— Может, хотите вернуться в Урбино, синьора? Выпить чашечку чаю? — Английские туристы любили, когда им напоминали о чае, он у них вроде талисмана.

Юноша открыл дверцу и жестом придворного пригласил её сесть в машину.

— Вам здесь больше нечего делать, синьора. Всё закончено.

Она, как робот, села в такси.

— Где вы остановились, синьора? Хотите, чтобы я отвёз вас туда? — спросил он, выезжая на дорогу, по которой они приехали, и посмотрел на неё в зеркало заднего вида. Она молчала, уставясь в окно.

Вдруг — бам! — он возник прямо перед машиной!

— Мадонна!

Водитель вывернул руль вправо, потом влево, машину занесло и бросило к обочине извилистой дороги, но он сумел её укротить и так резко затормозил, что Шарлотта едва не ткнулась лицом в спинку переднего сиденья. Опуская окно, он сказал:

— Простите, мадам, но вы видели? Видели, я едва не врезался в него? — Он высунул голову из окна и посмотрел назад на дорогу. — Уже убежал.

Женщина на заднем сиденье по-прежнему молчала, ещё не оправясь от потрясения.

— Волк! Клянусь вам! Здоровенный старый волчище, тощий и лохматый. — Он снова выглянул из окна. — Побежал в тот лес. Многие решили бы, что это собака, но клянусь… эти жёлтые глаза, не ошибёшься. Повезло, что он первым увидел меня.

Так и не получив указаний от женщины, которая за всю дорогу до Урбино не вымолвила ни слова, водитель решил высадить её на людном углу у пьяцца Репубблика, где разворачивались автобусы. Она встретит там кого-нибудь знакомого, рассудил он, нет такого человека, который не встретил бы знакомого на пьяцца Репубблика. Тем не менее он испытывал лёгкое чувство вины за то, что оставил её одну, и, встраиваясь в поток машин, бросил взгляд в зеркало заднего вида. Она стояла, озираясь вокруг широко распахнутыми глазами, как человек, заблудившийся в лесу, или как его бабушка временами. Обеими руками она прижимала к груди сумочку, похожая на малого ребёнка, — больше нечего беречь, даже обручального кольца на пальце нет.

А потом она шагнула вперёд — Мадонна! — шагнула вперёд — кто-нибудь, остановите же её! — он нажал на тормоза — Святый Боже! — пытаясь развернуться, делая одновременно десять дел, думая одновременно о десяти вещах, — шагнула на дорогу — перед огромным автофургоном — PRODOTTI NERRUZZI[116] по всему борту, скорее всего едущим в кафе «Репубблика», — шагнула на дорогу…

Задняя машина ударила такси сбоку и отбросила в сторону.

— Нет, Шарлотта! — Паоло уже бежал к ней и был в нескольких футах, когда она шагнула с тротуара на проезжую часть. — Шарлотта!

Она не откликнулась, не увидела Паоло.

— Шарлотта!

Он смотрел, как она опускает ногу на дорогу, словно окунает в реку, пробует воду. Фургон был уже в нескольких футах от неё. Его водитель — ещё под впечатлением от затянувшегося ланча, кулинарного искусства своей подружки, её прекрасных грудей, которые она так щедро позволяла ласкать, — водитель поднимался не спеша по мощёной улице к площади, помня, что в кузове у него много дюжин свежих яиц, ряды белой скорлупы, торчащей из своих картонных гнёзд, как хрупкие лысые черепа стариков.

Не быстро, но всё же.

— Шарлотта!

Грузовик раздавит женщине череп, как яйцо, как скорлупу, и не заметит — эта мысль пронзила Паоло, который сперва увидел её из кафе близ того места, где такси высадило её, а потом — как она собирается сойти на проезжую часть; эта мысль билась в его мозгу, когда он вскочил, отшвырнул стул, сразу поняв, что не успеет к ней раньше грузовика и никогда не простит себе этого, потому что это была его вина: он не должен был позволять ей ехать одной в Сан-Рокко. Луиджи рассказал ему, что там произошло и как подействовало на неё, на её нежную душу. Визг тормозов, фургон резко сворачивает, его груз сыплется на дорогу, обгоняющая его «веспа» скользит на одном колесе по грязному закату омлета, прохожие — в желтке, белке и липкой скорлупе, будто разрисованы Джексоном Поллоком…

…и тут подлетел он.

Последние несколько метров Паоло преодолел, словно у него были крылья, и оттащил её с дороги. И вот она на тротуаре, в безопасности, непонимающе смотрит на него. Невероятно! Ему хотелось стиснуть её в объятиях, трясти, целовать её тонкое английское лицо.

— Где вы витаете, cara? В каком мире… я звал, звал…

— И мне досталось! — кричал разозлённый таксист. — Посмотри на мою машину!

Паоло взглянул на разбитые задние фонари, смятое крыло и представил Шарлотту на месте машины.

Водитель фургона выскочил из кабины и разразился бешеным потоком итальянской брани.

— Простите, — перебил его Паоло. — Она, видимо, в шоке. Если назовёте своё имя, я постараюсь…

— Не будь дураком! — накинулся таксист на водителя фургона и принялся костить его на чем свет стоит, упомянув, что кое-кто захочет узнать, почему эти яйца доставляют так поздно и, может, кое-кому прищемят яйца иного рода, если он сообщит мужу этой леди, что её едва не сбил один любитель яиц всмятку. Потом он сжал обеими руками ладонь Шарлотты и сказал: — Это всего лишь машина, мадам. Страшно рад, что теперь у вас всё будет хорошо, ваш друг проводит вас домой. — Он грозно взглянул на Паоло и популярно объяснил на итальянском, что с ним будет и с кем ему придётся иметь дело, если он когда-нибудь снова отпустит свою ненормальную английскую подругу одну. После чего ушёл.

— Не хотите ли чаю, Шарлотта? — спросил Паоло. — Или предпочитаете прилечь?

Она не ответила.

— Это из-за Сан-Рокко, да? Из-за арестов? Это расстроило вас? Ни к чему было… Я слышал… от Луиджи. Он рассказал Джеймсу, что копы собираются арестовать её, так что есть свидетельство на плёнке того, что произошло. И с Прокопио всё будет в порядке. Его забрали в местную тюрьму, где ему придётся подождать лишь несколько дней… как вы это называете: guidizio di сопvalida… постановления GIP, судьи, участвующего в предварительном расследовании. То есть пока…

Выражение лица Шарлотты заставило Паоло остановиться. Лучше не говорить ей об альтернативе. Если шеф полиции захочет по-настоящему подгадить, сказал Луиджи, он способен потребовать custodia caustelare, предварительного заключения в качестве меры пресечения, и тогда Прокопио смогут держать в тюрьме больше трёх лет, на усмотрение полиции, без предъявления всякого обвинения. Подобную эффективную систему применяли в семидесятые-восьмидесятые годы в период расцвета терроризма в Италии, а теперь она чаще служила в качестве инструмента устрашения.

— Половина заключённых в наших тюрьмах обязаны ей тем, что сидят, — сказал Луиджи. — И самые отъявленные преступники — из членов мафии. Очень эффективный способ в тех случаях, когда свидетели и судьи имеют обыкновение погибать, если вообще соглашаются участвовать в процессе.

— Прокопио сам должен был быть осмотрительнее, — добавил молодой полицейский. — Наш шеф очень зол сейчас. В последнее время дела идут неважно. Сверху давят, да ещё Фабио взбесил его вчера вечером. Если шеф захочет, он соберёт нужные показания дюжины свидетелей, которые вдруг пожелают раскаяться, — и тогда у Прокопио даже не будет шанса, что его дело когда-нибудь рассмотрят в суде.

Паоло знал, что покаяние — верная карта в этой игре. Другой пережиток чрезвычайщины в борьбе с терроризмом, раскаяние, применялся в недавних судебных делах против мафии, и на судебных следствиях, которые проводили «Чистые руки», бывало много таких участников уголовных преступлений, кто давал показания в обмен на смягчение приговора (или вовсе его отмену), становился раскаявшимся и свидетельствовал против организаций, на которые работал в прошлом. Это был один из способов разрушить традицию «заговора молчания», типичную в делах против мафии и других громких делах против Церкви или государства, поскольку эти официальные «раскаявшиеся» никогда не появлялись в суде; не было и никаких других видимых знаков благоволения, которое им оказывали за их коллаборационизм.