Ной снова закричал.

Караско оглянулся.

— Куда ранило?

— Плечо! — отозвался Танк. — За него не волнуйся!

«За него не волнуйся! — мелькнуло у Ноя в голове. — А за кого же волноваться! Я ранен! Боже мой, я ранен!».

Он попытался зажать рану, но от прикосновения стало еще больнее. Из глаз брызнули слезы. Танк быстро и осторожно стянул с него куртку и расстегнул комбинезон. Ной почувствовал, что вот-вот потеряет сознание. Он смутно ощущал, как Танк режет ткань, пытаясь освободить раненое плечо.

— Будешь жить! — выдохнул он в ухо Ною. — Это просто царапина.

Потом Танк засмеялся и отвернулся. Ной взглянул на рану. Действительно — царапина. Глубокая, черная внутри, сочащаяся кровью. Ему стало дурно, и он отвел взгляд.

Танк вытащил из аптечки жгут, обмотал плечо немного выше раны и сильно затянул. Ной застонал.

— Сейчас обработаю, будешь, как новенький. На-ка — возьми! Сожми зубами.

Он сунул Ною в рот деревянный брусок. Тот послушно закусил его, а Танк принялся сдирать крышку со склянки.

— Увязались за нами! — крикнул Караско, глядя в боковое зеркало. — Четыре упряжки.

— С моей стороны еще две! — откликнулся Колотун.

— Догоняют!

— Быстрее не могу. Занесет, уже не выберемся! Черт, ничего не вижу!

Ушки взял ружье и, цепляясь за скамьи, направился, к двери.

Дома впереди вдруг расступились, открывая обширное белое поле с дорогой, обозначенной обломками столбов. Колотун принялся яростно выкручивать руль, направляя машину к ним. Огромный отвал вспарывал снег, взметая перед глазами блестящую белую стену. Наконец, вездеход встал на курс. Колотун увеличил скорость.

— Отстали! — сказал Караско.

Колотун глянул в свое зеркало.

— Вижу одного! Поворачивает!

— Уходят? — спросил Ушки.

— Да! Вырвались!

Они неслись по снежной целине. Вездеход покачивался на невидимых ухабах и рыскал носом.

— Сбавь! — приказал Караско. — Не хватало сейчас слететь с дороги!

Колотун послушно осадил машину. Скрытый снежными облаками, вездеход уносил их прочь.

Караско перебрался в пассажирский отсек.

Танк сидел на полу, прижимая к себе Ноя, словно ребенка. Ной выглядел бледным и испуганным, но вполне живым.

— Ну, как у вас дела?

— Все в порядке, начальник. Царапнуло его, и всего дел. Заживет.

— Хорошо.

Караско потрепал Ноя за здоровую руку и вернулся к Колотуну.

Они двигались без задержек до самого вечера и остановились лишь тогда, когда стало совсем темно. От Пастушат вездеход отделяло теперь девяносто два километра — расстояние вполне достаточное, чтобы почувствовать себя в безопасности. Вся команда собралась в пассажирском отсеке. Танк приготовил ужин.

Ной сидел в углу и без аппетита ел концентрат. Его лицо немного порозовело, боль отпустила и теперь отдавалась в плече редкими тупыми толчками. Колотун приоткрыл окно.

— Говорил я, что в говно влетим, так и вышло, — проворчал он. — Повезло, что целыми выбрались.

Он глянул на Ноя.

— С крещением тебя, сын мой.

— Про Голенищево что-нибудь удалось узнать? — спросил Ушки.

— Ты парня скрутил? — поинтересовался Караско в ответ.

— Да.

— Хорошая работа.

Караско отставил миску и потер руки.

— Узнать удалось. И новости, ребята, плохие. Пастушата шли к Городу. Если бы не Голенищево, они были бы уже у нас на пороге.

— Как я понимаю, теперь у них другие планы, — сказал Колотун.

— Да. Но главная опасность не в них. Тараканы тоже идут к Городу. Я не знаю, сколько их, но их оказалось достаточно для того, чтобы за час истребить почти всех Пастушат. Вот это, действительно, плохо.

— Ты уверен, что они идут к Городу? — спросил Ушки.

— Да. В Голенищево раньше была база, и ни о каких тараканах там не слышали. Следовательно, те пришли позже. В Городе их тоже раньше не было, только недавно стали появляться. Вы нашли гнездо на западе от Города?

— Северо-запад, — сказал Ушки. — Километрах в двухстах отсюда.

— Они идут на восток. К нам.

— Что-то медленно идут, — заметил Танк. — Сколько лет прошло.

— Пастушата говорят, что тараканы не выходят на снег. Скорее всего, это значит, что они движутся по подземным коммуникациям, если находят. И подолгу остаются на месте.

— Пока не сожрут все, что есть вокруг, — проворчал Колотун.

Они немного помолчали.

— Завтра поворачиваем обратно, — сказал Караско. — Попробуем найти путь в обход Пастушат и Голенищева. Мы с Колотуном дежурим первыми. Потом Ушки. Потом Танк. Все. Отбой.

Было темно. Ной лежал и прислушивался к дыханию спящих. Танк вытянулся бревном и храпел; Ушки, наоборот, спал беззвучно, и все время крутился с бока на бок. Из щелей двери в кабину, пробивались тонкие полоски света. Там сидели Караско с Колотуном и обсуждали предстоящую дорогу.

Ною не спалось. Ему было больно и страшно. Ему хотелось покоя, того чувства, к которому он привык с детства. Он пытался вызвать его, говоря, что рядом люди, что вездеход закрыт, что он в безопасности, но оно не приходило. Город заботился о людях, и эта забота давала чувство дома. Пустая Земля оставалась пустой. И ей не было никакого дела до чьей-то жизни или смерти. Здесь все это не имело значения.

Возле окна, которое Колотун оставил немного приоткрытым, послышалось тихое, едва уловимое шуршание. Ной скосил глаза, но ничего не увидел. «Я уже начинаю слышать то, чего нет, — подумал он. — Скоро буду шарахаться от любого звука. Надо взять себя в руки». Ной закрыл глаза и некоторое время прислушивался к тишине. Потом он задремал.

Его разбудил не звук — запах. Запах проник в сон образом Святой Сусанны над входом в комнату для исповедальной группы. Ною снилось, что он сидит на собрании, рядом с ним Лайла. Она что-то говорит. Он смотрит на святой образ, и вдруг тот подмигивает ему. Глаза Святой Сусанны моргают, трогательное истощенное лицо приобретает хищное выражение. Образ плывет, искажается и покидает картину. Другие сидят спиной и ничего не видят, Ной хочет встать, протянуть руку, крикнуть, но не может шевельнуться. Святая Сусанна касается пола тонкими ногами, делает шаг, другой. Подходит к Багуцкому, который что-то быстро говорит, наклонившись вперед. Он не видит ее. Обоняние Ноя обжигает отвратительная вонь. Он стонет и… открывает глаза.

В пассажирский отсек льется холодный воздух — окно уже не приоткрыто, а распахнуто настежь. Но даже свежий поток не может разогнать густые миазмы, напитавшие пространство вокруг Ноя. Краем глаза он уловил слабое движение и застыл. Что-то было там, возле двери в кабину, заслоняя собой часть полоски света. Что-то пряталось в темноте.

Очень осторожно и медленно Ной потянулся к спящему рядом Ушки. В полной тишине, прерываемой лишь всхрапываниями Танка, он уловил быстрое, почти бесшумное дыхание. Световая полоска впереди вытянулась почти до пола, а потом снова уменьшилась. «Проклятая темнота, — подумал Ной, продолжая тянуть руку. — Проклятая темнота». Он коснулся бока Ушки и легонько ткнул его. Тело под одеялом мгновенно напряглось. «Слава Богу!» Полоска стала еще короче и продолжала медленно таять, заслоняемая чем-то невидимым, чем-то страшным, чем-то двигающимся в темноте. Ной почти чувствовал вязкое течение времени.

Ушки не шевелился, и Ной запаниковал. «Вдруг он вовсе не проснулся? Вдруг опять заснул? Не спи! Пожалуйста, не спи!». Он боялся шептать, боялся шевельнуться. Вертикальная полоска света пропала. Ушки слабо шевельнулся.

Густой вонючий воздух впереди гудит, взрывая тишину. Ушки мгновенно сгибается и оказывается над кроватью Ноя; что-то бьет его в грудь, и он падает навзничь, давя парня. Плечо Ноя отзывается острой болью, и он кричит. Над головой раздается яростный вой, потом на него накладывается треск рвущейся ткани и быстрые скрежещущие звуки, от которых тело Ушки сотрясает крупная дрожь. Он бьет руками и ногами в темноту, давя Ноя так, что тот не может вздохнуть; пытается повернуться на бок, а потом кричит. Что-то падает в дальнем конце отсека, звенит посуда. Ной чувствует теплые струйки на лице и пытается отвернуть голову. Ушки все же поворачивается и задевает его локтем, едва не выбивая передние зубы. И снова кричит.