— Вам нужно переодеться, — сказал он цыганке, окаменевшей в жестком кресле. — Я сейчас пришлю к вам… А впрочем… Пройдите и подберите себе все, что нужно, сами.

Она не отвечала.

Агент Сергей, смутно догадываясь о причине этого молчания, помаячил указательным пальцем перед раскрытыми глазами цыганки. Она не шелохнулась. Сергей вопросительно глянул на Сувернева — тот поднес свой указательный палец к губам: тс-с-с!

— Это перо — знак богини Маат… Она — звездная дочь бога Солнца… — голоском дошкольницы проговорила вдруг цыганка Раиса Крянгэ, а губы ее при этом остались сомкнутыми. — Смотри, проклятый: этот иероглиф обозначает отмель Нила, где я предам тебя смерти…

— Чур меня, чур, бинть! — крестясь, шепотом сказал агент. — Страшно! Ведьма таборная! Она в трансе!..

— Тс-с-с! — повторил советник, хмурясь, и решительно погрозил ему пальцем.

— Этот иероглиф напоминает и очертания созвездия Большого Пса, смотри сюда… Видишь? Этот Пес обгложет твои розовые кости… Вот Сириус и Орион — Изида и Осирис. Они плывут в лодочках по Нилу… Но ты не уйдешь в своей лодочке, и ты не станешь дельфином, как семь великанов Атланты, и не построишь гору, как в городе Чолулу, и не убежишь воды… Будь проклят, нежить… И вы трое — тоже будьте прокляты…

Советник молча подернул шеей, предлагая Сергею удалиться на совет. Но тот, словно забыл, чему его учили, и стоял, распахнувши тонкогубый рот и неуловимые в выражении глаза, которые вдруг стали глазами усталого стареющего человека.

— Видишь этих трех ягуаров на золотых цепях? — продолжала невесть из какого пространства Раиса Крянгэ. — Одного зовут… Антон… Второго —Сергей… Третьего — Федор… Они голодны… Вы трое — пища их… Одни миры-люди умирают, другие миры-люди рождаются… Вы трое никогда больше не родитесь… Даже серою горючей, даже глиной… Пшала… Помогискир мэнгэ, пшала… Давай мне этот твой пистолет… Намишто мангэ…

— Што она коворит? — шепотом спросил советник, зазывно махнул рукой, развернулся и на цыпочках пошел к лестнице с первого на второй этаж. Агент потянулся вслед, оглядываясь на цыганку если не с опаской, то с суеверным страхом.

— Она коворила: прат, помоги мне, прат, мне плохо, — перевел агент все еще шепотом. — Похоше, она ффела сепя в клубокий транс…

В каминном зале второго этажа сидели за круглым столом Чугуновский, инспектор Сапегин и доктор Федор Федорович. Они играли в тесты.

— Кто к нам пришел? — спросил бдительный Валерий Игнатьевич. — Доктор меня тут поприжал на предмет умственной отсталости, вы уж извините, орлы мои! Домра не пришла?

— Смотри иногда в окна, Валерка, и ты не будешь задавать пустых вопросов. То Анжелика тебе, то Домра тебе.

— А что там? — будто только что родился, спросил тот и, взрослея, произнес: — А-а! Потоп… Да-да… Что-то я по ней скучаю! Водки поднести некому… Надолго все это — кто-нибудь скажет?

Картечь плотного дождя отрабатывала свое второе круглосуточное дежурство. Смиренный, сломленный Юзек казался себе частью неба, земли, воды в этом дрейфе по замкнутому кругу истории. И Юз удивился тому, что собственная гибель как бы и не страшила его. Более того, он ощущал нечто похожее на счастье оттого, что погибнет вместе со всем сущим, а не в одинокой своей еврейской старости.

Существует нечто сильней, чем древняя ментальность мародера. Хорошо, когда бы дождь был холодным и бодрящим! Но он тропически жарок. И теряющий силы Юзек заваливается в иное бытие, как забулдыга в шинок, а там он видит Наташу и сладко стонет от чувственного взрыва внутри себя. Он спрашивает принцессу мусорной свалки:

— Ты любишь меня, Наташа?

— Да поди-ка ты… — криво улыбается та, хватает Юза за уши и целует. Она втягивает его, она, словно анаконда, вбирает в свою утробу чужого неосторожного детеныша. Она всасывает Юза, и пропускает через путаные километры королевских внутренностей, и выталкивает в поле demi-monda полуживого и полудыханного. — Напрягаешь…

— Сука!.. Сука ты!.. Ненавижу, тварь… — счастливо плачет Юз и снова идет в нескончаемо сладостную атаку на прекрасную чумазую кровопийцу. И шепчет ей в пунцовую раковину ушка: — Люблю тебя, тварь! Люблю, баба! Ты мне за все заплатишь!..

Зеленый потолок кунга мембраной туземного барабана подрагивает над головой.

Юз ощущает свою корневую близость со страной мусоровозов и нечистот. Он счастлив помимо воли, он не поймет: где явь, где сон, где слюна, а где что?.. И он не хочет убывать в тот уютный мир, откуда пожаловал сюда за сенсацией и в котором хотел быть властелином империи масс-медиа — он хочет быть властелином городской свалки, которой, как оказалось, принадлежит его древняя хамитская душа.

Как блудный сын в синих партаках-татуировках, вернувшись к порогу своего дома, стоит он на коленях пред мудрым обаянием свалки, стоит рука об руку с омытой вселенским ливнем чумазой принцессой Наталией. И множество веселых невидимых бесиков глюкоподобно поют хором:

— Шолом, Земля Обетованная! Так вот ты какова!

Близнец плененного Суверневым майора Тараса — избранный вождь и призванный народом президент свалки Лаврентий Тарас созвал свой народ, чтобы мобилизовать его, с учетом перемен, выпавших с небес вместе с этим затяжным ливнем. Свалку попросту подтопило вместе с насиженными вольными гнездами ее обитателей, а конца паводку не предвиделось. Кто-то сказал, что Любомир плачет и не хочет уходить, желая погибнуть вместе с вольным государством.

— Напрасно, — заметил Лаврентий. — История подкинула нам революционную ситуацию! А мы обязаны побороться за нашу волю! И не на жизнь, а на смерть!

Еще брезжил дневной полусвет, но в палатке горели светильники, питаемые автомобильным аккумулятором. Событие требовало протокольной иллюминации.

— Все ли командиры в сборе? — спросил Лаврентий.

— Все-е-е! — по-вечевому безответственно возопили коллективные люди.

Коробьин-Христосов доложил:

— Все, кроме троих часовых, Любомира и журналюги Змиевича!

Коробьин сел на место секретаря с мрачной своей фирменной улыбкой. Легонько дирижируя рукой от фортиссимо к пьяно и согласно кивая головой, он осматривал лица соборных как бы впервые и со стороны. Многих из них Василий знал еще с краснопресненских баррикад девяносто третьего года. Выждав паузу, он громобойно сказал:

— Все, джентльмены, тишина! Кто шумнет — тот дня не проживет! — грохнул он кулаком по столу, и зал радостно затих. — Слово — нашему вождю и кандидату в вожди оставшейся России полковнику Лаврентию Тарасу!

Мрачного Коробьина понимали и возносили, как понимают и ценят редкую по выслуге и уму служебную собаку. Прощали резкие непарламентские выражения. Как-никак ветеран Сопротивления, герой баррикад московской осени девяносто третьего года, что остался в двадцатом столетии. Живой человек, которого нет в списках живых.

Встал, огладил волосы и словно призадумался Лаврентий. Всякий здесь знал, что он мог произнести речь без подготовки и шпаргалок.

— Оставим на время шутки, бойцы, — сказал он. — Момент более чем серьезный. И вы это знаете не хуже меня. Мы, русские, наследники Рима и Византии, мы, которых все боялись, докатились до полной параши, оказавшись в роли американских шестерок. И если б не этот Божий гнев, обрушившийся на землян, поправших и опозоривших честь невинной красавицы Земли самим своим тлетворным дыханием, то позор наш был бы несмываем! Это наш шанс. Остаткам страны нужна новая политическая сила в симфонии с Православием вместо этого скопища мерзавцев, имя которым — иуды. Моя задача — собрать в жесткий рабоче-крестьянский кулак всех, кто желает России свободы и процветания, кто хочет отстоять свое человеческое право на землю, на волю, на труд, на справедливую оценку этого труда правителями страны и потомками, кто верит и знает, что мы == планета Россия, и нам не надо здесь инопланетян с их совершенными лохотронами. Царский трон, а не лохотрон! — призывающе вскинул руку Лаврентий.