Несколько раз мы проезжали мимо современного коллективного хозяйства. Перед нами появлялись новые большие дома, которые сверкали свежей желтой краской, на крыше каждого можно было увидеть пять или шесть печных труб, с разных сторон было множество входов. Они выглядели абсолютно так, как наши прежние жилища для рабочих, которые строились в Норвегии на раннем этапе индустриализации, они располагались вблизи фабрик, как было, например, на окраинах Осло. Их часто называли «волчьими логовами» и никогда не считали мало-мальски сносным жильем. Перед войной мы надеялись от них избавиться, но теперь, в связи с немецким вторжением и бомбардировками, может быть, и норвежцам придется жить в соответствии со стандартами, принятыми в настоящее время в тоталитарных государствах.
На всем нашем пути я так и не заметила каких-либо следов деятельности лесного ведомства. Хотя естественно предположить, что в стране, где так много лесов, оно должно было существовать. Тем не менее, на мой взгляд, все здесь пребывает в первозданном состоянии. Наш поезд проносился мимо огромных ярко-красных ковров иван-чая — epilobium angustifolium, его можно было видеть вокруг черных пней, оставшихся после лесных пожаров повсюду, насколько можно было охватить взглядом окружающее пространство. Местность зачастую была заболоченной, тут и там виднелась молодая поросль, чаще всего это были плакучие ивы или березы, склонившиеся над камышом; мимо окон проплывали черные, заполненные водой ямы и огромные, необозримые пространства ржаво-зеленых илистых болот.
Многообразие российской флоры на железнодорожных откосах, вдоль железнодорожных путей, в полях, на лужайках, на лесных полянах радовало взгляд на протяжении всего нашего пути. В начале нам встречались цветы, которые мы привыкли видеть у себя дома: подмаренник, голубые колокольчики, разного рода медуница, ярко-синие незабудки, белые и желтые маргаритки, но прежде всего, конечно же, иван-чай. Это пурпурно-красное великолепие сопровождало нас до самого Владивостока. Самих растений я не видела в Японии, но в Америке они снова возникли в пышном цветении, порождая целые тучи семян-пушинок, разносящих иван-чай по всему северному полушарию.
Однако приблизившись к Байкалу, мы увидели другие растения, многие из которых у нас выращивают в собственных садах. Здесь росло много ярко-красных тюльпанов, а также желтого краснодева. Каждый раз, когда поезд где-нибудь останавливался, а это случалось довольно часто, иногда прямо в лесу или посреди луга, и мы стояли по целому часу, пропуская встречный поезд, — многие пассажиры выходили из своих переполненных купе, где они ютились в тесноте, на полках в несколько этажей, на собственных грязных матрасах и постельном белье. Люди бросались в траву, растущую вдоль железнодорожных путей, раздевались и начинали загорать или бежали на луг, чтобы набрать цветов, и приносили в вагон целые охапки.
Однажды и я пошла на луг и сорвала несколько тюльпанов и розовых лесных фиалок. Увидев это, Ваня что-то сказал, улыбнулся и помог мне взобраться на ступеньки поезда. Потом он принес пустую бутылку из-под минеральной воды, налил в нее воды и поставил мои цветы. До самого Владивостока у нас не было другого питья, кроме чая, на ночь мы брали его с собой в купе, чтобы утолить жажду ночью, чай мы использовали также и для чистки зубов. Обычной питьевой воды не было, правда наши русские попутчики, лучше нас оснащенные для такой дальней дороги, часто выбегали с чайником на станциях, для того чтобы набрать кипятку. Но мы не взяли с собой в дорогу ни чайников, ни кастрюль, ни ведер.
Поначалу мы старались где возможно закупать минеральную воду, но уже на третий день прекратили это: наш доктор считал, что она приносит нам вред, ему казалось, что именно из-за минеральной воды у многих началось расстройство желудка, так что они лежали целыми днями, не поднимаясь.
Одному датскому инженеру, который ехал в соседнем вагоне, стало плохо, когда он увидел, что в ветчине, заказанной им в ресторане, кишат черви. Норвежского предпринимателя и английских детей так искусали клопы, что у них поднялась температура; многие болели от жары или от того, что не переносили местной еды. Так что, перестав покупать минеральную воду, мы не избавились от болезней.
Я не считаю, что в целом еда была так уж плоха, хотя, конечно, у нас, в Норвегии, мы бы возмущались. Но, пробыв четыре дня в Москве, я поняла, что сам факт, что мы вообще могли получить здесь какую-то еду, можно считать грандиозным. Русские выпекают очень хороший черный хлеб, если вы, конечно, переносите кислый, выпеченный из темной муки хлеб. У яиц здесь тоже был странный вкус, он напоминал мне вкус яиц, которые я однажды попробовала в детстве, во время летнего отдыха, когда мы, дети, нашли гнездо одной курицы, которая тайно снесла несколько яиц вдали от птичника и сидела на них, высиживая цыплят. Мои тетушки решили, что эти яйца вряд ли пригодятся на кухне, но если нам, детям, так хочется, то мы можем их съесть. Мы с удовольствием это сделали. У других пассажиров, к сожалению, не было таких приятных воспоминаний детства, и поэтому вкус яиц в вагоне-ресторане их мало радовал.
Насколько я поняла, запас еды, которой нас кормили, был сделан в Москве, по дороге он не пополнялся. Таким образом, с каждым разом подаваемое нам мясо пахло все хуже и хуже, также становилось все неприятнее на вкус. Но еще хуже было то, что в нашем рационе отсутствовали овощи. Нам перепадало есть только какие-то жалкие лоскутки капусты, которые плавали в мясном супе. Вместо привычной нам картошки мы вынуждены были питаться темно-серыми макаронами, сваренными в виде какой-то каши. На десерт у нас бывало сырное печенье, как я поняла, однажды попробовав его, но его запах и вкус напоминал отрыжку, какая бывает у грудных детей, если к ним в желудок при сосании попадет слишком много молока.
Положение с едой несколько улучшилось, когда мы проезжали через Сибирь. Каждый раз, когда поезд останавливался, к вагону-ресторану бросалась целая толпа оборванных женщин и детей, которые продавали лесные ягоды, они протягивали нас маленькие пакетики, свернутые из газеты «Правда», каждый пакетик объемом с небольшой стакан стоил один рубль. Ягоды были грязные и в основном неспелые, но служащие вагона-ресторана всегда с готовностью варили для нас компот, пожертвовав немного сахара.
Метрдотель вагона-ресторана, или, может быть, старший официант, уж и не знаю, как его называть, был высокий, красивый мужчина, который выглядел и вел себя как какой-нибудь опереточный князь. Весело и добродушно он командовал всеми нами, общался с теми, кто мог немного говорить по-русски, и не обращал внимания на то, что они высмеивали еду, которую нам подавали. Его вовсе не смущало то, что его белая куртка постепенно становилась все чернее и чернее и от нее доносился все более и более резкий запах; видимо, владелец куртки весьма страдал от жары и просто исходил потом в этой, как оказалось, его единственной куртке. А я сама пролила соус ему на рукав во второй же день нашего путешествия, и это пятно так и оставалось у него на рукаве все это время; это было последнее, что я увидела при нашем сердечном прощании с «его высочеством» по прибытии во Владивосток. Вероятно, он и спал в этой куртке, ведь в отеле, во Владивостоке, я видела, что весь персонал отеля ночью спал на диванах и стульях или на полу, во всех проходах и коридорах, причем в той одежде, в которой они работали днем.
Еще нас обслуживала официантка Соня, которая всегда весело суетилась вокруг с чайными стаканами на подносе. Соня была неопрятная девушка маленького роста, совсем некрасивая, но в ней была какая-то изюминка, и нам всем она очень нравилась, такая смешливая, готовая расхохотаться, прыснуть от смеха всякий раз, когда кто-то пытался заговорить с ней, особенно мужчина. В одной из брошюр, которую нам предложила библиотека поезда, мы прочитали, что не должны оскорблять советского гражданина предложением чаевых, но, конечно, не будет ничего плохого, если мы сделаем подарок кому-то из персонала, как это делают друзья. Учитывая это, мы сложились и понесли «подарок» советским гражданам, которые работали в вагоне-ресторане. Ваня отказался что-либо брать от нас, хотя именно ему мы действительно хотели подарить что-нибудь именно как друзья.
