И все согласились с этим.
— Какой образованный мальчик! — воскликнула домработница Надя.
— Устами младенца, бинть!
Дед дал мальчику одобрительного шлепка и тут же поцеловал в щеку. После чего обеспокоился, округлил глаза и коснулся губами лба мальчика. Потом сказал жене:
— У Гошки жар!
Та, встала на колени перед мальчиком, встревоженно прижала к себе белесую голову Гоши. Она покрывала ее поцелуями и сердито косилась в полутьме на место, где еще недавно сидела Раиса Крянгэ, словно та была виновницей Гошиной хвори.
52
Раиса не видела и не чувствовала этих подозрительных взглядов в доме Крутого. Глаза ее были закрыты.
Брылястый краснорожий юноша, который то и дело без стеснения почесывался и оглаживался, говорил, не глядя на закованную в наручники Раису Крянгэ:
— Ты сам подумай, Тюня: че она там паслась полдня, если шла сюда? Скажи, Тюня!
Рот цыганки без всякой необходимости был заклеен скотчем. Глаза закрыты. Лицо — белее снега.
Тюня, лицо которого утром исцарапала Раиса, беспрерывно зевал. И еще не закрыв рта, он закивал, а потом и заговорил:
— Точняком! Надо обшмонать ее, Сынок! Ты посмотри на нее — волчица! У нее под одеждой или пояс шахида, или еще какая приблуда, шеф! Точняком! Вот загляни сам!
Третий из их команды, который был мрачно глухонемым после контузии в Чечне, стоял с биноклем на боевом посту у окна.
Крутой мало отличался от этого третьего — он спал в обнимку с винтовкой, сидя в кресле.
Брылястый сказал:
— Бык ты картонный, понял?
— Че ты, Сынок, че ты? Че я сделал?
— Че-о? Бестолковка-то на че? Поставил на стреме немого! Ну и как он нас предупредит, если атас? Му-му — или как?
— Это у тебя, Сынок, голова, чтобы баланду есть! Немой, если че — пальнет! Медведь в берлоге проснется…
— Слушай, пойдем похряпаем чего-нибудь?
— Да, какой-нить занюханной жратвишки в топку кинуть бы — ништяк…
Брылястый Сынок подошел и похлопал часового по плечу. Тот обернулся.
— Охраняй! — указал Сынок на Раису. — А мы, — он показал пальцем на Тюню и на себя, — пойдем ням-ням… — и показал это ням-ням, шустро двигая у рта воображаемой ложкой.
Глухонемой понимающе кивнул и сглотнул слюну.
— Мы тебе принесем! — сказал Тюня, вежливо кивая в подтверждение. — Суп-санде на куричьей звезде и две котлеты, которым сносу нету. Да ведь, Сынок?
— Проглоти язык, Тюня, и сыт будешь. Пошли…
Утренняя цыганка казалась глухонемому мертвой. Лишь пальцы ее рук в наручниках легонько подрагивали.
Крутой по-прежнему спал, дыша туманным перегаром на вороненый металл красавицы винтовки. Двое корешков ушли на первый этаж, преодолевать водную преграду на пути к холодильнику. Глухонемой часовой подошел к Раисе, помня сладкое утреннее приключение в ее машине, когда наклонился над ней, любуясь ее бледной и смуглой кожей, когда понюхал ее темно-синие волосы. Он бы женился на ней, несмотря на утреннее надругательство. «Сказка… Ты моя сказка… И никого на земле… Я убью всех ради тебя, и мы останемся одни на этом острове… Ты и я…»
Пластырь изуродовал ее прекрасный алый рот. «Зачем? Тут кричи, не кричи…» Глухонемой оторвал липкую ленту — голова ее дернулась, на пол упала шпилька из волос. Он наклонился к ее бесчувственным губам — она взвилась змеей к его горлу, стиснула белые мышиные зубы на кадыке, а весом всего падающего своего тела вырвала его…
Когда сыто щурясь пришли ее обидчики, Раиса взяла на мушку Сынка:
— У вас остался выбор. Вы хотите умереть или хотите, чтобы я погрузила вас в транс?
Сынок ершился, кося глазом на спящего Крутого, и ритмично раскачивался, будто слышал танцевальную музыку.
— Никуда меня погружать не надо, слышь, ты!.. Давай подумаем, зачем нам теперь ватрушки делить! — говорил он.
— Ну! — поддержал Тюня. — Че нам делить, когда потоп, слышь, тетка?
— Ладно, не буду. Но нынче утром вы испытали множество впечатлений и впитали их в себя. Теперь вы уже ощущаете их, не правда ли?
Сынок закрыл уши ладонями и закричал Тюне:
— Закрой уши, чмо, она же нас овцами делает, бар-р-ран!
— Кто закроет уши — тот закроет глаза! — пригрозила Раиса, не меняя ни силы голоса, ни выражения лица, на котором ровно, матово светились страшные глаза. Она только подернула стволом, будто скинув с подонков невидимый защитный покров. Оба опустили руки вдоль сильных тел и осели этими телами, как бы лишенные вертикальной оси.
— Теперь подумайте несколько минут и представьте себе последовательность всего, что там происходило. Расслабьтесь… Глазки закройте… Мысленно вернитесь к шоссе… Там дождь… Он шумит тихо… Слышите? Тихо, как шепот девушки… Девушка верна и ласкова… Ласкова, послушна, как раба… Как глина… Она глина — да, Сынок? А я твоя мама… Мама… Закрой глазки… Возьми Тюню за ручку. Это — девушка. Ее зовут Тоня. Вы с ней делаете новые вещи… Но не знаете, как вы их делаете… И не знаете, почему вы их делаете…
— Ой! Пусти! — вскричал Тюня, намертво ухваченный Сынком за руку. — Ты че, в натуре? Не хватай! Я мамочке расскажу!
— Конечно, Тонечка, конечно, — ровно говорила Раиса. — Закрой глаза… Ты расскажешь маме, что шел дождь, что ты, деточка, тихо-тихо едешь по шоссе… Ты едешь на машине… Колеса шуршат тихо-тихо… Они потрескивают на бетонке, как костер на берегу речки… Волны плещут… Искорки летят тихо… Тише крыльев бабочки… Бабочки… Бабы… Красивые, покорные, послушные…
Ненавистные Раисе глаза под сомкнутыми веками парней двигались согласно. Они ходили направо — вверх — вниз. Они смотрели картинки дождя — они подчинились ее властной силе.
— Ты видишь эту девочку, Сынок? Она самая красивая, не так ли? Ты не видел девочек красивей Тони…
— Вижу, мамочка… Да, мамочка…
— Ты видишь этого мальчика, Тоня? Ты хочешь играть с ним?
— Ой, еще как!
— Подойдите ко мне оба… Вы чувствуете радость от предстоящего детства… Вы откроете ее для себя просто, как замочек на моих наручниках… Тоня, как звучало бы твое имя, если произнести его наоборот?
— Янот… Я-нот… — пискнул Тюня. — Я-нот…
— Запомни это, Янот. Сними с меня наручники… Вот так… Теперь ты настоящая послушная девочка. И ты пройдешь путь женщины. Видишь этого мальчика? Он твой жених. Идите вон в то кресло. Оно красное, а значит, красивое. Это ваша спальня, дети…
Бандиты послушно взялись за руки.
Раиса подошла к окну, посмотрела в него, помассировала тонкие запястья рук и, уже не глядя на развернутые картины любви, направилась к спящему с винтовкой Крутому. Но глаза его были открыты. Он сидел, боясь шелохнуться и попасть в дикое поле гипноза.
— Тебе это надо, коза? — спросил он и быстрым движением ткнул ее стволом в живот.
— Вас все еще интересует гипноз? — не дрогнув лицом, спросила Раиса. — Я могла бы вам помочь…
— Зачем ты пацанов опустила?— вскочил на ноги Крутой. Ствол переместился к виску Раисы.
— Я не знаю, как скоро вы окончательно осознаете, что…
— Заткнись! Я не поддаюсь гипнозу! И я не за тем тебя сюда звал, профура цыганская, чтобы ты из людей делала козлов!
— Они и были ими…
— Я сказал: спрячь язык!
Он чувствовал себя хозяином положения, еще ничего не зная об индуцированном трансе. Тем более, о силе холодной воли противной ему стороны. Потому он и ткнул цыганку кончиком ствола в челюсть. Указательным пальцем она вытерла кровь в уголке рта и засмеялась с таким злорадством, что по телу Крутого забегали мурашки.
— Посмотри в окно — увидишь свою смерть! — сказала она, надменно смеясь. — Это танк. Танк — по твою сучью душу! За такой грязью только на танке и ехать!
— Пристрелю, бикса!.. — вскипел Крутой и крикнул, глянув на бессовестных любовников в кресле: — Тюня, коз-з-зел! Прекратить!
Но тут же понял тщетность попытки привести шестерок в чувство и дважды выстрелил. Оба они, очевидно, умерли счастливыми влюбленными.
