Словно вспомнив что-то важное, Кирилл резко повернулся на бок, чуть приподнялся на локте, спросил:

— Тебе понравился шарфик?

— Шарфик? — удивленно переспросила Света. — Какой шарфик? О чем ты, Кирюшенька?

Кирилл разочарованно вздохнул — ну вот, она даже не помнит о его подарке! Снова откинулся на подушку и объяснил равнодушным голосом:

— Шелковый, пестрый. Тот, что мы привезли тебе из Лондона.

— Мне?! — бесконечно удивилась Света. — Вы привезли мне шарфик?

Кирилл дернулся, как от удара током. Понял, все понял!

— Ты с ней встречалась после свадьбы?

— Нет, конечно. Ни до, ни после. Она только позвонила перед свадьбой, пригласила, сказала адрес. Я, между прочим, еле туда добралась — на электричке ведь туда не подъедешь, а машины у меня нету. А потом даже не позвонила ни разу…

— А машину ей слабо было за тобой прислать? — возмутился Кирилл. — Или мне бы твой адрес дала — я бы заехал, забрал. Я ж все равно из города добирался. И шарфик, значит, пролетел мимо тебя. Да… Сдается мне, моя драгоценная супруга тебя не очень жалует.

Света обиженно помолчала, потом ответила тихо:

— Тоже мне, открытие. А за что ей меня жаловать? В детстве, может, я ей и нужна была, дабы несусветную ее красоту подчеркивать. А теперь я для нее — лишь напоминание о голодных годах. Знаешь, Кирюша, ты не осуждай ее, она не виновата, что ей так нелегко раньше жилось. Вот и пытается забыть поскорее прошлое, как страшный сон. А вообще она хорошая. Я же помню, какая она веселая была… А знаешь, может, она и права. Просто она во мне раньше разобралась, чем я в себе. Уже давно, наверное, поняла, что я смогу предать ее в любую минуту. И права оказалась. Видишь, с какой легкостью я ее предаю? Мне бы бежать от тебя, как от чумы. Знаю ведь, что ты не мой, чужой. Знаю, что я для тебя никто, и имя мое для тебя пустой звук. И ходишь-то ты ко мне, возможно, чтобы глубоко посмеяться в душе над моей доступностью. Знаю, Кирюшенька, я все знаю. Знаю, что ты никогда не бросишь Тамарку — таких, как она, не бросают. Да даже если бы и бросали, то не ради таких, как я. Я все понимаю. Да только поделать с собой ничего не могу. Я ж тебя каждый раз провожаю навсегда. Потому что не верю, что ты еще хоть раз вспомнишь обо мне. Потому что я тебе не нужна. Тебе ведь даже в любовницы нужна другая, посимпатичнее. И пусть я не бледная моль, пусть я белая мышь, как ты утверждаешь — хрен редьки не слаще. Я все понимаю, все-все! Да только ничего не могу с собой поделать. Вот увидела тебя на свадьбе — и поняла, что пропала. Глупо, правда? И тогда, в первый раз… Я не такая, Кирюшенька, ты не думай обо мне плохо, пожалуйста. Просто я ужасно испугалась, что второй такой возможности мне никогда не представится. И я просто не могла допустить, чтобы мне до конца жизни даже нечего было о тебе вспоминать. Понимаешь? Нет, ничего ты не понимаешь. Ровным счетом ничего…

Кирилл слушал молча. Не собирался переубеждать ее, не собирался объяснять, что точно так же сошел с ума на свадьбе, когда они ехали в машине и Света нечаянно прижималась к нему на поворотах. Крепко прижималась. Быть может, чуть крепче, чем следовало. Может быть, не столько крепче, а капельку дольше, просто растягивала удовольствие. И ему это нравилось, он сам ловил это удовольствие, аккумулировал его в себе, чтобы потом, когда окажется наедине с собою, проанализировать ощущения, разобраться в себе. Ведь если он увидел в Свете лишь нечто схожее с девочкой-одуванчиком из его детства, то почему ее прикосновения возбуждали в нем отнюдь не детские воспоминания? Почему и в машине, и позже, за столом, в присутствии многочисленных гостей, с огромным трудом пытался отвлечься от мыслей о том, что в данную минуту ему больше всего на свете хотелось бы остаться наедине со странной свидетельницей. С не очень-то красивой, с совсем не яркой, с абсолютно неэффектной. С белой мышью. С кудрявой. Вдвоем. Надолго. Навсегда.

Кирилл ехал домой и обдумывал Светкины слова. Не о Тамаре, нет. О ней он хоть и знал до этого очень мало, вернее, совершенно не знал о ее прошлом, но почему-то не был удивлен ни единым словом Светланы в адрес супруги. И вроде говорила-то она о ней без злости, и даже, кажется, пыталась защитить, а Тамара в ее изложении выглядела весьма малопривлекательной личностью. И как это у женщин получается?

Может, хитрила Светка? Изображала из себя добрую самаритянку, мол, я такая вся из себя бледная моль, а жена у тебя, Кирюша, откровенная красавица, не мне чета, куда уж мне уж с ней тягаться. А сама добивалась корыстной цели? Развести их с Тамарой и нахально присвоить Кирилла себе?

Ну, положим, решение развестись с Тамарой он принял самостоятельно, еще до первой подпольной встречи со Светланой. Ведь именно после договоренности с Тамарой о разводе и позволил себе, наконец, встретиться с ее подругой. Так что к этому решению Светка не имела ровным счетом ни малейшего отношения. Если не считать того, что из-за нее Кирилл все чаще раздражался в адрес законной супруги.

И какая же тогда, позвольте спросить, корыстная цель двигала Светой? Если она не пыталась развести их с Тамарой — чего еще она могла добиваться? Ясное дело, что без предварительного разрыва отношений Кирилла с Зельдовой Света не могла бы настаивать на женитьбе. Так она и не настаивала, как и не пыталась их развести. Факт? Факт. Что еще? Что она сказала такого, что у Кирилла сердце защемило?

Что отдалась ему в первый вечер без всяких обещаний, без уси-пуси только потому, что не надеялась на вторую встречу? Что не каждому встречному-поперечному позволяет подобные выбрыки — раз и в дамки, что именно ему, Кириллу Андрианову, хотела себя подарить? Или, скорее, самой себе подарила его, близость с ним. Пусть на единственный разочек, лишь бы было, о чем в старости вспомнить? Это что же, у нее настолько плохо с кавалерами, совсем дефицит замучил? Или все-таки правда то, что она еще там, на свадьбе, уже ни о чем другом думать не могла? Правда? А он что же, в этом сомневается?! Не он ли и уловил в тот момент, что чуть дольше положенного она к нему прижимается? О, да, он и без слов, без объяснений это уловил, понял, прочувствовал всем своим естеством! Так что как ни крути, а и этот пункт при всем желании не получалось отнести ко лжи. Нет, не лгала, правду говорила.

И не от этих слов защемило сердце, совсем не от этих. Об этом он, в сущности, если и не знал наверняка, то давно догадывался. А вот другие ее слова взяли за душу. Насколько искренна она была, когда говорила их? О том, будто знает, что Кирилл никогда не бросит Тамару, что никогда не будет с нею, никогда на ней не женится. О том, как каждый раз провожает его навсегда…

— Кирюнчик, ты опять поздно!

Тамара обиженно вытянула свои отвратительно-хищные губы.

— Я жду-жду, ну сколько можно?! Даже мобильный отключаешь все время. Опять ужинать пришлось в одиночестве, ты же знаешь, как я этого не люблю! Это, между прочим, дурной тон. Приличные люди не должны ужинать в одиночестве.

Надменно-претенциозный тон супруги обжег, вызвал внутренний протест. И без того уже давно Кирилл не испытывал к ней былой симпатии, теперь же почувствовал к Тамаре откровенную ненависть.

— Приличные люди — это, по-твоему, кто? Просто хорошие, или люди из общества, так сказать, "сливки"?

Тамара недовольно скривилась, хмыкнула:

— Ну ты еще нищих к приличным бы причислил, бомжей разных! Им-то как раз наплевать, есть компания, нет ли. Им лишь бы брюхо набить, было бы чем. А в нашем кругу не принято…

— И давно ты в этом кругу оказалась? — прервал ее Кирилл.

Тамара поперхнулась:

— Что значит "давно"?! Ты намекаешь…

— Я не намекаю, — вновь перебил ее Кирилл. — Я только спрашиваю, как давно ты сама попала в это общество? Год, два, три назад?! Десять? Или, может, ты родилась в своем Мерседесе? Усыпанная бриллиантами?