Был веселый, живой соловей,

А теперь – заводного мертвей.

Впрочем, нет, чуть живей: от червей.

Он лежит и гниёт, как навоз,

Под кустом отцветающих роз,

И роса на кусте – вроде слез.

Слезы скоро просушит мороз.

В том, что вечного нет ничего,

Тоже нового нет ничего.

Каждый сгниёт (и гниеньем очистится)…

Тем и закончится злая бессмыслица –

Хлопоты, горести, почести, прибыли,

Крик перед смертью, что денежки стибрили.

Вот вам гармония, вот Провидение:

«Смерть несомненна» (чего несомненнее).

Странно, что все же могу утешаться я,

Глядя, как вновь зацветает акация,

Глядя, как бабочка треплется, мечется –

Тоже, пожалуй, сестра человечества.

Так отвратительно-неотвратимо.

Иссохнет, исхудает, истончится

Твое лицо (и кто придет проститься?) –

И маленькою, бедною струёю

Растает в небе дым неудержимый,

Далекий дым, который был тобою.

Пускай дорога пролегает небом,

Как зимним садом или полем вьюжным,

И мертвый сон кружится легким снегом.

Пускай бы там тебе порой казалось,

Что память о стихах твоих – осталась,

Что ты кому-то стал своим и нужным,

Что ты кому-то стал вином и хлебом.

Пускай живет игра воображенья –

Сквозь темноту, сквозь вечное забвенье.

Ни добрых дел, ни твердой веры нет:

Не занят я, душа, твоим спасеньем.

Чем заслужу его? Стихами? Нет:

Стихи не жгли сердца, лишь были мне

Полузабавой и – полумученьем.

Что будет? – Смерть (в тоске, во зле, в грехах)

И в Судный день, меж пеньем и стенаньем –

Рифмованные строки на весах:

Полуупреком, полуоправданьем.

Игра вничью меж мраком и сияньем.

Станет вновь светло, станет вновь темно.

Мне почти, почти все равно.

Каждый день закат, каждый день рассвет.

Только счастья нет и нет.

Но совсем перед смертью, может быть,

Станет жалко навек забыть,

Как светил прозрачный луч в окно,

Озаряя хлеб и вино,

Как темнело, как нежно лампа зажглась,

И дрова розовели, светясь.

Полугрусть предосеннего шелеста,

Но в закате над серым Ассизи

Озаренное облако светится

Обещаньем заоблачной жизни –

И становится в мире печальнее,

Хоть лучи не совсем догорели,

И под ветром плывет обещание

В холодеющие эмпиреи.

Что-то вроде России,

Что-то вроде печали…

(Мы о большем просили,

А потом перестали.)

Чем-то нежным и русским

Пахнет поле гречихи.

Утешением грустным

День становится тихий.

Пахнет чуть кисловато

Бузина у колодца…

Это было когда-то

И едва ли вернется.

То, что было утешением,

Перестало утешать.

Но порою, тем не менее,

Развлекаюсь я опять.

Развлекаюсь грубым холодом,

Жестким ветром, мутным днем,

Развлекаюсь скучным городом –

И проходит день за днем

Не в России, так в Германии.

Вот гуляю вдоль реки,

Развлекаюсь сочетанием

Равнодушья и тоски.

Ивы, ясени, клены, осины,

То журчащий, то шепчущий сад.

Золотые летят паутины

Так бесплотно, как звуки летят.

И прощально в листве

Золотится

Луч, как солнцем пронизанный ствол,

И за лодкой плывет вереница

Золотых лепестков – и прошёл

Нежитейский, сияющий трепет,

Золотисто-тускнеющий лепет

По блаженно-осенней листве.

Помнишь о ветре,

Бившем деревья?

В старости сердце

Помнит сравненья

С вечером тусклым,

С инеем в рощах,

С шорохом грустным

Веток отсохших.

Скучно повисли

Мертвые ветви.

Мука при жизни,

Скука по смерти.

Так что, наверно,

Даже нестрашным

Было б горенье

В пламени красном.

Легко на эту нежную руку

Сели снежинки.

Быть может, эти снежинки – души

Пчёл нерождённых.

И помню, как ты однажды в церкви

Свечу держала,

Под острым листком огня сочились

Капельки воска.

Я знаю, мед янтарем не станет,

Он ненадолго.

Я знаю, эти стихи растают,

Будто снежинки.