Пока она была в платьишке, еще не сильно выделялась из толпы. Но когда разделась, Кирилл просто поразился: из скромненького зеленого купальника торчали тоненькие ручки-ножки, коленочки с локотками были такими острыми, что казалось, могли поранить даже на расстоянии. Худенькое ее тельце было таким неестественно бледным, словно вылепленным из белого пластилина, а сверху вдобавок густо присыпанным мукой. А еще более странной была ее голова. Лицо ее, такое же белое, как и тело, только смешные крупные веснушки были щедро разбросаны вокруг носа, казалось словно бы лысым из-за совершенно белесых бровей и ресниц. И точно такими же белыми были ее волосы. Коротенькие кудрявые кудельки стояли шапкой, одуванчиком из-за ветра. И шапка эта склонялась то в одну сторону, то в другую, вслед за ветром. И лишь на очень короткие мгновения, когда ветер совсем стихал, мелкие белые кудряшки падали вниз, обрамляя ее лицо, и тогда она напоминала уже не одуванчик, а белого пуделя, обритого наголо, которому неизвестный парикмахер из неоправданной щедрости оставил зачем-то очаровательно-кудрявые уши.

Шумная ватага бросилась в воду и шума стало еще больше. От холодной воды девчонки дружненько заверещали, словно соревнуясь между собою на громкость крика. Потом, ежась от холода, взялись за руки и, добравшись до места, где вода доставала им чуть выше пояса, сомкнулись в круг. И тогда всю округу огласил дружный крик:

— Бабка сеяла горох: прыг-скок, прыг-скок,

Обвалился потолок: прыг-скок, прыг-скок!

И после этого все пятеро одновременно окунулись до самых подбородков. Что за визг тут поднялся! Верещали не столько от холода, сколько от веселья. А Кирилл никак не мог отвести взгляд от этих мелких кудряшек: они буквально на глазах намокали от многочисленных брызг, которыми девчонки щедро одаривали друг друга, и превращались в коротенькие неровные веревочки. Какие-то из них просто висели, хлопая девочку по ушам при каждом движении. Другие прилипли ко лбу, свернувшись очаровательными колечками. И Кириллу отчего-то непреодолимо захотелось оказаться рядом, словно бы украдкой прикоснуться к чужому празднику, к чужому веселью.

И он вошел в воду. Да, девчонки верещали не напрасно — холодная вода обожгла Кирилла, перехватила дыхание. Безымянное вообще считалось холодным озером, однако горожане любили его за чистую прозрачную воду без примесей какой-либо химии. Минуту-другую пришлось простоять чурбаном, привыкая к холоду. В первое мгновение даже ломоту в ногах ощутил. Однако понемногу тело начало расслабляться, и Кирилл аккуратными шажками, чтобы не погрузиться в воду слишком резко, не обжечься холодом, начал продвигаться в сторону веселой компании.

Сначала остановился несколько поодаль, и принялся плавать, подныривать, вроде не обращая ни малейшего внимания на девчонок. Но с каждым последующим нырком непременно выныривал уже ближе к компании, чем был еще минуту назад. Вот так, бочком-бочком, словно бы невзначай, словно бы случайно оказался рядом с девочкой-одуванчиком. И поразился — такими яркими оказались вблизи ее веснушки, такими прозрачно-голубыми были ее глаза. И вся она была такая прозрачная, казалось, что солнечные лучи проходят сквозь нее, не задерживаясь, и тонут в воде. Девочка-одуванчик как-то особенно ласково посмотрела на Кирилла и неожиданно толкнула на него воду выгнутой в запястье рукой, создав направленный фонтанчик воды. И засмеялась звонко-звонко! И Кирилл отплатил ей той же монетой — сначала рассмеялся вслед за нею, а потом точно так же обрызгал ее мощной струей воды.

Они не успели обменяться даже словом, Кирилл даже ее голоса не услышал — только смех, такой же звонкий, прозрачный, как она сама. Тут и родители подоспели. Мама с папой нагрелись на солнышке и решили охладиться. Отец, предварительно обдав сына точно такой же струей воды, тут же нырнул и мощными рывками поплыл к середине озера. Мама же осталась рядом с Кириллом, она почти не умела плавать. А Кириллу почему-то стало ужасно стыдно перед девочкой-одуванчиком. Потому что она, хоть и совсем маленькая, но уже такая самостоятельная, ходит на озеро без родителей, с такими же маленькими, как она сама, подружками. А Кирилл, довольно рослый для своих тринадцати лет мальчик, как дитя малое купается под присмотром мамочки-квочки. И купаться сразу расхотелось.

Правда, уходить из воды Кирилл не стал, а вот от стайки шумных девчонок с плохо скрытым сожалением отошел, плескался теперь рядом с мамой. Через несколько минут отец вернулся из дальнего заплыва и они все вместе вышли на берег. Кириллу так хотелось остаться, но не с родителями, а самому, снова оказаться рядом с девочкой-одуванчиком. Но родители настаивали: пора выходить, простудишься. Да и перекусить бы не мешало.

Кирилл устроился на покрывале спиной к озеру. Не столько к озеру, сколько к девочке-одуванчику. Почему-то было ужасно стыдно жевать у нее на глазах. Мама вытащила из корзинки бутылку минеральной воды, бутерброды со сливочным маслом, вареные яйца и кулечек с овощами. К вареным яйцам Кирилл был равнодушен, он, как и отец, обожал яичницу на колбасе, а вот помидоры любил до безумия. И первым делом ухватил из кулька самый большой помидор.

На свежем воздухе, да у воды, да после купания поесть — милое дело! Самый обыкновенный бутерброд с маслом кажется необыкновенной вкуснятиной. И Кирилл крепкими молодыми зубами впивался поочередно то в бутерброд, то в сочную сахарную плоть помидора. Наслаждался жизнью, и попутно пытался разобраться в себе: с чего это его вдруг заинтересовала та странная девочка?

А девочка действительно была странная. Не красивая, не симпатичная, а именно странная. Красивой ее при всем желании нельзя было назвать: как же, разве "лысое" лицо может быть красивым? А потому Кирилл и был уверен в том, что она ему вовсе и не понравилась. Просто она была такая худенькая, такая беззащитная, что поневоле хотелось ее жалеть, оберегать, просыпался какой-то древний мужской инстинкт: покровительство, защита, опека. Она казалась такой слабой, неспособной выжить без его, Кирилла, помощи в этом мире…

И вдруг его такие благородные мысли разбились о крики. Вернее, криков-то и раньше хватало, на пляже никогда не бывает тихо. Кричат дети, кричат мамы, зовут своих малышей обедать. Кричат игроки в волейбол, кричат болельщики, кричат даже птицы. Но теперь почему-то оказалось, что крик раздался в наступившей вдруг оглушительной тишине:

— Помогите, она тонет!!!

Кирилл еще не успел оглянуться, еще не видел, кто тонет, но раненное сердце уже знало, уже захлебывалось кровью: она, она, его маленькая подопечная, его девочка-одуванчик! Забыв прожевать хлеб с маслом и помидором, ахнул, резко оглянулся, пытаясь найти, высмотреть маленькую белую головку с прилипшими ко лбу колечками среди купающихся. Надежда билась в мозгу: нет, не она, только не она, это не может быть она! Поперхнулся, подавился, закашлялся до рвоты…

Увидел только, как с рук рослого загорелого спасателя, как сказочный богатырь выходящего из бездны морской, свисает маленькая безжизненная головка с мокрыми веревочками-кудельками… В голове зашумело, замутилось, закружилось все вокруг, и Кирилл потерял сознание.

Потом, позже, уже дома, мама успокаивала его:

— Ну что ты перепугался, дурачок? Все хорошо, ее спасли. Ты был в обмороке, а потому не видел. Вот и думай, можно ли самому, без взрослых, ходить на пляж? Вам все кажется, что родители перестраховываются, а видишь, как оно бывает?

От сердца отлегло: жива! И пусть он никогда не увидит ее больше, пусть ужасно обидно, что так и не познакомился с нею, но она жива, его подопечная, его маленькая девочка-одуванчик, и это главное!

А потом пришло отрезвление. Он рано в этот день лег спать, перенесенный шок дал о себе знать. Да только заснуть сразу все равно не получилось — все еще переживал события жуткого дня, когда он чуть не столкнулся со смертью. Радовался, что все обошлось, но не прекращал себя корить за то, что позволил произойти беде. Ведь он должен был быть рядом с нею, а он… Пошел есть помидоры!!! И какой он после этого защитник?