Солнце поднималось все выше. Дела шли своим чередом: на поле выросли шатры, затрепетал на ветру красный с серебром стяг. В котле над костром булькала похлебка. От запаха подводило живот, но приниматься за еду, пока не вернутся Рамон с Бертовином, было негоже. К тому же, судя по солнцу, ждать оставалось недолго.

Поначалу никто не понял, откуда раздался крик. Хлодий вскинулся, оглядываясь: через поле бежал деревенский мальчишка, несся изо всех сил, словно зайчонок от гончих. Но погони за ним не было. Оруженосец вскочил — нога тут же дала о себе знать, — зашипел, приказал оказавшему поблизости воину узнать, в чем дело. Тот побежал навстречу парнишке, перекинулся парой слов, взяв за руку, повел в лагерь. Хлодий взглянул на разом посуровевшее лицо солдата и медленно поднялся. Кажется, ничего хорошего ждать не приходилось.

— Там… — мальчишка всхлипнул. — Там в деревне чужие… тятька велел бежать сюда со всех ног, мол, если найду кого, рассказать. Сказал, должны помочь.

Хлодий на миг изумился — откуда мужики знают, что за помощью нужно бежать сюда. Потом вспомнил, что вчера Рамон со своими людьми здесь уже был — тогда, наверное, и сказал. Впрочем, сейчас это неважно, важно другое.

— «Чужие» — такие, как мы, или…

— Нет, они по лесам бродят. Те, кто не хочет, чтобы вы здесь были. Да только от них ни вашим, ни нашим спасу нет — как придут, так оберут подчистую. Да еще и покуражатся вволю.

— Много их?

— Полдюжины.

— Полдюжины? И вы их дрекольем встретить не можете? Чтобы второй раз не посмели прийти?

— Что ты от мужичья хочешь? — вмешался кто-то из солдат. — Да они от одного вида меча, поди, в штаны готовы наложить. Лучше скажи, что делать будем? Господина ждать?

Первой мыслью было согласиться. Подождать Рамона, пусть он решает. Господин всегда знает, как правильно поступить, и никогда не ошибается. Самому Хлодию до него, как до неба, и…

И что теперь, всю жизнь оглядываться сперва на Рамона, потом на отца, потом еще на кого-то старшего, мудрого и всезнающего? Рыцарь сказал «останешься за старшего», хотя рядом были люди и старше и опытней. Получается, он верил в своего оруженосца? Верил, случись что, тот сможет сам принять решение? Тогда выходит, что дожидаться господина — значит подвести эту веру.

Но вдруг врагов больше полудюжины? Если под неумелым командованием оруженосца кто-то из своих будет ранен или, того хуже, погибнет?

Хлодий потер разом занывшее бедро. Лучше пусть нагорит за самоуправство, чем за бездействие. Что до остального — тому, кто выбрал меч, глупо надеяться умереть в своей постели. Они все, и сам Хлодий в их числе, знали, на что шли. Значит, пусть так.

— Ждать не будем. Надеть броню и в седла.

— Сам в седле усидишь?

— Придется. Если нет — меня не ждать. Сперва дело, потом все остальное. — Он обернулся к мальчишке. — Деревня где?

— Там, — махнул он рукой.

— Мы вчера там были, найдем, — вмешался один из воинов.

— Хорошо. Малец, ты тут останешься. За едой пригляди. И если господин вернется раньше нас — расскажешь, что к чему. — Все это Хлодий говорил, уже торопливо влезая в доспех. Волнение даже на миг заставило забыть о раненой ноге, но, оказавшись в седле, юноша едва не взвыл. Стиснул зубы — выдержит. Должен выдержать. Долг господина — защищать своих подданных, и когда эта земля станет его — как править, зная, что не сдюжил с самого начала?

Хлодий не запомнил дорогу и даже не успел понять, сколько времени она заняла. Не грянуться оземь со всей дури и не заорать в голос — вот две вещи, которые на самом деле имели значение. Плохой из него воин, если из-за такой ерунды темнеет в глазах, а когда дело доходит до боя, то не остается даже времени перевести дух и вынуть из меч из ножен.

Впрочем, происшедшее в деревне трудно было назвать боем. Избиение — так будет вернее. Что это за бой, когда нападающих почти вдвое больше? Троих уложили на месте, пикнуть не успели, оставшиеся побросали оружие, сдаваясь на милость победителей. Впряженная в нагруженную телегу лошаденка дернулась было, но, пробежав с десяток саженей, встала, хлеща хвостом по спине. Хлодий посмотрел на разбросанный в пыли нехитрый деревенский скарб, перевел взгляд на столпившихся мужиков:

— Где чье добро, помните? Разбирайте.

Проку с передушенных курей немного, но хоть на суп сгодятся. Среди разношерстного барахла, что крестьяне мигом потащили обратно в дома, помимо еды нашлась и домашняя утварь, и даже богато вышитые женские рубахи, что хранятся на дне сундука, переходя от матери к дочери, и надеваются только на праздники. Хлодий брезгливо поморщился: разбойники хуже сорок каких, хватают, что поярче, а зачем — бог его знает. Кивнул своим:

— Кошельки с них соберите. Нечего добру пропадать.

— Они эти кошельки здесь набили, — крикнула какая-то женщина. — Наше это.

Хлодий окинул взглядом толпу, углядел бабенку, что старательно пряталась за спину кряжистого мужика. Чистая, целая одежа, а на мужике так и вовсе сапоги. Хотя какая разница, впрочем, насколько зажиточны те, кого ограбили?

— Староста где? — поинтересовался юноша.

Тот самый, кряжистый, в добротных кожаных сапогах, растолкал толпу, поклонился.

— Мой господин хотел сегодня поговорить с тобой об оброке и барщине. Я сочту деньги прямо сейчас, при всех, и ты скажешь ему, сколько отнять от назначенного оброка.

Мужик снова поклонился. Довольным он, правда, не выглядел — ну да бог с ним. Хлодий подумал, что за самоуправство, похоже, все-таки нагорит, впрочем, снявши голову, по волосам не плачут, и начал пересчитывать деньги. После вчерашней головоломной задачки сущая ерунда. Закончив, спрятал кошель за пазуху, выпрямился в седле, отгоняя подступившую дурноту. Еще немного продержаться. Об обратной дороге даже не хотелось думать.

— С этими что делать? — спросил кто-то, указывая на понурившихся разбойников.

Толпа, собравшаяся вокруг, снова загудела.

— Да вздернуть, и вся недолга!

Один из грабителей бухнулся в земной поклон:

— Не губи!

Хлодий помотал головой, отгоняя ощущение, будто все это уже когда-то было и снова повторяется, как в дурном сне. Вспомнил и едва не застонал.

— Так что делать-то? — повторил воин.

Тот, что упал на колени, продолжал талдычить о пощаде, остальные двое молчали. Снова отчаянно разболелась нога, хотя только что казалось — хуже некуда. Хлодий знал, что делать, но… Он зарубил бы этих троих в бою, не задумываясь, — если бы смог одолеть, конечно. Он знал, что они заслужили смерть. Но приказать повесить безоружных язык не поворачивался. И отпускать их было нельзя. Отдать крестьянам, и пусть делают, что хотят? И он будет ни при чем, совсем ни при чем, это все чернь…

— Что тут творится? — раздался сзади знакомый голос, и оруженосец едва не запрыгал от радости, несмотря на больную ногу и седло, в котором не очень-то и попрыгаешь. Наконец-то! Господин здесь, вот пусть он и решает. Он всегда знает, как правильно.

Толпа расступилась, пропуская Рамона. Тот подъехал ближе, окинул взглядом людей, поняв все без объяснений. Посмотрел на Хлодия:

— Я оставил тебя за старшего. Заканчивай, что начал.

Хлодий судорожно глотнул воздух, словно ему, а не этим предстояло вскоре болтаться в петле. Так нечестно! Да, ему пришлось решать самому, потому что господина не было рядом, но сейчас-то? Сейчас, когда Рамон — вот, здесь, почему именно он, оруженосец, должен… Он попытался поймать взгляд рыцаря, но тот смотрел куда-то на облака, словно происходящее на земле не стоило внимания.

Юноша снова мотнул головой, в этот раз отгоняя усиливавшуюся дурноту, прикусил губу, глядя на разбойников. Выдохнул почти шепотом:

— Повесить.

Веревки нашлись тут же. Видимо, разбойники прихватили, чтобы увязать добытое добро, да не успели. Солдаты перекинули петли через ветви росшего тут же тополя. Хлодий подобрал поводья, хотел было сказать, что поедет, пусть заканчивают и догоняют, но чужая рука перехватила удила. Он вскинулся, встретился взглядом с Рамоном.