Финула подплыла к Хоуп и протянула ей веснушчатую руку, украшенную золотыми кольцами старинной работы. Однако эф­фект слегка портил дешевый алый лак, из-под которого просве­чивали пожелтевшие ногти.

– Я думаю, что вам не до новых знакомств, когда дом напоми­нает потерпевший крушение космический корабль, – грудным голосом сказала она. – Мэтт, почему вы не предупредили бед­ную девочку, что здесь жить нельзя? Ведь ее же мог хватить удар! О чем вы думали?

– Конечно, я страшно виноват. – Мэтт чарующе улыбнулся Финуле. – Просто мне очень хотелось, чтобы Хоуп поскорее приехала. А если бы она узнала, сколько здесь предстоит рабо­ты…

– Но дети не смогут здесь жить! – в отчаянии воскликнула Хоуп. Пережитый шок пересилил нежелание решать свои лич­ные дела при посторонних. – Нам придется остановиться в гос­тинице.

– Ни в коем случае! – решительно заявила Финула. – Вы ос­тановитесь у меня. Единственная гостиница, которая есть в этих местах, пятизвездочная, и номер в ней стоит целое состояние. Мы будем рады принять вас у себя. Через пару дней ваш дом бу­дет не узнать, но сейчас, конечно, детям в нем делать нечего.

Она наклонилась и погладила Милли по щеке. Девочка, кото­рая терпеть не могла, когда к ней прикасались незнакомые люди, неожиданно улыбнулась ей.

– Какая славная малышка, – вздохнула Финула. – Моему Кормаку уже двенадцать, его не очень-то потискаешь, но в этом возрасте они просто прелесть.

Вспомнив о скандале, который Милли устроила по дороге из аэропорта, Хоуп выдавила подобие улыбки и подтвердила, что малышка действительно славная.

– А теперь ступайте за мной, – велела Финула. – Вашу ма­шину может взять Мэтт.

Через несколько минут она усадила Хоуп и детей в старый зе­леный фургончик, ободранный до такой степени, что полосы краски остались только на дверцах. Внутри машина была не луч­ше, чем снаружи. На заднем сиденье лежали грязные резиновые сапоги, а на полу валялось несколько старых непромокаемых кур­ток, от которых пахло сырой псиной.

Фургончик стремительно несся по узкой дороге. Хоуп сидела молча. Она так устала от дороги и так сердилась на Мэтта, что не могла поддерживать светскую беседу. К счастью, Финула болтала без передышки и не ждала от нее ответов.

– В нашей общине постоянно живет семнадцать человек. Главным образом художники, но есть три прозаика и два поэта. Я уверена, что вы слышали имя Майры Ник-Чиннейд.

Не успела Хоуп покривить душой и кивнуть, как Финула про­должила:

– Удивительная поэтесса! Настоящий лирик. Кроме этих сем­надцати, о которых я говорила, сюда в течение года приезжают по крайней мере двести художников и писателей, и мы прекрасно проводим время. Я живу здесь уже десять лет; мы с Сиараном – кстати, он писатель – приехали сюда из Дублина. Теперь я не вернусь в большой город за все золото мира! Здесь нет ни кругло­суточных магазинов, ни высотных зданий. Это настоящий рай.

Хоуп, тосковавшая по круглосуточным магазинам и высотным зданиям, промолчала.

Финула описала всю общину художников, рассказала, как час­то они встречаются в Центре творчества (насколько могла судить Хоуп, это происходило каждый день) и как там кипит жизнь (еже­недельные обеды в разгар сезона и два творческих семинара в те­чение года). Хоуп уже слышала об этом от мужа, но она и не по­дозревала, что эта община представляет собой нечто вроде секты религиозных фанатиков. Ее тревога становилась все сильнее. Интересно, есть ли здесь другие женщины с маленькими детьми?

– Местные жители не слишком докучают нам, – усмехнув­шись, добавила Финула. – Считают нас отпетой богемой!

Хоуп поняла, что Финуле нравится быть «отпетой богемой». Сама она чувствовала себя по сравнению с ней серой мышью. Господи, неужели ей тоже придется пользоваться яркой декора­тивной косметикой, носить шали и ночную рубашку «либерти» вместо платья?

Они остановились у большого деревянного дома, стоявшего посреди сосновой рощи. В отличие от коттеджа, дом был в пре­красном состоянии. По обе стороны крыльца стояли ряды ог­ромных ваз с карликовыми хвойными деревьями, а слева от ве­ранды был разбит полосатый тент, под которым красовалось крес­ло-качалка. В таком доме было бы не стыдно снимать фильмы из сельской жизни.

– Входите. Сейчас мы будем кормить малышей, – распоряди­лась Финула.

Изнутри дом тоже полностью соответствовал представлениям Хоуп о деревенской идиллии. Просторный, но уютный, со множе­ством мягких диванов, турецкими коврами на каменном полу и уймой картин, безделушек и книг о том, как украсить свое жилище.

Финула усадила Хоуп и детей за огромный деревянный кухон­ный стол, поставила перед детьми домашний йогурт и самодель­ный яблочный сок, а Хоуп налила бокал красного вина – к счас­тью, не самодельного.

– Я знаю, как трудно на первых порах бывает человеку, кото­рый снялся с места и переехал в деревню, – сказала она. – Но детям это на пользу. Здесь у вас будет возможность правильно воспитать их, научить жить в гармонии с природой, есть здоро­вые органические продукты, а главное – все время быть с ними. В большом городе это невозможно. Здесь нет ни насильников, ни воров, ни убийц… Правда, между нами говоря, я не слишком до­веряю этим дегенератам-хиппи, живущим на холмах, – сердито добавила Финула, – но хлопот с ними у нас пока не было. Мэтт говорил, что вы хотели бы посвятить себя детям и отдохнуть от этих вечных крысиных гонок.

Хоуп не понравилась откровенность мужа. Казалось, Финула уже знает о ней абсолютно все. Может быть, Мэтт рассказал и о том, как она плохо чувствует себя перед наступлением месячных или что у него как-то был опоясывающий лишай и они месяц не занимались сексом? Тогда картина их совместной жизни была бы психологически полной.

– Посмотрим, что вы скажете, когда впервые вырастите соб­ственные овощи! – вздохнула Финула.

Говорить о том, что Хоуп видела овощи только на прилавках супермаркетов, не имело смысла. Как и то, что ей в своей жизни пришлось выращивать лишь одно растение – лилию, которую ей подарили после рождения Тоби. Луковица проклюнулась, но росток вскоре засох, потому что она забывала его поливать.

– А куры? Куры, несомненно, придутся вам по душе, – про­должила гостеприимная хозяйка. – У старого Гароида на заднем дворе был отличный курятник. Вы сделаете большую ошибку, ес­ли не заведете кур. Подумайте только, свежие яйца! – Глаза Финулы затуманились. – Я уверена, что вы мечтаете об органичес­ких продуктах. В моем доме вы никогда не найдете блюд быстро­го приготовления! – Финула фыркнула, выразив свое отношение к этим блюдам. – Поверьте мне: тот, кто покупает в магазине кон­сервы, только портит себе желудок!

Хоуп стало ясно, что отныне она сможет посещать деревен­ские магазины только под покровом темноты, иначе с любимы­ми блюдами детей можно будет распрощаться. Конечно, если такие продукты вообще есть в деревенских магазинах…

А Финула все болтала. Интересно, эта женщина когда-нибудь молчит?

– Кормак очень поздоровел, когда переехал сюда. Мы пре­красно ладим с ним. Это невозможно, если женщина вынуждена ходить на службу, – с жаром сказала она.

Хоуп захотела заступиться за работающих женщин. У многих из них просто нет другого выхода, а некоторые работают, потому что мечтают сделать карьеру. Это вовсе не значит, что их дети страдают. Но она промолчала. Видимо, Мэтт говорил, что она прирожденная мать и всю жизнь мечтала бросить работу, так что спорить не имело смысла. В конце концов, она едва знает эту женщину, а кроме того, они у нее в гостях. Поэтому Хоуп вежливо улыбалась и представляла себе, что она находится в Бате, у себя на кухне и собирается гладить. Она бы сейчас с удовольстви­ем выгладила гору белья величиной с дом… Это было бы куда лучше, чем сидеть на кухне какой-то чокнутой художницы и чув­ствовать, что жизнь покатилась под откос.

В этот момент прибыл Мэтт и начал самостоятельно завари­вать себе чай. Хоуп только захлопала глазами. Видимо, он чувст­вовал себя здесь как дома.