И все-таки бабушка умерла.
Она умерла у меня на руках.
Почему я был тогда один у ее постели? Не знаю. Но я почувствовал вдруг: бабушка сейчас уйдет в другой мир.
Я чуть приподнял ее голову, прижал к себе. Она постепенно успокоилась. Навсегда».
…Спустя минут пятнадцать, когда мы говорим о другом, й возвращается к этому рассказу. Как всегда, хочет досказать:
— Все-таки не понимаю: почему я был один возле умирающей? Любил ее больше всех?
Помолчав, находит ответ, который нисколько не удивляет меня:
— Я был там оттого, что уже тогда очень хотел понять тайну смерти.
Старый друг
Не было, пожалуй, ни одной нашей встречи, чтобы й не произнес это имя: Гирш Ошерович.
— …Старый, старый друг! Я понимал его с полуслова, а он — меня. Когда-то мы были всегда рядом: одновременно начали публиковаться, работали вместе в газете, входили в одну литературную группу… Почти два брата. Хотя были так непохожи. Меня-то вы знаете. А Гирш… Он — святой человек, скромник, моралист. Словом, наши отношения — это притяжение двух полюсов.
___________________
Ранней весной девяноста второго, в Тель-Авиве, я шел на встречу с Гиршем Ошеровичем. Хотел расспросить его о судьбе знаменитой «Черной книги». Над ней работала в годы войны большая группа журналистов и писателей — в том числе Йосаде и Ошерович. Как известно, «Черную книгу» составили уникальные свидетельства о злодеяниях против евреев на оккупированных территориях СССР и в лагерях уничтожения Польши. Однако история «Черной книги» таила и таит загадки. Сборник был уже готов, когда набор рассыпали — говорят, по приказу Сталина.
___________________
…Конечно, по дороге к Ошеровичу я вспоминал и рассказы й о своем старом друге.
___________________
«Я много раз думал об иронии судьбы. В данном случае — судьбы Ошеровича.
Гирш всегда был сверхосторожен. В первую очередь — принципиально сторонился политики. Даже в молодости, будучи убежденным сионистом, он формально не хотел состоять в их организации. Так было и при Советах. От противоречий жизни Ошерович уходил в свои стихи — многие из них напоминали филигранно отточенные философские трактаты… После войны мой друг с радостью стал корреспондентом в Литве московской газеты на идиш «Эйникайт». Ему нужно было в основном писать о новостях культуры. Однако тут-то и подстерегла Ошеровича судьба!
Газета, где он работал, была органом Еврейского антифашистского комитета. Всем известно: во время войны комитет способствовал тому, чтобы евреи всего мира оказали финансовую поддержку СССР в борьбе с фашизмом. Ну а пришла победа — евреи стали все больше колоть глаза Сталину. В конце сорок восьмого года комитет был внезапно распущен. Большинство его активистов и сотрудников арестовали (а многие позже погибли). Увы, Гирш не избежал этой участи».
___________________
«Помните, я рассказывал вам, как сжигал еврейские книги? Зимой сорок восьмого-сорок девятого они превращались в пепел. Только одну книгу я не смог бросить в печь — не поднялась рука. Это была Тора. Я уничтожил тогда лишь титульный лист с дарственной надписью Ошеровича…
История эта имела свое продолжение.
В пятьдесят шестом мой друг вернулся из лагеря. В один из вечеров он сидел у меня дома. Не помню, в какой именно момент Ошерович подошел к книжным полкам, стал осматривать остатки моей библиотеки. Вдруг сказал:
— Якоб, когда-то я подарил тебе Тору. Ты сохранил ее?
— А как же!
— Покажи. Где она?
Конечно, я не мог это сделать. Он тотчас заметил бы отсутствие странички со своей надписью. Какое-то время я имитировал поиски… Наверное, он что-то понял, догадался:
— Не ищи сейчас. Потом покажешь».
___________________
«…И опять прошло много лет. В письме Аси я вспомнил этот случай. Опубликовав письмо в газете, послал его Ошеровичу.
Свой ответ он начал с комплиментов: это, мол, надо уметь — так раскрыть душу, так рассказать не лестную для себя правду.
А закончил Ошерович упреком: о многом в истории нашей дружбы я промолчал».
___________________
Что упустил й? Только ли эпизоды их совместного — во время эвакуации — пути на Восток?
___________________
Одна линия их отношений кажется мне поистине напряженной. Впрочем, если точнее, — это касается отношений й с женой Ошеровича. А еще точнее — речь опять о молчании.
___________________
«…На следующий день после того, как арестовали Гирша, мы столкнулись с Ривкой, его женой, на лестнице Союза писателей. Я поднимался наверх, она спускалась вниз.
Кивнул головой. Она в ответ — тоже.
И все. Ни слова больше. Точно едва знакомы. Так продолжалось три или четыре года. Пока Ривка работала в Литературном фонде Литвы.
Литфонд и Союз писателей находились, как и теперь, в одном здании. Мы встречались ежедневно. Вот так же, на лестнице. В каком-нибудь кабинете. В библиотеке. И — ни слова. Только кивок головой
«Как Гирш? Пишет? У тебя есть хоть какие-нибудь известия о нем?» Я спрашивал это мысленно. Вслух — боялся. Я знал: за мной следят, видят каждый мой шаг.
Это была страшная ситуация. Ложная. Унизительная. Приходя вечером домой, я вспоминал свою встречу днем с Ривкой, однако жене ничего не рассказывал: не хотел втягивать ее в свои мучения. А утром, отправляясь на работу, ждал — стыдясь себя — встречи новой».
___________________
й рассказывал мне эту историю много раз. Дважды (7 октября и 20 ноября 91 г.) я записал ее на магнитофон. Чем эти рассказы отличались друг от друга? Одним нюансом. Иногда й утверждал: это был их общий, пусть и необсужденный, не высказанный вслух план:
— Ривка была очень рациональной женщиной. Мужская голова! И она все поняла… Мы друг друга очень хорошо поняли. Она не обиделась на меня.
Но, случалось, й видел ситуацию несколько иначе. Особенно, когда я спрашивал — без всякого снисхожедения к нему: «Так вы полностью разорвали отношения с женой друга?.. Вас парализовал страх?.. Трудно ли ей жилось тогда?..»
Но й не нуждался в снисхождении:
— Я ни разу не был у нее дома после ареста Ошеровича. Боялся. Материальные трудности? Думаю, их не было. Ривка, как и Гирш, аскетична во всем. К тому же ей помогали. Один даст десять рублей, другой — двадцать. В том числе и я.
— Вы и деньги отдавали ей молча?
— Нет, это делал не я. Я будто не знал ничего… Да, я не герой. Не могу похвастаться.
___________________
Потом й стало легче. Жену врага народа Ошеровича уволили из Литфонда.
— Руководство Союза писателей не хотело ее трогать. Ни в какую. Потому-то Ривка после ареста мужа долго работала директором Литфонда. Но госбезопасность настаивала, давила… В конце концов, ее выгнали.
___________________
«Однажды услышал: Ошерович вернулся из лагеря! Я почувствовал, что должен немедленно увидеть его.
Однако боюсь: как посмотрю в глаза другу? Тем не менее сажусь в машину. Еду.
Мы расцеловались. Даже заплакали оба. И — ни слова о том, что я так боялся вспоминать.
Было утро. Ривка поставила на стол чай, какие-то бутерброды. И тоже — ни слова о тех молчаливых встречах».
___________________
«Души наши с Гиршем близкие. Тянутся друг к другу. Так что вскоре все стало, как прежде. Почти ежедневно — они с Ривкой у нас в гостях. Или мы с Шейнеле — у них.
Между прочим, Ошерович совсем неплохо выглядел. Видимо, в последние месяцы его заключения в лагере был уже другой режим. Помягче. Ошерович, наверное, там работал. Может быть, неплохо устроился — он ведь всегда умел хорошо контактировать с людьми.
Я говорю «видимо», «наверное», «может быть» — Ошерович рассказывал о лагере скупо. А меня — вы ведь знаете мой характер — интересовали подробности. Как его взяли? Что было в тюрьме? Я слышал уже: мало кто выдерживал допросы; почти все арестованные по делу Еврейского антифашистского комитета возвели на себя напраслину…
