— Куда денешься, — хмыкнул Бертовин. — Пошел я искать.

— Не поеду, — повторил оруженосец.

— Сопли подотри, «воин». В седле не держится, а туда же!

— Уймитесь. Оба!

Рамон присел рядом с Хлодием. Мальчишка часто-часто моргал, прикусив губу, но глаз не опускал.

— Воин, — негромко сказал рыцарь. — Сядешь у меня за спиной. За пояс удержишься или привязать?

— Удержусь.

— Как знаешь. — Рамон встал, огляделся. — Чего застыли все? Собираемся.

Рамон сидел на шкуре у камина. Делать ничего не хотелось, думать тоже. Только сейчас он понял, насколько устал за последние месяцы: дорога, подготовка к походу — погреб и сейчас был набит едой, которую можно было просто сгрести в мешки и месяц кормить дюжину мужчин; найти и привести в порядок лошадей, чтобы слушались хозяев беспрекословно, причем не только поводьев, но и шенкелей; ввести в свет Эдгара, как бы тот ни сопротивлялся… И множество повседневных мелочей, которые неизбежно появляются у человека, имеющего право и смелость решать не только за себя.

В кои-то веки можно было никуда не спешить и ничего не делать. Разве что время от времени подкладывать поленья в огонь. Убитых отпели и похоронили, как подобает. Пробитые кольчуги отдали в починку — господин вооружает своих людей, а значит, доспех еще понадобится. Хлодий спал в отведенной комнатушке. Когда пришло время слезать с коня, мальчик просто рухнул на руки отцу и лишился чувств — даром, что за всю дорогу не пикнул. Вызванный лекарь подтвердил, что опасаться за его жизнь нечего. Конечно, все в руках Господа, и нужно следить, чтобы не началась лихорадка, — но пока поводов беспокоиться не было. Кость цела, это главное — а мясо нарастет. Эдгар понравился Сигирику, и это было хорошо. Самого священника Рамон недолюбливал — но надо признать, если уж тому кто глянулся, постоит горой невзирая ни на что. Так что, когда Эдгар вернется из Белона, будет кому его встретить. Герцог объявил недельный траур по погибшим и утонувшим — в то, что кто-то еще доплывет, уже никто не верил. А с оставшимся от армии много не навоюешь, значит, наступательного похода не будет. И это тоже было хорошо, хоть и не пристали настоящему рыцарю подобные мысли.

Вернувшись домой, он проспал едва ли не сутки. Говорят, город радовался, невзирая на траур, — но на улицу Рамон еще не выходил. Не было желания. Хотелось напиться, он даже приказал принести вина. Кувшин и кубки и сейчас стояли на столе, но, уже налив, рыцарь передумал. Навидался тех, кто пил сперва на радостях, потом от горя, в праздник и без, просто так и за компанию, на глазах превращаясь из справного воина в трясущуюся развалину, не знающую ничего, кроме хмельного. А кто и вовсе подох, захлебнувшись собственной блевотиной. Может, он и не успеет спиться за оставшееся время — но проверять не хотелось.

— Господин, — осторожно постучал дворецкий. — К тебе пришли.

— Скажи, что я пьян… или умер, — проворчал Рамон. — Никого видеть не хочу. Хотя постой… не брат и не герцог?

— Нет. Госпожа Лия.

— Принесла нелегкая… Пускай.

Почему-то прогнать девочку язык не поворачивался. Ладно, посмотрит на него и сама сбежит.

— Здравствуй. — Лия перевела взгляд с закрытых наглухо ставень на поднявшегося Рамона. — Что-то случилось?

— Нет. Просто настроение неважное, — признался тот.

— Если ты хочешь побыть один, я уйду.

— Брось. Если бы все было совсем плохо, просто велел бы никого не пускать. Не стой в проходе.

Девушка шагнула внутрь, притворила за собой дверь.

— Садись, — Рамон указал на кресло.

— А можно на пол, к камину? — Она неуверенно улыбнулась. Девочке явно было не по себе. Неужели он настолько страшен сегодня? Или что-то произошло — но что?

— Можно. Ставни открыть? Или свечи?

— Оставь как есть. Мне нравится.

— Что-то случилось?

— Нет… Наверное, нет. Ты пил? Налей мне, пожалуйста.

— Собирался, потом передумал. Но с тобой выпью. — Рамон протянул гостье вино, сел рядом. — Рассказывай.

— В том и дело, что нечего рассказывать, — вздохнула она, обхватив ладошками кубок. — Просто… все радуются, а я… не знаю… Я подумала, что кроме тебя не с кем поговорить — ты ведь тоже не любишь войну.

— Я рыцарь. — Рамон пригубил вина. — Я живу войной.

— Да… наверное. Но ты не поешь о былых битвах и не хвастаешься подвигами.

— Было бы чем хвастаться, — проворчал он. Да что же с девочкой такое? — У тебя убили кого-то вчера?

— Нет… — Девушка поставила уже пустой кубок, снова взяла его, покрутила в руках. — Прости… сама не знаю, зачем пришла. Пойду, наверное.

— Сиди. Не хочешь говорить — не надо. Я сегодня тоже не лучший собеседник.

— Что стряслось? — теперь встревожилась она.

— Ничего. — Рамон пожал плечами. — Устал, только и всего. Пройдет.

Дурацкий вечер и дурацкий разговор. Нет, точно надо было напиться, а сейчас поздно. Но и отпустить девочку просто так… Не нравилось ему, как Лия смотрит в огонь, теребя в руках кубок, — будь на ее месте мужчина, Рамон начал бы всерьез опасаться за серебро. Но исповедник из него, если прямо говорить, аховый. Эдгара бы сюда — тот бы мигом почувствовал душу, которую пора спасать, и сел на любимого конька, даром что обычно людей боится. Хороший пастырь из него выйдет со временем, зря Бертовин ворчит. Рамон снова покосился на девушку. Правду говоря, он спокойно посидел бы рядом и в тишине — с Лией вообще хорошо было молчать. Молчать и знать, что никто не хочет от тебя потока ненужных слов, призванных лишь заполнить тишину и помочь убежать от размышлений. Он бы и сейчас так поступил — если бы не что-то слишком уж напоминающее отчаяние в ее взгляде.

— Когда ваши встали осадой у стен, — сказала она наконец, — в городе стали говорить о том, что чужеземцы вырежут всех мужчин, а женщин… тоже всех.

— А что, случилось по-другому? — невесело усмехнулся Рамон.

— Не всех. И меня ж ты не тронул.

— Был бы на твоем месте… скажем, Нисим — мог и убить. — Может, правда сейчас и не нужна никому, но врать не хотелось.

— Нисим защищал дом. И отец, и старший брат… А я решила, что они трусы, думающие только о себе, и стащила нож. — Лия улыбнулась. — Я же выросла на сагах… Герои, погибшие на пороге дома, но так и не сдавшиеся. — Ее голос упал до шепота. — А потом я узнала, кто открыл ворота.

Да уж, девочке не позавидуешь. Рамон привык гордиться предками. Как бы ему жилось со знанием, что отец — предатель? Рыцарю нравился Амикам, он вообще любил эту семью, как свою, и слово «предатель» удивительно не подходило ее главе — но как ни крути, другого не было. Не ему судить, конечно, и вообще, упаси Господь от подобного выбора… умирающий от голода город, сбежавший наместник — это вообще было недоступно пониманию, как можно бросить вверенных тебе людей? И семья на руках. Сам Рамон предпочел бы драться до конца — но у него никогда не было детей.

— Давно, года два назад. Одно время я его ненавидела, как ненавидела вас… — Она вскинулась. — Не тебя, нет, ты мне нравился… нравишься. Ты походил на любопытного путешественника, а не на завоевателя… твой брат, кстати, такой же… Или я сама себе это придумала, не знаю… словом, тебя ненавидеть не получалось, а остальных…

Господи, но неужели девочка настолько одинока, что ей больше не к кому с этим прийти? А с другой стороны — к кому? Он сам со многими бы рискнул быть настолько откровенным?

— Налей еще. — Она протянула кубок. Рамон поднялся, принес кувшин. Пояснил:

— Чтобы десять раз не ходить.

— Не бойся, я не напьюсь. — Она попыталась улыбнуться. Получилось не очень.

— По мне, так можешь хоть в стельку.

— Нет. Это слишком просто. — Она глотнула, отставила вино в сторону. — Время шло, я привыкла. А недавно… когда пришла весть о том, что сюда идет армия, я вдруг очень четко поняла, что мою семью они не пощадят. Освободители. В лучшем случае перебьют только тех, кто открыто переметнулся к вам. В худшем — точно так же вырежут полгорода. Чего церемониться с мужчинами, которые прислуживают врагу, и женщинами, делящими ложе с чужаками? И я поняла, что не знаю, кому желаю победы.