Я посмотрела на ее лицо. В глазах читался вызов.
— Нетти, и вы в это верите?
Она пожала плечами.
— А зачем юной невинной девочке знать такие ужасные вещи? Зачем мне было ее разуверять?
— Нетти, вы действительно считаете, что она будет счастлива в браке с гомосексуалистом?
— А почему нет? Если он будет хорошим мужем, хорошим отцом? Если он подарит ей детей? Какая разница, что он чувствует, если он соблюдает закон?
До этого я ни разу так остро не ощущала ту пропасть, что разделяла нас с Нетти. Мы верили в абсолютно разные вещи, и спорить здесь было бесполезно.
— Вы рассказывали родителям Фрэйдл об этом разговоре?
— Нет! Конечно, нет. Мы с девочкой говорили по секрету. Я бы ни за что никому не рассказала. Да я и не знала, что она имеет в виду Ари. Я думала, она что-то такое увидела или услышала, можешь мне поверить.
Я вышла из магазина, озадаченно размышляя над тем, что узнала. Ари сказал мне правду. Он во всем признался Фрэйдл, а тетя убедила ее, что это не страшно. Фрэйдл смирилась и согласилась на брак. Тогда почему она исчезла? Что с ней случилось?
Глава двадцать первая
Когда мы с Исааком вернулись домой, Руби и Питер уже нас ждали. Я покормила малыша и, когда он уснул, осторожно, затаив дыхание, уложила его в кроватку. Я от всей души надеялась, что он не проснется. На секунду показалось, что я его все-таки разбудила, но, зевнув и перевернувшись, он снова затих.
Питер и Руби сидели в гостиной и играли в игру под названием «Новорожденные». Вся игра заключалась в том, что они вопили как младенцы.
— Мама! Давай играть: ты будешь мамой, а я твоим ребенком! — радостно закричала Руби, когда я вошла в комнату.
— Знаешь, солнце, я и так твоя мама. Неинтересно играть самого себя.
Дочь озадаченно посмотрела на меня и, пожав плечами, повернулась к отцу:
— Папа, тогда ты будешь папой, а я буду младенцем.
— Хорошо, — согласился Питер. — Младенец, пора спать, — Руби упала на пол, и Питер завернул ее в пеленку Исаака. — Спокойной ночи, младенец, — сказал он.
— Уа-а-а, — тихо захныкала она, а потом начала сопеть.
Мы с Питером уселись на диван, и я положила голову ему на плечо.
— И что сказала тетя Нетти? — спросил он.
Я пересказала наш разговор о Фрэйдл.
— Теперь нужно выяснить, — продолжила я, — знает ли об этом Йося.
— А какая разница? — удивился Питер. — Даже если он и знает, это не доказывает, что он или кто-то другой что-то с ней сделал.
— Может быть, Фрэйдл рассказала все Йосе, а он объяснил ей, что тетя не права?
— Но тогда бы она сбежала вместе с ним. А он все еще в Лос-Анджелесе.
— Ты прав. У него даже лежат билеты на самолет в Израиль, которые ему так и не понадобились. И все же нужно с ним поговорить.
— Позвони ему.
— Хорошо. Через минуту. — Я снова уткнулась в плечо мужа. — Я соскучилась.
— И я тоже соскучился, — сказал он, целуя меня.
И тут на нас приземлились полные возмущения пятнадцать килограммов.
— Эй! Хватит! — закричала Руби, втискиваясь между нами. Она обиженно посмотрела на отца. — Лучше поцелуй меня!
Питер чмокнул ее в нос.
— Знаешь, я имею право целовать обеих моих девочек. — Он перегнулся через нее и поцеловал в нос меня.
Руби обхватила его голову руками и осыпала поцелуями.
— Это мой папа, — заявила она.
— Ладно, дочь Электра, — я поднялась с дивана, — пойду за телефоном.
Когда я позвонила, Йося оказался дома. Я рассказала ему последние новости о Фрэйдл, и он согласился со мной встретиться. Оставив Питера с детьми, я вышла из дома. С ужасом представила, как буду парковаться на Мелроуз-авеню — тем более в выходной день, когда вся молодежь из пригородов приезжает на своих спортивных машинах в город за туфлями на платформе, художественно рваными джинсами и пирсингом языков, губ, пупков и других частей тела, — и решила пройти километр до дома Йоси пешком.
Шагая по Ла-Бри без коляски и даже без спортивного костюма, я чувствовала себя как-то неуютно. Я миновала магазинчик Нетти, даже не взглянув на него, и минут через пять вышла на Мелроуз. Там идти немного сложнее, потому что все время приходится огибать кучки хихикающих девушек-подростков и шумные стайки скейтбордистов. При виде этих трех миллионов костей и ребер я уже было решила, что могу претендовать на звание самого толстого человека Лос-Анджелеса, когда мимо меня на «харлеях» пронеслись две тучные длинноволосые женщины в розовых шлемах. Я и не знала, что кожаная одежда бывает таких огромных размеров.
Причем эти две женщины выглядели и чувствовали себя великолепно. И летели они со свистом по Мелроуз-авеню, в броских кожаных брюках, и все в них вопияло: «Мы здесь, и мы огромны. Привыкайте к этому!» И по той же улице украдкой пробиралась я, слегка полноватая, и безмолвно кричала: «Я толстая, я страшная. Не смотрите на меня!» Что здесь не так? Мой муж любил меня такой, какая я есть — с животиком и полными бедрами. Мое тело дало жизнь, а теперь кормило здорового и крепкого малыша. Почему же я себя так презираю?
Я подумала о дочери с таким очаровательным пузиком и мягкой нежной кожей. Если я продолжу комплексовать из-за своей полноты, вскоре это недовольство собой может передаться и ей. А меньше всего на свете я хочу, чтобы моя дочь стала одной из тех несчастных восьмилетних девочек, которые жалуются на лишний вес и пьют литрами диетическую колу.
Размышляя об этом, я добрела до дома Йоси и зашла во двор. В этот солнечный воскресный день там собралось много народу: на раскладных стульях и на бортике фонтана сидели многочисленные жильцы. Из динамика в открытом окне на всю катушку орал рэп. Йося стоял в дверях, опираясь на косяк, босой, во фланелевой рубашке с обрезанными рукавами, и курил. Его джинсы выглядели так, будто их не стирали уже месяц.
Под любопытными взглядами жильцов я пересекла двор. В свои тридцать три я, похоже, старше их всех. Йося вяло махнул мне рукой, кивком пригласил меня следовать за ним и вернулся в квартиру. Я тоже зашла и захлопнула дверь.
Квартира представляла собой одну большую комнату с кухней в дальнем конце.
— Прошу вас, садитесь, — Йося указал на тахту, прикрытую индийским пледом сомнительной чистоты. — Вам сделать кофе? У меня, правда, только кофе-botz.
— Botz? — переспросила я, присев на краешек кровати.
— Грязь. Что-то типа турецкого кофе. На иврите мы его называем «грязный» кофе.
Как аппетитно.
— Да, конечно. «Грязный» кофе — звучит неплохо.
Он прошел на маленькую кухоньку, насыпал в две чашки нечто, скорее напоминающее не грязь, а песок, и залил горячей водой. Затем добавил в каждую по две полные ложки сахара и перемешал.
— Только подождите немного, а то вся гуща окажется у вас во рту, — сказал он, вручая мне чашку.
Еще лучше.
Он достал складной стул из-за фанерного столика, стоящего у дальней стены, и уселся на него, широко расставив ноги и сложив руки за спиной.
— Вы нашли Фрэйдл? — спросил Йося.
— Нет. Не нашла. Но я кое-что узнала.
— И что же?
— Она согласилась выйти замуж за Ари Хирша.
— Я это вам уже говорил, — хмыкнул он. — Я же сказал: она решила быть хорошей девочкой и подчиниться воле отца.
— Я также выяснила, что скорее всего Ари Хирш — гей.
— Гей? То есть faygeleh?[45]
Я поморщилась.
— Да, гей, гомосексуалист.
Я глотнула горячего сладкого кофе. Да, действительно вкусно.
— Теперь она за него точно не выйдет! Она ни за что не выйдет за него, когда это узнает! — воскликнул он.
— Она знает.
— Что? То есть как знает? Но вы же ее не нашли? Она это узнала еще до исчезновения? Господи, поэтому она и сбежала? Или она это выяснила, и он с ней что-то сделал?
— Точно не известно, Йося. Но думаю, нет. Ари сказал, что они это обсудили и все-таки решили пожениться.