– Твоя сестра предложила мне себя в качестве наложницы, – прошептал он. – А что предложишь ты?

Она так напряглась, что он испугался, как бы у нее не сломался позвоночник.

– Можете меня изнасиловать, если хотите, но я ни за что не соглашусь на такое же обещание. – Ее голос дрожал, но взгляда она не отвела. – Моя семья доставила мне много неприятностей, и я хотела сбежать. Но тут появились вы. Я не намерена стать послушной куклой в ваших руках, только чтобы спасти их от них же самих.

Он посмотрел на нее испытующим взглядом и отметил упрямо сжатые губы, глубокую складку между нахмуренными бровями. Большие зеленые глаза горели решимостью. Шрам на щеке был тонким и довольно блеклым. Во всяком случае, он не портил миловидного лица его жены.

– Вот вам и сестринская любовь, – поцокал он языком.

– Незачем обвинять меня в недостатке сестринской любви, если сами вы не что иное, как зверь, и ничего не знаете про мою семью, – ответила она.

Ее слова задели его совесть, но он не подал виду.

– Ну так объясни мне. Совершенно очевидно, что ты не пользуешься таким же уважением в семье, как твоя сестра. Платье на тебе такое простое, что скорее смахивает на обноски, а твоя сестра одета по последней моде.

Бренна гордо подняла голову, словно хотела продемонстрировать шрам на своей щеке. Неужели в ее глазах промелькнула боль, прежде чем она спрятала ее за высокомерием? Или ему это показалось?

– Мне кажется, что тебе не так безразлична судьба твоей сестры, как ты хочешь это показать, иначе ты не согласилась бы поменяться с ней местами.

– Я уже сказала, что думала, что мы недолго будем женаты.

– А оказалось не так.

Она еще больше нахмурилась.

– Вы не можете вечно держать меня в цепях.

Она опять бросала ему вызов.

– Могу, – мрачно сказал он. – Я могу держать тебя в цепях и подчинить своей воле до конца твоей жизни. Ты будешь служить мне день и ночь и выполнять все мои желания.

Она сглотнула.

– Я… я найду способ освободиться.

– Твой самый легкий способ получить свободу – это ублажать меня.

Надо быть более расчетливой.

– И каким образом я могу ублажить вас, милорд? – Она решила попробовать.

Горячая волна прокатилась по его телу. Он знал, что она имела в виду совсем не то, что неожиданно поняло его тело, но что-то в ней возбудило в нем интерес, который, как ему казалось, уже давно был мертв. Она, конечно, хитрила. Она вовсе не была намерена ублажать его, но плоть все поняла по-своему.

Он вдруг решил, что заставит ее согласиться на те же условия, которые предлагала Гвинет. Сколько бы она ни протестовала против того, что не согласится на это, чтобы спасти сестру, он не верил, что она сможет остаться такой холодной.

– Мне понравилось бы увидеть, как ты стоишь, голая, на коленях у моих ног и задаешь тот же вопрос, – ответил он.

Его плоть напряглась. Это будет означать, что ее гордость сломлена. Он видел, как она сердится. Какой она подчас бывает, горячей. Мысль, о том, что все это может принадлежать ему, кружило голову.

– Если я на это соглашусь, вы снимете с меня кандалы и оставите в покое мою сестру?

– Мне казалось, что тебя не волнует, что будет с твоей сестрой, – поддразнил он.

Она отвернулась, но он успел заметить, что боль исказила черты ее лица. Она очень любила свою семью, и это ее сердило. Но что бы ни происходило, мир может быть заключен только на его условиях. А ее любовь к семье будет его оружием.

– Полагаю, ты очень любишь своих сестер – и ту, что красива, и ту, что умна. А еще тебе надо думать об отце и о тех людях, которые живут в замке. Мне не нравится, что ты со мной не была честна. Почему мне с самого начала не сказали, что ты с сестрой поменялась местами?

Она раздраженно фыркнула:

– Не было времени. Вы же были заняты тем, что схватили моего отца, напали на мой дом, чуть не казнили меня и заковали в цепи. Когда я могла вам все рассказать?

Ее замечание застало его врасплох. У этой девчонки наглости не занимать, но странным образом это заинтриговало его больше, чем красота сестры.

– Пойдем, пленница-жена, в спальню и там обговорим нашу сделку.

Ситуация была недвусмысленная, и можно было лишь догадываться, какую сделку предложит такой демон, как Монтгомери. Холод пробежал по позвоночнику Бренны. Скорее всего, речь шла о том, что он лишит ее невинности. Она уже несколько часов этого ждала, но боялась, что у него на уме было не просто протолкнуть свою плоть внутрь ее и тем самым осуществить брачные отношения. Нездоровый блеск в его глазах, когда он заявил, что хочет видеть ее голой и умоляющей у своих ног, по-настоящему напугал ее.

Свет проникал в коридор через бойницы, и в лучах солнца плясали пылинки. Она смотрела по сторонам, надеясь найти место; куда бы могла убежать и спрятаться. Но что можно было сделать в этих цепях? Ничего. И он тоже об этом знал.

Она расправила плечи, готовая выполнить свой супружеский долг. Она будет лежать так же неподвижно, как фигуры на ее миниатюрах. Не станет сопротивляться, как бы он ее ни унижал. Будет думать о цвете и запахах краски и постарается запомнить то, что можно будет использовать в следующей серии своих миниатюр. А сам отвратительный акт наверняка продлится недолго, и она отнесется к нему просто как к способу обогатить свое искусство.

Если ей вообще будет позволено опять им заниматься.

Она поклялась себе оставаться спокойной, но ей очень мешало воспоминание о том, каким был размер его мужского естества во время купания. Она хорошо представляла себе – не раз рисовала – свое лоно, чтобы знать, что он не сможет войти в нее иначе, как с силой.

По мере того как они приближались к спальне, ее беспокойство все росло. Какую он задумал сделку? Кажется, он отнял у нее все, что мог. Ее дом. Свободу. Гордость. Все они, как игрушки, были раздавлены его чудовищными руками. Он даже спрятал от нее ее краски и кисти.

Наконец они дошли до спальни. Он распахнул дверь, втащил ее в комнату и, обернувшись, посмотрел на нее в упор.

Она почувствовала себя такой же одинокой, как один мазок краски на белом холсте. Неужели он набросится на нее, когда она все еще будет в кандалах? Это будет предел ее унижения.

Ну почему она не может упасть в обморок?

От злости на сестер и отца у нее потемнело в глазах. Если бы они не бросили вызов королю этой проклятой свадьбой, ей не пришлось бы расхлебывать кашу, которую они заварили, и расплачиваться своей жизнью и своим телом. Что, если она откажется ублажать Монтгомери? Что он с ними сделает? А ей какое дело? Пусть сами выпутываются.

Дверь захлопнулась за ее спиной со страшным грохотом, а с ней и ее независимое будущее.

– Я сохраню жизнь твоему отцу и твоим сестрам, если ты согласишься – с радостью и восторгом – выполнять в постели любой мой каприз, – сказал он без какого-либо вступления.

С восторгом! Любой каприз! Неужели этот человек ждет, что она сможет притвориться, будто что-то к нему чувствует, если он собирается силой навязать ей то, что ей противно? Она сжала кулаки.

– Просто изнасилуйте меня, и делу конец. – Странно, что этот скот еще до сих пор на нее не запрыгнул. – Я уже связана. Вам осталось лишь завершить все остальное.

Он прислонился к столбику кровати и скрестил руки на груди.

– Это не та сделка, которую я желаю с тобой заключить.

– А я вообще не хочу заключать с вами никаких сделок!

– Но ты же хочешь, чтобы я снял с тебя кандалы? И ты хочешь, чтобы твоя семья осталась жива.

Она разозлилась – ведь он говорил правду и пока ничего не предпринимал. Если бы он сразу же швырнул ее на постель, она смогла бы сопротивляться. А он, видимо, все рассчитал, а это распаляло ее все больше и больше.

– Мне нужна твоя действенная поддержка в деле установления здесь мира и порядка.

– Вот как? Разве мужчины знают, что такое мир? Они думают лишь о войне.