В этот момент к Лане зашла зав. послеродовым отделением:

– Ну, как вы тут поживаете? Смотрю, уже привыкаете к малышу-то?

– Да вот, стараюсь, только какашки никак не могу оттереть. Уж и мыла, и можно сказать, скоблила. Может, надо ногтями отковыривать?

Врачиха снисходительно улыбнулась:

– Мамочка, ну что вы такое говорите? Все спокойно отмывается.

Полностью ликвидировать меконий удалось лишь с третьей попытки.

Проблемы с грудью Лану стороной тоже не обошли. Михал Михалыч все никак не мог присосаться. Сосок-то захватывал, а вот ареолу – нет. Грудь, такую нежную и неподготовленную к работе детской челюсти, надо было разрабатывать, а это больно. В итоге, Лана наступила на грабли многих начинающих мамочек: пытаясь побыстрее развить у ребенка сосательный рефлекс, она слишком долго продержала его у груди. Результат известен и печален – на сосках образовались трещины. А в них через несколько дней коварно проник стафилококк. Вот тогда-то у Ланы и началась «веселая» жизнь. Мои дорогие читатели, вы обязательно узнаете подробности, но – в следующей книге.

Напоследок процитирую Лану. Вот ее самый главный вывод о начале материнского пути: «Готовиться к лактации нужно еще во время беременности. Готовить грудь, готовить мозги. Читать книги о грудном вскармливании, ходить в школы материнства. Мыть, пеленать – всему этому можно научиться. Потом. А сиськи – это действительно важно».

Оля. Кстати говоря, не все роддомы Москвы перешли на прогрессивную систему совместного пребывания малыша с мамой. Например, там, где рожала Оля, детишек, как в стародавние советские времена, держали отдельно. Но Ольге это было только на руку, поскольку после родов она не то что ухаживать за ребенком, а даже встать с кровати не могла!

Никто и не предположить не мог, что такое произойдет после вполне благополучного (если не считать жестокого эпизода накладывания швов) Олиного родоразрешения. А причиной жуткой слабости стал резко понизившийся уровень гемоглобина в крови. Первый раз подруга попыталась встать в туалет и... рухнула на пол. Ноги отказывались ее держать, в глазах – темнота.

Восстановление шло медленно. У Оли ломило все тело. Матка сокращалась очень болезненно. Голова гудела. Сил ни на что не было. Выглядела подруга ужасно – вся пожелтела, щеки впали, глазки сузились. Сердобольные медсестры ласково прозвали ее «наш китайский друг».

В выборе имени для мальчика Оля участия не принимала. Просто поначалу у нее не было ни сил, ни времени об этом подумать. А вот ее родные – Олег, родители и свекор со свекровью – подумали. Собрались в первый же вечер отмечать рождение наследника и решили назвать Максимом. Потом позвонили Оле и радостно известили ее об этом. Но подруге в тот момент было не до них и не до имени – очухаться бы!

К такому нерадостному физическому состоянию совершенно некстати прибавилась послеродовая депрессия. Оле приносили ее мальчика, она чисто механически пробовала его покормить и не могла дождаться, когда же его увезут обратно. Она его боялась. Если малыш в короткие мгновения их общения начинал плакать, Оля впадала в ступор. Она не знала, как его успокоить. Нервничала. Ей было ужасно неудобно перед соседками по палате: у них дети молчат, а у нее – орет.

Оля вспоминает, что атмосфера в роддоме была давящей. Никто ничего не объяснял и не показывал. От привычных продуктов питания нужно было отказаться, врачи стращали, что детишек будет пучить и крючить. А еще совершенно заморочили голову непонятной системой кормления. «Если вы покормили ребенка из правой груди, то в следующий раз... А если покормили из двух грудей, то тогда...» Неопытной мамочке сразу вникнуть во всю эту «арифметику» было очень трудно. Башка и так «не варит», а тут еще надо напрягаться, чтобы постичь неизведанное. Ужас!

Лежать в общей палате (инфекционного отделения, напомню) Оле было психологически некомфортно. Одна ее соседка, будучи из кавказской семьи, по-русски практически не говорила. Другая оказалась безбашенной 20-летней девчонкой, через три часа после родов убежавшей с подружками курить. Когда в шесть утра детишек привозили на первое кормление, она даже не просыпалась. И Оля всерьез опасалась, как бы соседка во сне не задавила малыша, положенного ей на кровать. Казалось бы, какое Оле дело до глупой малолетки и ее ребенка? Но подруга переживала, такой она человек.

Видя, как Оле плохо, врач перевела ее в одноместную палату совершенно бесплатно, из жалости. Избавленная от энергетической вибрации соседок, подруга ощутила душевный подъем и прилив сил. Но когда встал вопрос о совместном пребывании с ребенком, доктор ее отговорила:

– Отдохни! От тебя одна тень осталась. Выспись перед боем.

Сейчас Ольга сильно корит себя за то, что тогда якобы смалодушничала и не взяла Максима к себе. У нее развился настоящий комплекс вины! Как же она могла так жестоко поступить с малышом? Он ведь лежал в детском отделении, плакал, но никто к нему не подходил. Его там докармливали смесью, на которую у мальчика началась аллергия. Он был совсем один, и рядом не было мамы, он не чувствовал ее тепла, заботы, любви, не слышал нежных слов, а так в тот момент в них нуждался! И теперь, помня о своем «преступлении», Оля старается лишний раз обнять, приголубить Максика, как будто наверстывая то, что она тогда «упустила» в роддоме.

Вика. Первые сутки после родов Вика провела в реанимации, отходила от последствий экстренной операции кесарева сечения. Ее девочка находилась в палате интенсивной терапии. Малышку – через специальную стеклянную перегородку – могли видеть все родственники: и Леша, и родители. Все, кроме Вики.

Она лежала в реанимации, и все ее мысли были только о дочке. Какая она? Как она себя чувствует? Из головы не шли подробности родов. Вика в тысячный раз прокручивала их по себя.

– Ну как там Аленка? – постоянно спрашивала она у Леши, курсировавшего между женой и дочкой.

– Нормально, – пожимал плечами счастливый муж. – Обычный ребенок. Как у всех.

И, улыбаясь, добавлял:

– Но у нас лучше!

На второй день Вика предприняла невероятные усилия – встала с кровати и отправилась смотреть на девочку. Она шла по стенке. Шов безбожно болел. Шаги давались с трудом. Путь с четвертого на второй этаж занял полчаса.

Один взгляд на дочку сразу придал Вике сил. Как будто малышка поделилась с мамой энергией. Светлой, чистой и только позитивной. Вика успокоилась. В тот момент она поняла, что все будет хорошо. По-другому и быть не может!

Вечером стало прибывать молоко. Так быстро? Вика схватилась за молокоотсос, но он мало что сцедил – протоки не разработаны да вдобавок у подруги плоские соски. Здесь был нужен жадный детский ротик.

Аленку отдали маме на третий день. Вика тут же забыла про шов, боль и упадок сил. Ни о каком детском боксе не могло быть и речи. Подруга сама ухаживала за дочкой (это при том, что Аленка весила больше 4-х килограмм, а после кесарева, как известно, поднимать тяжелое противопоказано), никого не звала, сама мыла, пеленала, сама кормила. Она так боялась, что у нее не проснется материнский инстинкт, что пыталась пробудить его «искусственно» через активную заботу о ребенке.

Трещин Вика счастливо избежала. Но ее проблема оказалась в другом – молока прибывало невероятно, просто немыслимо много. Вика инстинктивно решила кормить девочку как можно чаще – через 1,5-2 часа. Даже если та спала, будила ее и прикладывала к груди. Молоко лилось рекой. Аленке даже не надо было предпринимать никаких усилий – все само попадало ей в рот. Но весы почему-то прибавки в весе не показывали. Наоборот, малышка, как и моя Даша, начала стабильно терять граммы.

Вике предложили ребенка докармливать смесью. Подруга возмутилась: зачем докармливать, ведь свое молоко девать некуда!

Тут еще неонатолог влезла со своими советами:

– Зачем вы ребенка будите? Пусть спит. Поко#рмите, когда она проснется.