И пришлось Тамаре побитой собакой возвращаться к мужу, предварительно собственноручно вновь загрузив вещи в машину.

Кирилл даже не замечал, что улыбается. Вроде как обычно ехал домой, но на его лице почему-то блуждала какая-то странная улыбка. Дурацкая улыбка. Влюбленная.

Борщ оказался изумительно вкусным. Кирилл такого не то что давно, а вообще ни разу в жизни не ел. Уж на что мама вкусно готовила, а до такого борща даже не додумалась бы. К своему несказанному удивлению Кирилл обнаружил в нем… клюкву!

— Что это? — воскликнул он, вылавливая красную ягодку из тарелки с борщом.

— Клюква, — уж в который раз за вечер покраснела Света.

— Клюква? В борще?!!

— Ага. Немножко странно, да? Но ведь вкусно! Я всегда для вкуса пригоршню клюквы бросаю. Нам с мамой очень нравится. Она такой привкус необычный придает, нежную такую кислиночку. Конечно, с брусничкой было бы еще вкуснее, да где ее возьмешь? А вам не нравится? То есть тебе…

Света говорила как-то странно, немножко, самую малость, грассировала. Не замещала неудобоваримый звук "р" звуком "л" или "г", не "проглатывала" его, а просто очень мягко выговаривала, на английский манер. Вообще-то Кирилла обычно несколько раздражали дефекты речи у посторонних людей, сам не понимал, почему. Просто необычная дикция резала ухо, нервировала. У Светы же говорок получался каким-то уж очень мягким, вроде и не дефект вовсе, а так, маленькая личная особенность, отличающая ее от остального человечества. Этакая изюминка, словно клюква в борще. Хм, не нравится? Разве ему не нравится? И что именно — клюква или ее маленькая особенность?

— Да я такого борща отродясь не ел! Так а варил кто, тоже мама?

— Нет, что ты! Маме некогда.

Светлана сидела за столом и почему-то не ела. Перед ней исходила паром тарелка борща, но она только размешала в нем сметану, но так и не попробовала. И как-то с почти неприкрытым удовольствием наблюдала, как ест Кирилл. А тот ел с таким аппетитом, словно его не кормили несколько дней кряду.

— Мама работает на двух работах, приходит поздно вечером, скорее даже ночью. Ей готовить некогда. Поесть и то не всегда успевает.

— Потрясающий борщ! — похвалил Кирилл. — Объедение! Ни за что бы не подумал, что ты можешь так готовить!

— Почему? — удивилась Света.

Кирилл смутился:

— Да нет, не потому, что сомневаюсь в твоих способностях. Просто знаешь… Обычно ведь очень вкусно готовят старушки. Вот вспомни собственное детство — наверняка любила бывать у бабушек в гостях, потому что бабушки обычно готовят вкуснее, чем мамы.

Светлана неопределенно пожала плечом:

— Не знаю. Бабушка умерла, когда я еще маленькая была. Я ее даже совсем не помню…

— А вторая? — удивился Кирилл.

Света вздохнула:

— А у меня только одна бабушка была, мамина. А с папиной стороны никаких родственников, собственно, как и его самого, он у меня весь в отчество ушел. Мы вдвоем с мамой живем, и так было всегда, сколько себя помню. Мама всегда много работала, чтобы хватило на нас двоих, а мне приходилось хозяйничать. С детства все делаю сама…

Кирилл рассмеялся:

— Представляю, какого мастерства ты достигнешь к пенсии! Хотел бы я попробовать того борща!

— О, да! — охотно рассмеялась Света. — Это точно! Внуков, наверное, отогнать будет невозможно!

Кирилл как раз доел борщ. Отставил пустую тарелку, откинулся на спинку стула, и ответил почему-то очень серьезно:

— А зачем же их отгонять? Это же счастье, когда они есть.

Света кивнула:

— Счастье. Конечно, счастье. Только где оно бродит? Если бы внуки могли завестись сами собою. Так ведь нет, сами собой только тараканы заводятся.

Пропустив замечание про тараканов мимо ушей, Кирилл заострил внимание на первой части ее тирады:

— Бродит? Ты полагаешь, оно заблудилось? Рановато, по-моему.

— Ну почему же рановато? — возразила Света. — Вы вот не посчитали, что Тамарочке рановато замуж, правда? А мы ведь с ней ровесницы, в одном классе учились. Стало быть, совсем и не рано.

Кирилл почему-то огорчился вместе с нею.

— Да нет, я не о замужестве сказал. Я имею в виду, что отчаиваться-то совсем рано, еще рано говорить, что твое счастье заблудилось. И вообще перестань выкать, мы ведь договорились.

Света кивнула и не ответила. Потом, словно только что заметив пустую тарелку, подхватилась, засуетилась. Подставила поближе к гостю тарелку с сырниками, сметану в пластиковой коробочке, а грязную тарелку тут же принялась мыть.

Сырники выглядели очень аппетитно, такие румяные, душистые. Но Кириллу почему-то ничего больше не лезло в горло. Почему-то комок перекрыл дыхание, стиснул глотку. С такой тоской смотрел на Светлану, и сам понять не мог, откуда эта тоска взялась. И за что он ее вдруг пожалел? Молодая здоровая баба, кровь с молоком. Вернее, больше молока, чем крови, вон какая вся белокожая, пышная, сдобная. Нынче, слава Богу, уже не те времена, когда на двадцатидвухлетнюю девушку смотрели как на старую деву. И пусть Светлане не двадцать два, а двадцать пять, это ровным счетом ничего не меняет. Не за что ее жалеть, совершенно не за что! И пусть не Бог весть какая красавица, зато ведь вон какая хозяюшка — такие одинокими не остаются, такая обязательно свое счастье отыщет.

Или не ее пожалел? Может, себя? А себя-то за что? За то, что с женой поругался, что разводиться собрался? Да этому только радоваться надо. Ну, ошибся — с кем не бывает. Главное, что вовремя осознал эту ошибку, когда еще не поздно ее исправить. Так за что себя жалеть? Ну, надо будет немножко побегать, уладить все бюрократические проблемы — и все, прощай, недолгая семейная жизнь, здравствуй, свобода! Чего жалеть-то?!

Однако ком по-прежнему стоял в горле и не собирался никуда уходить. И несмотря на одуряющий кисловато-сладкий аромат сырников со сметаной, все назойливее бил в нос отвратительный запах помидоров со сливочным маслом. Девочка-одуванчик… Бедная девочка…

… Как и каждые выходные, семейство Андриановых в полном составе устроилось на берегу Безымянного озера буквально в четырех метрах от воды. Мама никогда не разрешала Кириллу сразу прыгать в воду, с малолетства приучала сначала полежать на солнышке хотя бы минут двадцать, и только после этого, когда организм настроится на отдых, прогреется под солнышком в горизонтальном положении, окунаться в прохладное озеро.

Так было и в тот день. Они уютненько устроились на широком покрывале, вернее, на состроченных воедино двух шторах, давным-давно вышедших из употребления. Рядом с покрывалом на аккуратно составленной обуви покоились три стопочки сложенной одежды, тут же стояла плетеная корзинка с крышкой, в которую мама всегда складывала воду и что-то из продуктов — всем известно, какой зверский аппетит просыпается на свежем воздухе.

Кирилл уже вылежал свои положенные двадцать минут и как раз собрался купаться, когда неподалеку от них разбили лагерь несколько девчонок. Девчонки были еще маленькие, младше Кирилла, однако пришли сами, без родителей. Пять маленьких девчонок лет десяти, от силы одиннадцати, но сколько от них было шуму! Ничего-то они не могли сделать тихонько, даже свое покрывало раскладывали с такими криками и толкотней, что не заметить их мог разве что слепоглухонемой. Едва расстелив, наконец, подстилку, девчонки тут же посбрасывали с себя сандалетки да шлепанцы, легкие сарафанчики, и, попрятав свои "сокровища" под покрывалом, тут же бросились в воду.

Еще когда девчонки только-только затеяли возню с покрывалом, Кирилл заприметил странную девочку. Остальные четверо были самыми обыкновенными девчонками, каких вокруг — пруд пруди. А эта была необычная. Не красивая, не симпатичная, ни просто хорошенькая — Кирилл тогда еще даже не разбирался в женской красоте, все девчонки были ему на одно лицо. И только эта оказалась другой, непохожей на остальное человечество.