Характер этот был для меня ясен. Совершенно ясен. Потому роль свою начал я сразу, ничуть не раздумывая и примериваясь. Говорил с ней вежливо, но не более — без провинциального гусарства, сладкой галантности. Вообще выбрал для своих немногих реплик за столом интонацию спокойную, может быть, чуть светскую.
Спокойным же — как бы нарочито привычным — жестом я взял с десертной тарелки накрахмаленную белую салфетку и легко заправил ее за воротник рубашки. Ни на кого при этом не смотрел, только чуть улыбался — якобы собственным, далеким отсюда мыслям. Но боковым зрением я сразу заметил легкое удивление в ее глазах. Сразу понял нехитрый ход мыслей, которые проносились в красивой головке этой советской мещанки: «Да ведь он европеец!»
«Откуда вы?» — невольно спросила она.
«Из Литвы. Это все еще заграница», — ответил, чуть увеличивая свой обычный акцент.
И генеральша уже больше не сводила с меня глаз. И растаяла моментально вся ее заносчивость… Впрочем, хватит об этом. Ничего нет здесь больше особенного. Рядовой курортный эпизод. Обычный мой эксперимент.
_____________________
А эту устную новеллу й по сути назвал сам. Он несколько раз повторяет:
«Наивный перец Маркиш»
«Помню одну встречу с ним. Кажется, в начале сорок пятого года.
Был я в отпуске после ранения. Приехал в Москву с фронта. Перец Маркиш пригласил меня к себе домой.
Мы провели вместе долгий вечер: я — начинающий еврейский писатель и он — живой классик. Между прочим, ужин приготовила жена Маркиша — красавица!
Волнуясь, я входил тогда в его кабинет. Сказать, что этот кабинет произвел на меня большое впечатление, значит, не сказать ничего. Высокий стол-бюро: видимо, Маркиш работал стоя. Несколько пишущих машинок. Стопки бумаги. Книги: с закладками, раскрытые, иногда лежащие прямо на полу. Передо мной открылась его лаборатория. Между прочим, о Маркише говорили, что он работает, как вол. По многу часов подряд.
Вечер этот начался празднично. А закончился конфликтом, который я переживал долго. Да, мы резко поспорили!»
О чем спорили? й помнит смутно. Влюбленный в стихи Маркиша, он воспринимал его как обретенного вдруг старшего брата, которому хотел доверчиво открыть душу. Кажется, говорил об «изнанке» войны, тяжести будущего, растущем антисемитизме, о еврейской культуре, еще существовавшей в СССР, но уже оказавшейся на обочине…
«Маркиш слушал меня, а думал о чем-то своем. Резкие возражения его я не запомнил — они меня не убедили. Запомнилось, что он вдруг сорвался: «Как ты смеешь?!»
Попрощались холодно.
А после войны Перец Маркиш приехал в Литву. Я встречал его на вокзале, отвез на машине в гостиницу. Председательствовал на его литературном вечере. Мы оба не вспоминали о встрече в Москве. Подружились даже. А тогда, во время войны, выйдя от Маркиша на улицу, я думал: как же он убежден в своей правоте! Как же наивен!»
_____________________
Еще несколько слов й о Маркише — через несколько дней: «Наивен, конечно, был я. Разве он мог вести себя иначе? Знакомы мы были шапочно — встречались несколько раз в Еврейском антифашистском комитете. В тот вечер он говорил то, что должен был сказать. И был, разумеется, прав. Ничуть не оскорбляя его память, добавлю: Перец Маркиш боялся. Как и все мы. Потом я узнал: он был со всех сторон окружен доносчиками».
Теория бесконфликтности
В очередной раз мне напомнил об этой статье Пранас Моркус, литовский публицист, кинорежиссер, сценарист:
— Многим тогда показалось — подул свежий ветер…
Слышал я и такой отзыв: «Смелость критика была даже вызывающей».
Статья й называлась «Плоды «метода» бесконфликтности».
_____________________
…Теперь, кроме специалистов-литературоведов, мало кто и помнит, в чем состояла суть так называемой «теории бесконфликтности» в литературе. Здесь нет ничего удивительного. Память человека стирает безжизненные схемы. А защитники «теории бесконфликтности» утверждали: в советском обществе нет никаких серьезных противоречий, в крайнем случае — возникают противоречия между хорошим, очень хорошим и — отличным… Такой жизнь должна была предстать и в искусстве.
Олицетворение странной этой концепции: романы Семена Бабаевского «Кавалер Золотой Звезды», фильм Ивана Пырьева «Кубанские казаки», пьесы Анатолия Софронова… «Мастера культуры» создавали «потемкинские деревни». А их награждали за это Сталинскими премиями; на них призывали равняться; их — то с укоризной, то с угрозой — противопоставляли другим художникам, которые «очерняли социалистическую действительность».
_____________________
Пересмотрел свои предыдущие записи. Как много в них — о страхах й! Так много, что его можно счесть паникером или того больше — человеком с больной психикой. Не мое дело — оправдывать или осуждать героя книги. Но страхи… Что ж, страхи-то как раз были реальными!
_____________________
…отклики ведущих газет и журналов Литвы на статью й. Откликов — около полутора десятков. й аккуратно их сохранил. Идет тысяча девятьсот пятьдесят четвертый год…
_____________________
«Критик Йосаде выступил со статьей «Плоды «метода» бесконфликтности», в которой по существу повел атаку на основы принципа партийности в литературе, против партийного руководства литературой».
Это августовский номер журнала «Коммунист». Конечно, здесь взвешено каждое слово. Материалы «Коммуниста» штудируют на политзанятиях, их воспринимают как подсказку, как руководящее указание — в том числе и органы госбезопасности.
_____________________
…другие публикации — все то же, то же: «идейно вредная путаница», «отход от принципа партийности», «самореклама», «статья, печально прославившаяся», «вульгарная», «ненаучная»…
Уровень дискуссии демонстрирует «Теса» (передовая статья «За боевую литературную критику», 13 августа). Газета «остроумно» оспаривает тезис й о том, что «идти путем бесконфликтности рецензента толкают объективные обстоятельства». Если б это соответствовало истине, замечает «Теса», «за каждое малейшее заблуждение критика бы били. Значит, Йосаде уже избили бы так, что… Между тем он жив, здоров и даже пишет новые статьи».
й показалось: последнее было сказано с недоумением.
_____________________
Он был совсем один. Даже руководители Союза писателй Литвы и «Пяргале», доброжелательно относившиеся к й, должны были «отмежеваться» от него, «заклеймить». Если они делали это недостаточно резко, то получали выговор:
«Вместо того, чтобы сказать, что эта статья (…) является политически вредной, руководители наших писателей, словно извиняясь перед автором, говорят о том, что, мол, статья, поднимая некоторые правильные положения, недостаточно ясна». («Советская Литва», 15 августа).
_____________________
…й многое сказал эзоповым языком. Но проработчики точно почувствовали живой нерв его статьи. Автор не просто отбрасывает розовые очки для писателя, иронизирует над персонажами, которые трудятся «от души», на работу идут «твердой поступью»… Он — против отношения к литературе как к части социалистического хозяйства, когда исполнители рапортуют о «больших успехах», обещают новый «подъем»… й не зря ставит эти слова в кавычки.
_____________________
Лексика статьи й кажется сегодня архаичной. Зато ее пафос заставил меня открыть томик Оруэлла — эссе о литературе в тоталитарном обществе:
«Воображение — и даже, насколько возможно, сознание — будет исключено из процесса писания. Бюрократы станут планировать книги по основным показателям, а сами книги — проходить через столько инстанций, что в конце концов сохранят не больше от оригинального произведения, чем сходящий с конвейера «форд».
_____________________
Я не хочу преувеличивать: й не был первым, кто в пятидесятые годы выступил против «теории бесконфликтности» в литературе. Статьи В.Померанцева, М.Щеглова, Ф.Абрамова… Но они — в московских журналах. й был первым в Литве! Одну из своих рецензий (на сборник рассказов А.Баужи «Светлый путь») он тоже назвал почти программно — «За красоту без прикрас!» В то время это звучало как вызов.
