали, как и собирались, на рассвете. Хлодий наотрез отказался забираться в предложенную телегу — впрочем, он видел, что Рамон ничего иного и не ожидал, спросив лишь для порядка. Оруженосец был ему благодарен — похоже, господин и вправду стал считать его воином и не стал оскорблять, принуждая сменить седло на обоз. Ехали медленно, почти шагом: держаться в седле Хлодий мог, но едва ли выдержал бы рысь, не говоря уж о галопе. Оруженосец, правда, уверял, что чувствует себя замечательно и вообще хоть сейчас в бой, но Рамон ответил, что незачем, да и некому пускать пыль в глаза. Зачем искушать судьбу понапрасну? Будут у Хлодия на веку бои.

Когда они добрались до будущего замка, Рамон глянул на солнце и приказал Хлодию оставаться за старшего. То есть самому ни в коем случае за работу не хвататься, а как и положено главному, сидеть и командовать. И чтобы к их с Бертовином возвращению стояли шатры, горел костер и пахло обедом. Готовым обедом. А иначе как бы ненароком самого оруженосца, то есть новоявленного старшего, не схарчили.

Хлодий вздохнул, проводил взглядом спины отца и господина и начал «командовать». По большому счету, стоять у людей над душой нужды не было. В походе все просто: не поставишь шатер — будешь ночевать под открытым небом, не сготовишь еду — будешь ходить голодным. Да и зеленых новичков среди них не было: все дело знали, оставалось лишь разделить обязанности. Даже нанятый недавно ратник взялся за дело вместе со всеми, хотя, признаться, Хлодий немного побаивался, что этот не будет слушаться мальчишку. Но, похоже, господин умел выбирать людей. Отец рассказывал, что Рамон принял под командование дюжину вассалов — всех, кто выжил после страшного боя — и их копья, когда был не старше, чем сейчас Хлодий, но как оруженосец ни старался, представить себя на месте господина не мог. Благородная кровь есть благородная кровь, и рабочей коняге никогда не сравняться с чистопородным боевым скакуном, пусть даже в родословной у коняги затесался кто-то чистых кровей. Но Хлодий решил, что будет стараться изо всех сил, чего бы то ни стоило.