Едва слово «pazza» слетело у Шарлотты с языка, как она вспомнила рассказ Прокопио о сумасшедшей, которая приносит цветы к колокольне в Сан-Рокко. Кажется, он говорил, что она работает во дворце? Но если тут существует какая-то связь, почему Прокопио молчит сейчас? Она начала описывать женщину, давая ему возможность что-то сказать.

— Глухонемая, как утверждают сотрудники, хотя окончательно никто не уверен. Она никогда ничего не говорила, и такое впечатление, что не слышала, когда к ней обращались, не умеет ни читать, ни писать… Они называли её Мута, как женщину с рафаэлевского портрета. Говорят, он очень нравился ей.

— Сколько ей лет, этой немой? — спросил наконец Прокопио, молчавший во время рассказа Шарлотты.

— Чуть меньше или чуть больше шестидесяти. Лицо из тех, нестареющих, иконописных, как у греческой актрисы Ирен Папас. — Шарлотта ждала, но Прокопио молчал. — Только представьте: женщина её возраста — и не умеет ни читать, ни писать, если вообще не немая…

— Если ей столько, как вы говорите, значит, она родилась в то время, когда народ в здешних деревнях не особо стремился дать детям образование, особенно девочкам.

— Интересно… возможно ли… не та ли это женщина, что приносит цветы в Сан-Рокко?..

Его глаза сузились.

— Что навело вас на такую мысль?

— Вы сказали, что…

— Я никогда не говорил, что это Мута… — Он раздражённо крякнул, поняв, что ненароком сказал больше, чем следовало.

— Уборщица, которая сделала это, — заговорила Шарлотта, осторожно выбирая слова, — если она… малость pazza, как считают, малость ненормальная, зачем было давать ей работу в…

— Чтобы мыть полы, много ума не требуется, синьора. И если до сих пор она не проявляла ничего, кроме любви к этим драгоценным вещам, то какой от неё вред? Как бы то ни было, вы не можете сказать, что она умышленно причинила вред картине.

— Мнения расходятся.

Большинство свидетелей утверждали, что она целила в картину, несколько человек думали, что удар предназначался графу, Донне, даже мэру Урбино (о котором «все знают, что он коммунист»).

— У меня такое впечатление… конечно, нельзя быть совершенно уверенной, но мне кажется, она целила в графа. Может ли быть, чтобы она хотела отомстить ему за что-то?

— Нет! После войны граф приезжал всего раза четыре или пять. — Голос Прокопио звучал почти враждебно.

— А вы не думаете, что это как-то связано с войной?

— Разумеется, нет! Я ничего такого не имел в виду! Совершенно!

— Это кажется… маловероятным… но… вчера вы рассказывали о том, что Сан-Рокко был уничтожен во время войны…

— Там происходили ужасные вещи, синьора, и не только в войну. Может, в каких-то из них виновата семья этой несчастной немой.

— Что ж, если эти две немые — одна и та же женщина, мы хотя бы знаем, где её можно найти. — Сделав вид, что не замечает жёсткого взгляда, который бросил на неё Прокопио, она закончила: — У колокольни.

Но великан, казалось, уже не слушал. Глядя мимо неё, он встал и поклонился новым посетителям. В одном из старинных выпуклых зеркал, создававших у Шарлотты впечатление, что она видит в них весь мир как в перевёрнутый телескоп, она заметила, что холодный взгляд Прокопио устремлён на троих пожилых мужчин в верблюжьих пальто, громко разговаривавших за мороженым. Очень важные персоны, серебряные волосы тщательно причёсаны. Один, с ястребиным профилем, узнал её и поздоровался лёгким кивком. Лоренцо, бывший шеф полиции. Утром во дворце Паоло подтвердил, что это он. Ей было интересно, насколько хорошо он знал человека, который погиб, упав в колодец. Когда она оглянулась на Прокопио, лицо его было каменным.

«Просто немного освежающего, прийти в чувство», — пошутил бывший военный, обращаясь к Прокопио, когда он и двое других пожилых господ первый раз зашли в кафе. «Просто освежить ему память, — говорили они потом друг другу, — привести в чувство, напомнить, кто есть кто и что к чему». Или кто был кто и что было к чему, добавили они. Если теперь они стали его самыми постоянными посетителями, то не из-за того давнего дела; только из-за его мороженого! «Лучшее в городе!» — часто хвалили они его. А ещё из-за его пирожных, необыкновенно изысканных для любого кафе севернее Неаполя. Никто не делал таких пирожных, как Франческо. «По наследству от сицилийских родственников, его тётки, вдовы Тито», сказал тот, который часто приводил с собой внуков. «Добрый старина Тито. Мясник из него был дерьмовый, но полезный человек».

Франческо был настолько искусным пекарем, что трое стариков почти забывали, зачем приходили. Почти, да не совсем.

— Она ещё здесь, сицилийка-то?

— Сейчас его домоправительница. Славная женщина. Тихая.

Бывший военный провёл рукой вдоль губ, как бы застёгивая рот на молнию.

— Конечно, конечно, — согласился другой, в седых волосах которого ещё осталось несколько чёрных нитей. — Сицилийцы умеют держать язык на замке.

— Анджелино же дурачок, что он может рассказать? Бывший военный кивнул в сторону Шарлотты:

— Фрэнки водит с ней дружбу.

Другой опытным взглядом оценил поведение Прокопио.

— С ним у нас проблем не будет. У него долгая память, у нашего Фрэнки. Для него это бизнес, как всегда.

— Думаешь, он спит с ней, Лоренцо?

— Нет ещё, — ответил его военный друг. — Но скоро будет. Он большая шишка, во всяком случае для дамочек, — я об этом! — Скрытно от всех, кроме друзей, он сделал под столом непристойный жест, подняв кулак. — Дамочки обожают чуток кремку.

— Такой лихой парень. Чего польстился на старую говядину? — спросил Дедушка; его жадный взгляд с точностью до грамма взвесил грудь и зад Шарлотты.

— Старая говядина дешевле. Надо лишь подольше потушить.

Они засмеялись. Бывший военный, продолжая улыбаться, изучал меню.

— Ты сегодня возьмёшь жасминовое или «Задницу канцлера»?

Лишь сделав заказ, старики заговорили на злободневную тему.

— Если эти следователи, эти ублюдки в Милане, раскопали кое-что о людях Сегвиты, как думаешь, Лоренцо, смогут они его расколоть? — спросил Дедушка.

— Я знаю мало таких, кого не смогли расколоть.

— И большинство из них мертвы!

Они снова расплылись в широкой улыбке.

— Тебе не нужны помощники, после того как ты так трагически потерял сегодня человека?

— Там, откуда он пришёл, ещё много таких.

— Вы говорили, она немая, — довольно резко сказала Шарлотта, — та женщина из воздушного порта Люцифера, или как там вы это называете?

Прокопио принялся собирать посуду со столика, избегая смотреть ей в глаза. Последний вопрос захлопнул ставни. Она почувствовала себя чужой, как в часы сиесты, когда весь Урбино запирал двери.

— Я никогда не слышал, чтобы она разговаривала, синьора, — ответил он очень мягко. — Но у людей много причин быть молчаливыми. Нет ничего плохого в том, чтобы прослыть молчуньей, как я уже говорил вам.

Покидая кафе, Шарлотта слышала за спиной шум вентиляторов в большом сумрачном зале, похожий на шум крыльев огромной хищной птицы, собирающейся взлететь.