Он перевел взгляд на батюшку Даниила.

— Я грешен, отче. Мне не хватает смирения.

Ной почувствовал, как вспыхнула кожа на лице. Симон даже не потрудился как следует завуалировать свое неприятие. Он лишь придерживался необходимых рамок исповеди, и не более того. По правилам, то, что говорилось на собрании, должно было иметь форму покаяния, и Симон выдержал ее, балансируя на самой грани, но цель его проступала ясно и к покаянию отношения не имела — он хотел оскорбить. Поставить на место выскочку-оборванца, высказать сразу и предельно точно свое отношение. Неожиданно для себя, раньше ему такое в голову не приходило, Ной почувствовал желание ударить его. Прямо в тонкие кривящиеся губы. Разбить их в кровь. Это был бы самый правильный ответ такому, как Симон Декер.

Его колена тихонько коснулась рука Лайлы. Она уловила порыв и предупреждала — нельзя. Это разозлило его еще больше.

Когда Симон закончил, повисло напряженное молчание. Глаза собравшихся сосредоточились на Ное. Вожак показал свое отношение и указал ему место, теперь новичку предстояло либо смириться и войти в стаю презираемым волчонком, либо вступить в борьбу.

Ной заметил взгляды, которыми обменялись батюшка и царственная Елена, дочь главы городского Совета. Тот словно спрашивал ее о чем-то, и она, помедлив несколько мгновений, легким кивком дала свое согласие.

Батюшка Даниил встал и произнес длинную речь о необходимости усмирять гордыню, о добродетели скромности и о терпимости. Ной слушал эти общие слова, которые, словно змеи между камней, скользили, не касаясь ничего конкретного, и ждал. Когда батюшка закончил и вновь спросил, кто хочет говорить, он поднял руку.

И снова почувствовал предостерегающее касание Лайлы, но стал на него реагировать. Симон хотел определенности в их отношениях — он ее получит. Батюшка кивнул, разрешая ему говорить. Ной встал.

— Я новичок среди вас, поэтому, в самом начале, хочу поблагодарить за теплый прием. Исповедальная группа, это семья, духовная семья — нечто много большее, чем круг друзей. Это готовность выслушать, понять и принять, помочь.

Ной перевел взгляд на Симона. Тот ждал.

— Я слаб. В этом моя беда, — продолжал Ной. — Я ищу и не нахожу в себе смелости помочь тому, кто в беде. Тому, кто ошибается и сворачивает с благого пути на темную тропку. Я вижу человека, который ставит себя выше остальных; человека, которому нет дела до Божьих заповедей; человека, который в пустой гордыне проносится по жизни, словно летит на машине по Дороге, и на все ему наплевать. Появись на его пути прохожий, гордец не остановит свою гонку. Он может убить его, а может и нет, и это зависит не от его воли, его выбора, его веры — а от слепого случая. Я вижу человека, который не способен понять, где проходит грань между добром и злом. Слепого, злобного, никчемного человека. И я не могу заставить себя взять его за руку, сделаться ему другом, помочь стать самим собой, а не пустой игрушкой противоречивых страстей. У меня нет на это душевных сил. Я не могу простить его, а значит — не могу помочь. Я грешен, отче. Дух мой слаб.

Ной сел.

Симон подался вперед и сжал подлокотники кресла.

— Что ж, Ной, — быстро заговорил батюшка Даниил. — Я рад, что ты так откровенно рассказал нам о том, что гложет твою душу. Я приветствую это. Но, вместе с тем, я вижу, что не хватает тебе не только душевных сил, но и еще одной важной вещи — сдержанности. Подумай над этим. Любой мир, каким бы несовершенным он нам ни казался, можно менять, лишь изменив прежде себя.

Ной его не слушал, он смотрел на Симона. Теперь он знал точно, в этом не было никаких сомнений, что тот никогда не станет ему другом или хотя бы добрым знакомым. С этой самой минуты они — враги. Если бы Ной рассчитывал на какое-то будущее в Городе, это могло бы стать катастрофой. Ничего не желая и не имея этого будущего, теперь Ной даже наслаждался.

Далее собрание продолжилось под негласным руководством Елены. С помощью батюшки, она вернула разговоры в обычное безопасное и бессмысленное русло. Она дала понять всем, что дальнейшее выяснение отношений не будет происходить здесь. Ее послушались, и все пошло своим чередом.

За весь вечер Лайла не произнесла ни единого слова.

Когда они покинули собрание и шли к машине, она сказала.

— Это было очень глупо, Ной. Очень глупо.

— Он хотел меня унизить. Я не собираюсь этого терпеть.

— Если ты хочешь достигнуть вершин здесь, в Городе, тебе придется вытерпеть и не такое. Ты нажил себе сильного врага, не имея еще ни одного сильного друга. Нет ничего хорошего в том, что ты устроил. Ну зачем ты на него полез?

Позади них заревел двигатель и вспыхнул свет. Они едва успели остановиться — в полуметре от них пронеслась машина Симона Декера и, сверкнув тормозными огнями, скрылась за поворотом.

— Как глупо! — сказала Лайла.

Общее собрание заговорщиков Караско организовал через два дня. Он позвонил Ною рано утром, заставив его вылезать из кровати и бежать по холодному полу к аппарату, пока звонок не разбудил мать.

— Тебя будут ждать сегодня вечером. После работы зайдешь к Андрею, он проводит.

— Там будут все?

— Все.

До выхода из дома оставалось еще два часа. Ной снова забрался в постель, но заснуть не мог — лежал и думал о предстоящей встрече. Опасную он затеял игру. Если все пойдет не так, как он рассчитывал, побег из Города может оказаться под вопросом. Ной уже так привык к мысли об отъезде, так много поставил на карту, так безоглядно сжигал мосты, что не оставил себе выбора. Но он должен был рискнуть, иначе все теряло смысл.

«Господи, дай мне сил. Не для себя прошу, Ты знаешь».

Дом, где собрались заговорщики, находился недалеко от Центра. Это было хорошо сохранившееся, тщательно отремонтированное здание. Жили здесь не сливки из Квартала, не те, кто стоял у руля, но те, кто выполнял их приказы. Ничуть не смущаясь своего потрепанного вида, Андрей провел Ноя мимо привратника, который, видимо, хорошо его знал, и они поднялись на второй этаж. Дверь им открыл Караско. За его спиной горел яркий свет, и раздавались голоса.

— Все уже собрались, — сказал он. — Ждут с нетерпением.

Людей в просторной, богато обставленной комнате оказалось немного. Помимо Караско и Андрея, еще пятеро. Ноя усадили на стул, и Караско взял слово.

— Думаю, все знают, почему мы сегодня собрались, — сказал он. — Один из нас, Ной, человек, который помогает нам отыскать информацию о Большом Городе, хочет сообщить нам нечто важное. Я не знаю, о чем пойдет речь, он предпочел держать это в тайне. Сейчас, надеюсь, он сам обо всем нам поведает.

Он повернулся к Ною.

— Ну как, все устраивает? Моешь говорить.

Ной встал и оглядел собравшихся. Все они, за исключением Андрея, выглядели вполне благополучными. Ведущие шестерни городской машины, взбунтовавшиеся против хозяев и намеренные ответить подлостью на подлость. Ной заставил себя отбросить эти мысли. Он был не лучше их, может быть даже хуже.

— Прежде чем высказать то, с чем я пришел сюда, я хотел бы представиться. Меня зовут Ной Коштун. Я работаю в Лабораториях, как когда-то работал мой отец, Петр Коштун. Вы все знаете, почему я с вами, чем могу быть полезен общему делу. Но я ничего не знаю о вас. Наверное, это неправильно. Поэтому, перед началом разговора, не могли бы вы, хотя бы в двух словах, рассказать о себе и свое роли?

Среди собравшихся возникло замешательство. Люди переглядывались, пожимали плечами, пока, наконец, все взгляды не сошлись на небольшом носатом толстяке в хорошем костюме.

— Матвей, что скажешь? — спросил Караско.

Толстяк благодушно кивнул.

— Почему бы и нет? — сказал он. — Юноша прав. Мы должны быть честными друг перед другом, раз уж сидим в одной повозке. Вступая в организацию, подобную нашей, молодой человек имеет право знать, с кем он. Разумеется, при этом, молодой человек должен отдавать себе отчет в том, что все, сказанное здесь, здесь же и останется. В любом случае.