Рамон развел руками, дурашливо улыбнулся:

— Виноват. Готов принять любую кару. Какое наказание придумает госпожа?

В ее взгляде на миг промелькнуло удивление. Потом Лия засмеялась:

— Наказание будет страшным и неотвратимым. Свози меня в лес! Хочу по грибы, а отец одну не отпускает.

Дома собирать грибы и ягоды считалось занятием для простолюдинов. Здесь молодежь из хороших семей пол-лета проводила в лесу, да и люди в годах не гнушались побродить с корзиной.

Рамон опустился на одно колено, изо всех сил стараясь сохранить почтительно-серьезное лицо. Получалось не очень.

— Повинуюсь, прекрасная госпожа. Оседланный конь ждет во дворе, сам же почту за честь следовать пешком.

— Обойдешься, — хихикнула она. — Подожди тут, я сейчас, переоденусь и прикажу коня подать. Я мигом! — Девушка выпорхнула в дверь.

Что бы там ни говорили про женские сборы, но обернулась Лия действительно «мигом», появившись уже в штанах. На взгляд Рамона, девушки в мужской одежде — а здесь носили штаны и заправляли в них рубаху, перематывая талию широким поясом, — выглядели ходячим соблазном. Даже странно, что Эдгар ни разу не прошелся по этому поводу. Сам он за все годы в Агене так и не смог до конца привыкнуть к тому, что можно практически беспрепятственно разглядеть длину и стройность ног и, гм, очертания того места, где спина теряет свое название. Да и тонкая ткань рубахи порой открывала куда больше, чем, по мнению рыцаря, стоило бы показывать мужчине. И если в прохладное время поверх рубахи женщины надевали длиннополые кафтаны, то в летнюю жару, как сейчас… Он отвел глаза от девичьей груди, ругнулся про себя, вспомнив, что раньше подобная одежда на Лие его не смущала. Впрочем, раньше они и купались вместе, а сейчас он бы не осмелился, опасаясь собственной реакции.

— Поехали? — спросила Лия.

— Поехали. — Кажется, можно было вздохнуть, его смятения никто не заметил.

Лошади неторопливо перебирали ногами: пускать коня в галоп по городским улицам считалось дурным тоном. Зато, находясь практически бок о бок, можно было болтать и смеяться. Так что даже когда миновали ворота, ни Рамон, ни Лия и не подумали ехать быстрее. Тем более что до леса было недалеко — правду говоря, лес здесь был везде. Стоило на два-три года забросить расчищенное поле, и оно сплошь зарастало молодыми деревцами. А густые пущи наверняка появились здесь раньше самого города.

Они остановились на опушке. Рамон поймал спрыгнувшую с коня девушку, обняв чуть крепче и подержав чуть дольше, чем надо. Увидел ее улыбку, улыбнулся в ответ.

— Помоги, пожалуйста. — Лия потянулась к притороченному к седлу заплечному коробу. В самом деле, чтобы достать до узлов, девушке приходилось вставать на цыпочки. Неудобно.

— Куда такой здоровенный? — Рамон опустил короб на землю. И в самом деле, такой за плечи только взрослому мужчине, а девочка внутри целиком спрячется.

— Пожадничала, — рассмеялась она, открывая крышку. — Говорят, в этом году грибов видимо-невидимо. Вот, это тебе. — Она извлекла из берестяных недр корзинку и маленький хозяйственный нож. — А это для меня. Короб здесь оставим.

Рамон взъерошил девушке волосы:

— Жадина. Пойдем.

Оставив стреноженных лошадей, они двинулись в глубь леса. Рыцарь машинально запоминал направление, отмечая приметные деревья. Впрочем, для него, выросшего посреди лесов не хуже здешних, боязнь заблудиться казалась чем-то совершенно непонятным. Нет, бывает, конечно, что спьяну забредают невесть куда. Или нечистый начинает кругами водить. Но сейчас оба были трезвы, а нечистый… да на кой ляд они тому сдались? Вот была бы Лия одна… Впрочем, кто знает, сколько из жалоб девичьих — мол, водил нечистый день по лесу, а потом поймал, да снасильничал — было лишь попыткой прикрыть позор? А иные, сказывают, и вовсе нарочно уходили в лес в одиночестве. Сколько таких возвращалось потом кликушами — не счесть, а все равно… впрочем, если уж бабе свербит, разве она о том подумает?

Радостный визг вернул в настоящее. Лия склонилась к рыжим шляпкам лисичек, росших, как и полагается, стайкой. Рамон взглянул на счастливое лицо девушки, засмеялся непонятно чему и присел рядом. Углядел в стороне обабок, перебрался туда, сгреб в корзину еще один.

— Спорим, я больше наберу? — Лия перепрыгнула через валежину, опустилась на колени над семейкой рыжиков.

— Спорим. — Рамон высыпал ей в корзину все, что у него было. Ухмыльнулся в ответ на возмущенный взгляд: — Фора тебе понадобится.

— Ах, ты…

— Да, такой и есть. — Он снова рассмеялся, увидев, как Лия топнула ножкой. Она фыркнула, отвернулась и сделала вид, будто не обращает на рыцаря внимания.

Грибов в этот год действительно уродилось видимо-невидимо. Они несколько раз возвращались к оставленному рядом с лошадьми коробу, пересыпая туда полные корзины. Потом снова шли в лес, перекрикиваясь, когда теряли друг друга из виду. Считаться они давно перестали, разве что иногда хвастаясь друг перед другом очередным найденным «красавцем». Где-то мимоходом прикончили захваченную с собой еду. Впрочем, несколько ломтей темного хлеба с розоватым соленым салом — много ли это для молодого голодного мужчины и не менее голодной девушки?

— Все, сейчас по последней — и домой, — сказала Лия, в очередной раз пересыпая найденное в стремительно наполнявшийся короб.

— Ладно.

Они уже давно перестали обращать внимание на всякую мелочь вроде сыроежек, выбирая лишь благородные грибы. После того как Лия набрела на кустики черники, губы и язык у обоих стали синими. Коса девушки растрепалась, на лицо то и дело падал непослушный локон, и она сдувала его со лба, потешно ворча.

— Хватит. — Рамон положил белый на горку грибов, грозящих высыпаться из корзины. — У меня уже некуда.

— Сейчас… — Лия посмотрела на свою, наполненную ничуть не меньше, вздохнула. — Пожалуй, ты прав: хватит.

— Помочь? — От рыцаря не укрылось, как тяжело она поднялась. Устала. Немудрено: сколько уже по лесу бродят?

— Не надо, я сама. Тебе еще все это к седлу поднимать да привязывать.

Он пожал плечами. Нашла тоже тяжесть. Но не вырывать же теперь корзинку из рук?

— Как знаешь.

Они побрели обратно. Рамон не сказал бы, что сильно устал, но прыгать через поваленные деревья уже не хотелось. И он чинно перешагивал, а то и перелезал через валежник, не забывая подать руку девушке — чего не делал до того, пока она скакала по стволам легким олененком.

— Смотри, черемуха! — Лия, похоже, на миг забыв об усталости, подпрыгнула. Промахнулась, прыгнула снова, на этот раз поймав горсть листьев — а ветка, словно издеваясь, закачалась над головой.

Рамон усмехнулся, достал упрямую ветку — правду говоря, даже с его ростом пришлось встать на цыпочки.

— Спасибо. — Она сорвала кисть, собрав ягоды ртом. Потом опомнилась: — А ты хочешь?

— Хочу.

— Тогда погоди, не отпускай, я сейчас.

Лия набрала горсть, сдула случайно попавшие обрывки черешков, протянула Рамону. Тот наклонился, собирая губами черемуху с теплой, чуть подрагивающей ладошки.

— Щекотно!

— Извини. Больше не буду.

— Нет… — Она набрала еще ягод, подняла руку. Рамон сделал вид, что не заметил порозовевших щек. Черемуха оказалась чуть-чуть недозревшей, отчаянно терпкой, но стоило ли обращать внимание на такие мелочи? Он перехватил тоненькое запястье, поцеловал бьющуюся жилку. Поднял взгляд, опасаясь — не дернется, не испугается ли? Она не отдернула руку, только покраснела еще пуще и неуверенно улыбнулась. Ветка, упруго распрямившись, взмыла в небо. Рамон отвел с лица непослушную каштановую прядь, взял в ладони, целомудренно коснулся губами лба. Погладил шелковые кудри.

— Поехали?

Она кивнула.

Половину обратной дороги Рамон беззастенчиво разглядывал неожиданно притихшую девушку. Просто потому, что на нее было приятно смотреть. Потом она ожила, снова защебетала. Мужчина облегченно вздохнул — а то начал было опасаться, что обидел, слишком уж бесцеремонно глазея.