Он стиснул зубы. Бренна заставила его снова поверить в возможность приключений. В то, что бывает страсть. Он хотел повезти ее в Италию.

Он сел на гнилую солому и, обхватив голову руками, предался воспоминаниям о том времени, когда они были вместе. Она затронула ту часть его души, которая, как ему казалось, была мертва, – ту часть, которая мечтала о просторах океана, о смехе и об удовольствии от того, что женщина обхватывает ногами его бедра.

Ему хотелось ее ненавидеть. На самом деле хотелось. Но он не мог. Даже зная, что ее страсть была уловкой, чтобы найти способ сбежать, – не мог.

Может, он мог бы ее ненавидеть, если бы она была жива. Но она умерла.

Последнее воспоминание о ней было ужасным – обгоревшее до неузнаваемости тело. Черное лицо смотрело на него пустыми глазницами. Его разум обвинял ее в предательстве, но сердце болело от невосполнимой утраты. Она не послушалась его и вошла в башню, чтобы спасти свои картины.

Разве можно ненавидеть мертвую женщину?

Бренна.

Его Бренна.

Его прекрасная, невозможная, страстная, непокорная Бренна.

Прижавшись к нему, она оплакивала свои картины, свое искусство. Он должен был остаться с ней, приковать к себе и не пускать в горящую башню. Вместо этого он велел ей встать в цепочку людей, тушивших огонь, считая, что физический труд поможет ей справиться со своими эмоциями.

И она его послушалась.

Да-да, послушалась! И в первый раз не спорила. Она подчинилась ему, поверив в то, что он главный.

Она встала в ряд. Он видел, как она передает ведра. Другие знатные дамы в такой ситуации стояли бы в стороне, как пассивные наблюдатели, а она боролась за то, чтобы башня не сгорела. В течение нескольких часов, когда он проходил мимо, он видел ее: потная, уставшая, она передавала тяжелые ведра с водой так же, как мужчины. Его то и дело отвлекали, но всякий раз, когда он возвращался, она все время стояла в цепочке.

Труп был сильно обожжен. Неузнаваем.

Это было невозможно, если только она не была внутри башни в самый разгар пожара.

Она не входила в башню.

Она не умерла.

Эта мысль так поразила Джеймса, что он быстро встал, так что чуть было не стукнулся о железную решетку у себя над головой.

Она предала его. Она все подстроила: кто-то положил этот труп на кровать, а она засунула ему в руку клочок пергамента, на котором они оба были изображены обнаженными, и заставила брата Гиффарда обвинить его в том, что он является автором этой миниатюры. Это было единственное объяснение. А потом она сбежала. Скорее всего в свою любимую Италию.

У Джеймса от гнева потемнело в глазах.

Она опять его предала.

Он постарался сосредоточиться на своем открытии – Бренна жива. Он снова ощутил в себе силу – ее подпитывали ненависть и желание мести.

Он привык себя контролировать и не давать волю эмоциям, но сейчас чувства захлестнули его. Каким-то образом она тайно организовала пожар в башне, чтобы иметь возможность сбежать. Она инсценировала свою смерть и передала свои картины королю, чтобы его бросили в тюрьму. И вдобавок посмеялась над ним, сунув в руку трупа миниатюру, где были изображены они оба. Но каким образом ей это удалось?

Неужели она все это время поддерживала связь со своим отцом?

Превозмогая боль, он встал и начал внимательно осматривать камеру.

Она где-то там, на воле. Живая. И он ее найдет.

Он приведет ее к королю и заставит во всем сознаться. Вернет себе поруганную честь. И свои земли.

Где-то с краю решетки, там, где она касалась осыпающейся стены, он нащупал влагу. Крошечные капельки воды стекали по стене на пол, просачиваясь сквозь щель в потолке.

Острое желание отомстить заставило его пасть на колени и начать слизывать воду языком. Он чуть было не поперхнулся от тошнотворного вкуса ржавчины, но вода охладила его горло и придала ему сил.

Он провел пальцами по неровным краям решетки. Та ее сторона, по которой стекала вода, показалась ему более податливой, чем остальные. Вроде бы немного прогнувшейся.

Он обхватил ее пальцами и с силой дернул. Перекладина заскрипела.

Отойдя на шаг, Джеймс набрал в легкие побольше воздуха и собрал все свои силы. В его лучшие годы такая решетка не могла бы быть для него препятствием. Но сейчас он устал, его мучит жажда и он ослабел от того, что ел только жидкую баланду, которой его кормили тюремщики.

Надо сосредоточиться на Бренне. На ее предательстве. Боль и усталость немного утихли, и сердце забилось громко и ровно, словно полковой барабан перед боем.

Обхватив перекладину рукой и уперев ногу в стену, он сначала рванул, а потом начал тянуть, до предела напрягая мышцы. Перекладина начала гнуться. Он стиснул зубы и удвоил усилия. Пот заливал ему глаза. Сердце бешено колотилось от напряжения. Мускулы против железа. Но сейчас он не может отступить.

Его жене слишком много раз удавалось его одурачивать. Эта мысль прибавила ему силы.

Со страшным скрипом решетка подалась, и ее углы выскочили из своих гнезд. Тяжело дыша, он сдвинул решетку вбок и, обессиленный, упал на солому. В глазах было темно. Потом усилием одной только воли он встал.

Он найдет Бренну.

Он ей отомстит.

Бренна писала нимб над головой очередного святого, но ее мысли были далеко. Она сидела на стуле с высокой спинкой в своей пустой студии в монастыре, расположенном в сонной деревушке недалеко от побережья Италии. Ее взгляд был затуманен, и, несмотря на тепло средиземноморского солнца, пальцы были холодными и негнущимися. Она водила кистью по холсту, пытаясь заглушить боль в сердце.

Утром ей помогала смешивать, краски послушница. Днем к ней приходили учителя. Аббатиса освободила ее от молитв, чтобы она могла вовремя закончить картину к приезду архиепископа в конце следующей недели. Мать Изабелла была к ней более чем добра. Она приняла ее в лоно монастыря, словно она была блудной дочерью. У Бренны было вдоволь кистей и красок и дорогого холста вместо досок и пергаментной бумаги.

Все, о чем она когда-то мечтала: время, учителя, кисти и краски, холсты, помощники.

Но картины выходили из-под ее кисти маловыразительными и плоскими, краски – тусклыми и безжизненными.

Она не хотела писать святых с их нимбами. Ей хотелось…

Острая боль пронзила грудь. Бренна глубоко вздохнула. Только не думать о нем!

Она опустила кисть в голубую краску и начала с силой тыкать ею в холст, словно надеясь вдохнуть в него жизнь, а свои эмоции, наоборот, заглушить; чтобы больше никогда не думать о своем муже, которого она бросила. Неожиданно на холсте появилась разбитая ваза. Проклятие! Бренна бросила кисть на стол. Ей казалось, что, как только она уедет подальше от Монтгомери, она перестанет непроизвольно писать разбитые вазы. Но стоило ее мыслям на минуту отвлечься, тут же как по мановению волшебной палочки появляются эти проклятые осколки.

Что они означают? Почему появляются? Вопросы.

Вопросы. Вопросы без ответов. Вчера она написала три разбитые вазы.

Позавчера – четыре.

А за то время, что живет в монастыре, их уже было не пересчитать.

Голубой цвет казался знакомым, словно она должна была знать, что он означает. Она потерла виски.

– Синьора? – На пороге студии появилась послушница. Это была Альма, одна из ее помощниц. У нее было приятное круглое личико и очень светлые брови, сливавшиеся по цвету с кожей. – Вы здоровы?

.– Да, Альма.

Не дав себе труда исправить картину, Бренна вымыла кисти и сложила тряпки. На сегодня довольно, решила она. Может, у нее станет легче на душе, если она прогуляется по солнцу.

– Вы несчастливы.

– Нет, не несчастлива. Только…

Какая-то оцепеневшая. Такая же, как та мертвая женщина, которую брат положил на ее кровать в башне. Такая же мертвая, как ее картины.

– Но ведь у вас здесь есть все – краски, холсты и…

– Вымой, пожалуйста, это, Альма, – оборвала девушку Бренна, указывая на баночки из-под краски.

Послушница смущенно присела: