Он помог внести в дом тяжелый короб, попрощался с домочадцами.

— Когда тебя ждать? — спросила Лия.

— Не знаю, — честно ответил Рамон. — Мне пожаловали землю, забот будет много.

Она тихонько вздохнула.

— Что ж, заходи, когда получится. Я буду рада тебя видеть.

Рамон кивнул, склонился к ее руке, улыбнулся.

— Непременно. Заботы заботами, но просто так ты от меня не отделаешься.

Лия рассмеялась, высвободила руку и исчезла.

Все три дня морского путешествия Эдгар наслаждался одиночеством. Отдельная каюта, пусть и малюсенькая, только-только повесить койку да поставить сундук, была воистину царским подарком.

Ученый всегда считал одиночество великим благом для человека, умеющего бывать наедине с собой. Тем более что за последние месяцы он почти забыл, что это такое. Помня предыдущее плавание, он и не пытался читать, впрочем, и без того хватало чем занять ум. Казалось, что все последнее время он жил слишком быстро, ловя впечатления без разбора, порой напоминая себе удава, глотающего добычу. И сейчас, подобно тому же удаву, нуждался в покое. Эдгар перебирал воспоминания, стирая с них патину времени и раскладывая по полочкам памяти — так скупец перебирает свою сокровищницу, что-то откладывая в дальний угол, чтобы никогда больше туда не вернуться, что-то оставляя на самом виду.

Дагобер спал до обеда, а потом до рассвета пьянствовал — благо, посланники Белона оказались не прочь промочить горло за чужой счет. Эдгара не звали: то ли забыли, то ли не захотели — впрочем, он был рад этому. Пить с чужими, вести разговоры ни о чем, те странные разговоры, в которых искренность считается глупостью, а обтекаемые вежливые фразы прикрывают гордыню. Велика радость, право слово. К тому же Эдгар знал, какое место ему отведено. В этом аристократы не так уж отличались от купеческих семей, отпрыскам которых ему доводилось вбивать грамоту. Учитель стоит лишь чуть выше обычной прислуги — и его ум и знания на самом деле никому не нужны. Купцы ценят деньги и то, что называют хваткой, знать — благородство происхождения и воинскую доблесть. Ничего из этого у Эдгара не было, а потому все, на что он мог претендовать, — равнодушная вежливость с отчетливым оттенком пренебрежения. Он привык к подобному отношению, как привыкают к холоду по зиме, и не ждал ничего иного — ведь право слово, глупо ждать ласкового тепла в корочун. Так что все шло как должно, и оставалось только радоваться тому, что никто не беспокоит. Тем более что, едва путники высадились на берег, блаженное одиночество закончилось. Правда, по большому счету ничего не изменилось: собеседников отнюдь не прибавилось.

Их встречали: дюжина гвардейцев при полном вооружении, повозка со слугами и вещами, нужными в дороге (полагаться на то, что на постоялых дворах найдется все необходимое гостям, король Белона не стал), экипаж с возницей. В Белоне полагали экипаж куда более удобным, чем путешествие верхом, — но Дагобер наотрез отказался даже смотреть в его сторону, потребовав оседланного коня. Коня ему уступил один из гвардейцев. Так что в экипаже их оказалось четверо: два представителя короля, что сопровождали маркиза с самого начала путешествия, оставшийся безлошадным гвардеец и Эдгар.

Цвет лица королевских послов оставлял желать лучшего, да и круги под глазами отчетливо напоминали о бурно проведенной ночи. Так что коротать время за светской беседой посланники явно не собирались. Гвардеец же откровенно тяготился дорогой — то и дело ерзал, выглядывая в окно, но субординация не позволяла ему начать разговор первым. А Эдгара нисколько не утомляло молчание, он с удовольствием разглядывал яркую зелень холмов и белые шапки маячивших на горизонте гор. Видеть их ученому до сей поры не доводилось.

Королевство Белон сошло бы, пожалуй, за неплохих размеров графство. Долина у моря, со всех сторон окруженная горными хребтами. Рассказывали, что высоко над морем простираются богатые луга, способные прокормить тучное стадо; шерсть выросших на тех лугах овец ценилась далеко за пределами королевства. И все же Эдгар не понимал, почему Кадан так вцепился в этот кусок побережья, заросший оливковыми деревьями и виноградниками. Спрашивать об этом у сопровождающих, очевидно, не имело смысла — известно же, что всякий кулик нахваливает свое болото. Поразмыслив и вспомнив то, что успел прочесть, Эдгар решил: дело в обычной корысти любого сюзерена, не желающего выпускать из рук землю. Даже если добраться до той земли можно только морем или горными перевалами, да и то лишь в теплое время года и погожий день.

Путь от порта до столицы занял три дня. Правда, Эдгар был уверен — будь он один, одолел бы дорогу в сутки. Будь он один, он бы не спал до обеда, утомленный не столько путешествием, сколько сравнением достоинств трактирных девок, как то было с маркизом, в то время как всем остальным волей-неволей приходилось ждать. Впрочем, Эдгару грех было жаловаться. Постоялые дворы, которые посланники белонского короля выбирали сами, не доверяя гостям, оказывались чистыми и даже без насекомых в кроватях, еда — сносной. А бесконечные утренние часы он заполнял захваченным еще из дома трактатом, который открыл только сейчас. Если же читать желания не было, можно было поболтать с гвардейцами, от души потешавшимися над его ошибками в языке. Эдгар не обижался, прекрасно понимая, насколько далек он от совершенства, и пользовался любой возможностью расширить словарь. Тем более что Хасан, учивший его в Агене, явно не уделял внимания некоторым аспектам языка — бранных слов за эти три дня Эдгар узнал куда больше, чем за прошедший месяц. Белонские солдаты, как и все солдаты мира, бранью не ругались — они на ней разговаривали. По крайней мере, когда рядом не было «благородных», а Эдгар у них мигом стал за «своего», правда, так и не поняв, за какие такие заслуги.

Он обрадовался, когда на горизонте замаячили стены столицы. Экипаж, окруженный сомкнувшимся строем гвардейцев, пролетел по улицам, и Эдгар про себя посетовал, что не смог разглядеть ничего, кроме крупов коней да солдатских ног. Потом за путешественниками захлопнулись ворота дворца, и слуги развели гостей по приготовленным покоям, пообещав наутро королевскую аудиенцию, а вечером после — пир. Отведенная Эдгару комната оказалась теплой, свечей дали достаточно, и он с чистой совестью погрузился в чтение, закончив наконец оказавшийся пресным трактат.

Король принял его без свидетелей — не считать же таковыми вытянувшихся у трона стражников или стоящего у подлокотника человека, по виду толмача. Это удивило Эдгара, но виду он не подал — кто его знает, какие здесь правила королевской аудиенции. Насколько он помнил, в отличие от порядков дома, в Белоне этикет присутствие толпы придворных не оговаривал. Эдгар отвесил предписанный правилами поклон, произнес пышное приветствие, включающее заверения в личной преданности, надежду на безупречную службу и прочая и прочая, что там полагалось говорить в таких случаях. Эту часть церемонии он разузнал загодя и досконально.

Услышав родной язык, король приподнял бровь:

— А что-нибудь еще сказать можешь — или только это выучил, точно попка? — произнес он, дождавшись, когда гость закончит.

Эдгар вспыхнул.

— Я не слишком хорошо знаю ваш язык, государь, — ответил он, стараясь, чтобы голос остался ровным. — Но я счел бы недостойным произносить речи, смысла которых не понимаю.

Король подпер кулаком подбородок, оглядел гостя с ног до головы, точно диковинную зверушку:

— Я просил прислать ученого. А прислали мальчишку. — Он хмыкнул, снова перевел взгляд на Эдгара. — Ну? Что скажешь?

— Государь, я не могу судить, чем руководствовались пославшие меня. Мне известно лишь, что ты пожелал, чтобы учитель принцессы… — он замялся, подбирая слова, потом все же перешел на родной язык. Толмач тут же склонился к уху господина, — чтобы учитель принцессы не имел церковного сана. У меня есть ученая степень, но я не рукоположен — возможно, именно по этой причине я здесь.