— Хитрая конструкция, — сказал Эл, обходя Исаака.

— Знаешь, — усмехнулась я, — если бы ты позволил наконец своим дочерям выйти замуж, у тебя могли бы быть внуки, и у них могла бы быть точно такая же хитрая конструкция.

О том, как Эл отшивал ухажеров своих трех дочерей, ходили легенды. Девушки еще жили с родителями, хотя им всем уже за двадцать.

— Да я и не против, если хотя бы одна из них приведет в дом нормального мужика, а не кусок дерьма, простите мой французский. Я даже не пожалею чековую книжку и закажу свадьбу с оркестром в ресторане. Нет, честно, Джулиет. Ты бы видела этих молокососов! Кольца в носу. Да что там, стыдно сказать, кольца в сосках!

Питер смущенно прикрыл левую бровь с пирсингом.

— Э… дорогая. Пойду поработаю, если не возражаешь, — поспешно сказал он.

— Иди, милый. Кстати, Питер, может, покажешь Элу свой гвоздь в пупке?

Эл аж побледнел, а Питер несчастно закатил глаза.

— У меня нет гвоздя в пупке. Очень смешно, Джулиет, — и он вышел из комнаты.

— Так есть или нет? — в ужасе переспросил Эл.

Я лишь загадочно улыбнулась.

И тут я вспомнила, зачем он приехал.

— Слушай, мы уже столько времени сидим здесь и шутим. Лучше расскажи, что ты узнал о Фрэйдл.

Эл плюхнулся на диванчик и закинул ноги на кофейный столик.

— Устраивайся поудобнее. Может, хочешь чего-нибудь выпить? Кофе, чай?

— Чай? — возмутился он. — Может, пива? Это как-то по-американски.

— Сейчас посмотрю. — Порывшись в холодильнике, я обнаружила бутылку «Сэма Адамса», оставшуюся с прошлогодней вечеринки. Я сняла пробку и принесла пиво Элу. — Сойдет?

Он сделал большой глоток, икнул и удовлетворенно выдал:

— Отлично.

— Ну, что выяснил?

Опустившись в кресло напротив, я глянула, как там Исаак. Малыш самозабвенно жевал один из ремешков, удерживавших его в воздухе.

— Я поговорил с Толстяком Ролли Роллинсом, детективом из департамента, к которому относится Хэнкок-Парк. Он мой старый приятель. Официальной версии пока нет, но медэксперт еще на месте установил, что у девочки сломана шея. И еще она ударилась головой.

— И что именно стало причиной смерти?

— Пока неясно, но Толстяк Ролли сказал, что она, видимо, упала с лестницы и ударилась головой о каменный пол.

— Упала с лестницы? А потом удачно приземлилась прямо в морозильник, который сам взял и включился?

— Возможно, ее кто-то толкнул.

— А не могли ее ударить по голове?

— Наверное, могли. Я только пересказываю тебе, что Толстяк Ролли слышал от офицеров, выезжавших на место преступления. Медэксперт сказал, похоже на падение.

— Ладно. А время смерти уже установили?

— Определить это на месте было невозможно. Тело ведь лежало в морозильнике.

— А Толстяк Фредди…

— Ролли, Толстяк Ролли.

— А Толстяк Ролли не сказал тебе, есть ли подозреваемые?

— Нет. Но, Джулиет, в таких случаях убийцу ищут среди членов семьи.

Это я знала. Большинство жертв погибает от рук своих близких, а в данном случае все обстоятельства смерти Фрэйдл напрямую указывали на ее семью. Ее тело нашли в доме. Ее родители не стали обращаться в полицию. Все это выглядело чертовски подозрительно.

Я рассказала Элу об Ари, его дядюшках и своей последней встрече с Йосей.

— И чего ты теперь хочешь? — поинтересовался Эл.

— Не знаю. Наверное, ничего.

— Понятно.

— Хотя нет. Я хочу, чтобы остальное выяснила полиция.

Эл фыркнул.

— Как знаешь, детектив. А мне уже пора, а то еще опоздаю.

— Пора? Куда?

— Ты думаешь, я проделал такой путь в этот вонючий город только для того, чтобы встретиться с тобой? — усмехнулся Эл. — Да ни в жизни. У меня здесь собрание.

— Какое еще собрание?

— Подразделения Армии Освобождения южного бассейна Лос-Анджелеса, — с гордостью произнес он.

— Народное ополчение! Совсем с ума сошел?

— Послушай, дорогая, последний раз, когда я заглядывал в Конституцию нашей великой страны, в ней все еще признавалось право граждан на формирование регулярного народного ополчения. А я, в свою очередь, просто пытаюсь сохранить эту хорошую традицию.

И почему этот милый, добрый парень с такими замечательными дедуктивными способностями настолько чокнутый?

— Только поклянись мне, Эл, что ты не убежденный расист, — испуганно выдохнула я.

Он обиженно посмотрел на меня.

— Джулиет, ты хоть раз видела мою жену?

Я призадумалась.

— Кажется, нет.

— Но ты хотя бы видела фотографии моих детей?

— Конечно. — Весь кабинет Эла увешан фотографиями его трех очаровательных черноволосых дочерей.

— Ты никогда не замечала, что мои дочки — мулатки?

— Что? Правда?

Нет, этого я не замечала.

— Моя жена афро-американка.

Я покраснела.

— Здорово. Прости, что назвала тебя расистом, Эл.

— Ничего страшного. Нам, борцам за свободу, всегда приходиться воевать с предрассудками окружающих. Если мы не верим, развесив уши, каждому слову федерального правительства, это еще не значит, что мы расисты. Как-нибудь я покажу тебе свое подразделение — там кого только нет. Черные, белые, азиаты, латиноамериканцы, сама увидишь.

Я уже собиралась съязвить по поводу того, что конкретно в данном подразделении экстремистов соблюдается закон о равных правах и отсутствует дискриминация, но потом решила сдаться. С Элом спорить бесполезно. Каждый раз, влезая в подобные разговоры, я клялась и божилась больше никогда не упоминать при нем город Розуэл,[50] Дэвида Кореша[51] или ООН.

Я поднялась и поцеловала Эла в щеку.

— Спасибо за информацию, Эл. Я тебе очень признательна.

Он смутился.

— Не за что, детка. Я тебе еще позвоню, — и, встав с дивана, он направился к выходу.

Барбара Роузен, как и обещала, зарезервировала нам места на «Парней из Сиракуз». Руби и Джейк сидели рядышком, держась за руки, весело болтали и смеялись. Я устроила Исаака на коленях и, к ужасу Барбары, стала его кормить, надеясь, что он наконец-то заснет. Да, голая грудь, пусть даже прикрытая блузкой и детской простынкой, явно не вписывается в обстановку элитной частной школы Лос-Анджелеса. Но что я могла поделать? Лучше уж уложить ребенка спать, чем слушать его вопли на протяжении всего спектакля.

Пока Исаак сосал молоко, а Барбара старалась не показать, как ей за нас стыдно, я разглядывала пеструю аудиторию. Главным образом здесь сидели мамы, хотя пришли и несколько пап, сумевших сбежать с работы. Буквально все мужчины смотрели пьесу через объектив своих видеокамер. Каждый второй из присутствующих держал букет цветов, будто это премьера в опере, а не школьный спектакль. В зале стоял тяжелый и сильный запах роз.

Наконец огни погасли, и оркестр заиграл почти узнаваемую тему из увертюры пьесы. Я посмотрела на Исаака, который, к счастью, все-таки заснул, и откинулась обратно в кресло смотреть спектакль.

Все оказалось не так уж страшно. Декорации и костюмы выглядели почти профессионально, хотя и не обошлось без курьезов. Так, например, маленький мальчик, игравший герцога, случайно снял шляпу таким широким жестом, что в воздух поднялось огромное облако детского талька, которым ему посыпали волосы. Я с удивлением обнаружила, что даже начинаю подпевать песням. И тут, посреди первого акта, когда я отбивала ногой «Это не может быть любовью», в голове промелькнула интересная мысль. Пока я смотрела, как десятилетнего Дромио бьют по голове и Адриана со скобками на зубах ведет домой не того Антифола, мысль обрела очертания. А к тому моменту, когда Дромио, очаровательно шепелявя, вскричал «Шекспир!», я уже знала, кто убил Фрэйдл.

Я высидела еще двадцать минут бурных оваций, когда весь зал стоял и аплодировал, затем мое терпение кончилось. Я быстро прошептала «До свиданья» Барбаре и Джейку и, с Исааком на руках, потащила к машине упирающуюся Руби.