Ной смотрел на эту сцену широко раскрытыми глазами. Он весь застыл от ужаса, к горлу поднялся тугой комок. Он сжал переплетенные пальцы, чувствуя, как лоб покрывается холодной испариной, а глаза заволакивает туманом.

— Подыши, — послышался возле самого уха шепот Танка. — Глубоко и медленно.

Ной послушался. Раненый тоже немного успокоился и заговорил хрипло и глухо, будто у него заложило нос.

— Мы спустились вдвоем. Андрей и я. Наряд на шесть двадцать. Кабель не прозванивался. Спустились и пошли по проводу. Далеко уже ушли. А потом…

Он судорожно вздохнул и снова закашлялся.

— Спокойно, Фома, спокойно, — вновь заговорил милиционер. — Не время сейчас. Там люди в опасности.

— Да. Да… Ну вот, мы шли. Темно там. Фонарь метра на четыре только бьет. Андрей первым шел. Понимаете — за секунду! Раз — и нет его. Только что спину ему мог тронуть, а тут как закричит из темноты! Я фонарь направил — он на полу, а они вокруг. Белые, голые, аж кровь стынет!

Он задрожал и снова зарыскал глазами.

— Один из них на меня уставился. Потом зажмурился и, как сидел на карачках, так и бросился. С ног меня повалил и давай рвать. Как собака вцепился! Зубами, когтями — я думал, надвое раздерет.

— Почему он тебя отпустил? — спросил Караско.

— Не знаю. Отпустил и все. Я потом приподнялся, вперед посветил, а там никого — ни гадов этих, ни Андрея. Унесли они Андрюшу. С собой… С собой забрали. Я к теплице пошел. Там ближе.

— Они за тобой не увязались?

— Бог миловал. Сгинули.

— Это правда, — сказал милиционер. — Он один был.

— Вы видели, как он вылезал? — настаивал Караско.

Милиционер нахмурился.

— Нет.

— Ясно. Ладно, опиши их.

Караско повернулся к Мамочке. Она кивнула и приготовилась рисовать.

— Ну, давай.

— Описать… Так. Описать. Да я толком не рассмотрел — темно там. И…

— Сколько их было?

— Штуки четыре, не меньше. Может, еще были в темноте.

— Мужчины или женщины?

— А пес их знает! Худые очень. Бледные.

— Одеты во что?

— Да голые вроде. Только грязные. И еще — мокрые. И воняло от них — смердело просто. Люди, а на людей не похожи.

— Волосы были?

— Волосы? Были. Такие… черные.

Ной слушал эти путаные описания и ничего не понимал. О чем он говорит? При чем тут тараканы? Или эти люди там — эти существа — и есть тараканы? Голые… В коллекторе отрицательная температура. Кто может ходить голышом при отрицательной температуре?

Мамочка быстро работала карандашом. Шуршала бумага.

Вопросы о внешности сыпались и сыпались один за другим, и, казалось, им не будет конца.

— Глаза? Глаза большие — темные… Рот? Тонкий, будто вовсе без губ… Руки — длинные. Твердые. И ужасно холодные… А пальцы…

Ной едва сдерживал тошноту.

— Ладно, — сказал, наконец, Караско. — Достаточно.

— Я вот только никак в толк не возьму, откуда они вообще там взялись? — раздраженно сказал милиционер. — Коллектор всегда под замком.

Он посмотрел на раненого. Тот притих и понуро разглядывал покалеченную руку.

— Вы дверь за собой заперли?

— Да. По инструкции. Чтобы не сунулся кто.

Ушки подошел к шкафам для документов, выдвинул ящик и вытащил план. Некоторое время он молча изучал его, и, наконец, сказал:

— Есть. Боковой ход.

Он ткнул пальцем в бумагу.

— Узкий какой-то, — с сомнением произнес милиционер.

— Сантиметров двадцать в диаметре, — сказал Ушки. — Им хватит. Пластиковая труба, если схема не врет.

— Да как же хватит? Там и ребенок не пролезет! Они что — резиновые что ли?

Ушки проигнорировал раздраженную реплику и уставился на Караско.

— Меня другое волнует, — сказал он. — Зачем они провод повредили? Почему людей оставили? Они будто нарочно все подстроили.

Он повернулся к ремонтнику.

— Ты уверен, что они за тобой не вышли?

— Не знаю, — буркнул тот. — Вон как они меня изукрасили. Не до того мне было.

— До хоть бы они тебя совсем порвали, — едва слышно произнес Ушки.

Ной услышал.

— Начальник, надо туда спуститься. Если тело все еще там, значит, они боковым ходом ушли. Так быстро им труп не разделать. А если нет…

Ушки многозначительно замолчал.

— Значит они в Городе, — закончил за него Колотун.

Ной вздрогнул. Над столом повисла тяжелая тишина.

— Вот что, — заговорил милиционер, повернувшись к напарнику. — Проводишь этого парня в клинику. А то он здесь, поди, кровью истечет.

Раненый снова застонал.

— И смотри, чтобы ни звука о том, что случилось! Ни одного слова! Это касается всех. Ну! Чего ждете? Выполняйте!

Санитары подхватили парня и выволокли из комнаты. Когда дверь в штаб закрылась, милиционер повернулся к Караско.

— Значит, ты уверен, что это они?

— Они это. Они.

— Ну хорошо. Хотя, чего тут хорошего… Ты возьми своих орлов, и сходите-посмотрите. Теперь это дело особенное. Политическое дело. Отцы города обеспокоены. До сих пор в Квартале было тихо, а тут такое… В общем, сам понимаешь, как это важно. Тебе людей дать?

— Нет. Вниз мы сами пойдем. А людей ты у выходов поставь. Если что — на них погоним.

— Поставлю.

Караско посмотрел на подчиненных.

— Ушки, Танк, Колотун — собирайтесь. Через полчаса встречаемся в гараже.

Они встали. Танк тихонько хлопнул Ноя по плечу и подмигнул. Милиционер тоже поднялся.

— И вот еще, Самсон, по дружбе прошу — никакой пощады. Получится взять живого — хорошо, а нет — не жалейте. Ты меня понимаешь? Нам под землей проблем достаточно, не раздражай Совет… Ну ладно. Храни вас Бог!

Он пожал руку Караско и вышел. В штабе остались только Ной и Мамочка. Она все еще продолжала рисовать, хмурясь и закусывая губу.

— Ной, идем со мной.

В кабинете Караско еще раз перебрал бумаги, нашел нужную и стал быстро писать. Не поднимая головы, он заговорил.

— Рот держи на замке. Все, что здесь происходит, здесь же и остается. Ни маме, ни девушке, ни на исповеди — никому ничего не говори. Ты понял?

— Да.

Ной подумал о том, что сказала бы мама, расскажи он ей обо всем. На дальнейшей работе в Поиске можно было бы смело ставить крест.

— Вот, — Караско протянул ему бумаги. — Иди, оформляйся. Придешь завтра в девять. На сегодня ты свободен.

В кабинет вошла Мамочка.

— Готово, — сказала она и положила рисунок на стол.

Караско даже не взглянул на него, встал и пошел к двери.

— Дождись нас. Остаешься за главную.

Они остались одни.

Ной складывал бумаги в сумку, и взгляд его случайно упал на рисунок. Мамочка очень точно передала все то, о чем рассказывал раненый. С листа смотрело мерзкое существо, словно бы сошедшее с картин, изображающих ад: истощенное, с раскрытым тонкогубым ртом и вытянутой вперед костлявой рукой. На одно жуткое мгновение Ною показалось, будто оно сейчас вырвется наружу, и длинные сильные пальцы вопьются ему в плечо. И в эту же самую секунду он прочел в глазах нарисованной твари страх. И боль.

Мамочка выполнила рисунок быстрыми короткими линиями, и они складывались в неуловимый переменчивый образ хищника — живого воплощения кары небесной и, одновременно, в облик измученного напуганного существа, протягивающего руку в жесте полном отчаяния.

«Она настоящий художник, — подумал Ной. — И она… жалеет их».

— Страхоморда, а? — спросила Мамочка.

Ной вздрогнул и оторвал взгляд от листа.

— Да. Но вам ведь жалко его, правда?

Мамочка нахмурилась.

— С чего ты взял?

— Я увидел это здесь. Настоящий художник не может врать.

Она взяла со стола рисунок и поднесла ближе к глазам. Ее щеки порозовели.

Ной повесил сумку на плечо.

— Я пойду, — сказал он. — Храни вас Бог!

Он дошел до двери, когда Мамочка окликнула его.

— Ной!

— Да?

— Ты. Говори мне — ты.

Практика! Ной не верил своим глазам. В форме зачисления отдельной строкой Караско вписал, что принимает его на практику. Ни на работу, ни в команду — на практику…