Вероятно, Дарья Петровна знала о начавшихся к тому времени близких отношениях её сына с Анной Петровной, так как после кончины матери Александр Васильевич оставил в своём дневнике запись: «Неужели известие о счастье сына могло убить мать?» К моменту сближения с Керн ему было 17 лет, а ей – 37.
Это была взаимная любовь – именно та, которую Анна Петровна так долго искала. Основываясь на богатом жизненном опыте, она понимала, что в любви – возможно, последней в её жизни – промедление и нерешительность недопустимы, и положила на алтарь этого чувства всё, что имела: и возможность достичь, наконец, материального благополучия, выхлопотав после смерти мужа вдовью пенсию, и положение в свете, и благосклонность родных.
Позже Марков–Виноградский в дневнике возвращался к романтической атмосфере их первых свиданий, поэтично описывая свои тогдашние ощущения, которые были свежи в памяти и через много лет семейной жизни с нашей героиней:
«Я помню приют любви, где мечтала обо мне моя царица <…>, где поцелуями пропитан был воздух, где каждое дыхание её было мыслью обо мне. Я вижу её улыбающуюся из глубины дивана, где она поджидала меня… Когда сходил я с лестницы той квартирки, где осознал я жизнь, где была колыбель моих радостей <…> по мере удаления моего от заповедных дверей, грусть больнее и сильнее вкрадывалась в сердце, и на последней ступеньке невольно всплыли слёзы на отуманенных глазах… Никогда я не был так полно счастлив, как на той квартире! Из этой квартиры выходила она и медленно шла мимо окон корпуса, где я, прильнувши к окну, пожирал её взглядом, улавливал воображением каждое её движение, чтоб после, когда видение исчезнет, тешить себя упоительной мечтой! Она повернула за угол… кончик чёрного вуаля мелькнул из–за угла и нет её… О, как жадно порывалось сердце вслед за нею… хотелось броситься на тротуар… чтобы и след её не истёрся посторонним, казалось, и в нём была ласка и завидовал я тротуару!.. А суббота настанет… в чаду мечты летишь по проспекту, не замечая ничего и никого, превратившись весь в желание скорее дойти до серенького домика, где её квартира… И вот уже взгляд отличает то, к чему сквозь здания, сквозь деревья и дом… Уже обозначилось в доме окно… и она выглядывала из него, освещенная заходящим солнцем… И вот поцелуй сливает нас, и мы счастливы, как боги!.. Так я царствовал в сереньком домике на Васильевском острове!..
А эта беседка в Петергофе, среди душистых цветов и зелени в зеркалах, когда её взгляд, прожигая меня, воспламенял… И мы под песню соловья, в аромате цветов, любовались друг другом, смотря в зеркальные стены беседки. <…> Она так чудно хороша, что я был в счастливом забытьи…»
28 апреля 1839 года в селе Мацковцы Лубенского уезда Анна Петровна родила от кузена сына, которого в честь молодого возлюбленного назвала Александром. Рожала 39–летняя Керн очень тяжело – мучилась ещё неделю после того, как отошли воды. Она словно отдала все силы этому позднему ребёнку и после его рождения долго хворала.
В 1839 году Марков–Виноградский был выпущен из корпуса и направлен для продолжения военного образования в офицерские классы Артиллерийского училища; не закончив их, в 1840 году он определился на службу в 7–ю артиллерийскую бригаду, базировавшуюся в Полтавской губернии: Лохвице, Лубнах и Хороле. По пути к месту назначения в конце августа 1840 года он заехал в Тверскую губернию навестить сестру Лизу, жившую у тётки Татьяны Петровны Львовой (в дальнейшем и он, и Анна Петровна поддерживали тесные связи с хозяевами имения Митино).
В начале 1839 года дочь Анны Петровны Екатерина возвратилась в Смольный институт в качестве классной дамы. 28 марта состоялось знакомство Екатерины Ермолаевны с Михаилом Ивановичем Глинкой у Дмитрия Степановича
Стунеева, ведавшего хозяйством в Институте благородных девиц и женатого на сестре Глинки Марии. 34–летний композитор недавно разошёлся с женой, но никак не мог добиться развода; Екатерине же исполнился 21 год.
«Она была нехороша собой, – писал позже Глинка об этой встрече, – нечто страдальческое выражалось на её бледном лице… Мой взор невольно остановился на ней; её ясные выразительные глаза, необычайно стройный стан (elance), и особенного рода прелесть и достоинство, разлитые во всей её особе, всё более и более меня привлекали. Оправясь несколько после сытного обеда и подкрепив себя добрым бокалом шампанского, я нашёл способ побеседовать с этой милой девицей, и как сейчас помню, чрезвычайно ловко высказал тогдашние мои чувства. <… > Вскоре чувства мои были вполне разделены милою Е. К., и свидания с нею становились отраднее. <…> Мне гадко было у себя дома, зато сколько жизни и наслаждений с другой стороны: пламенно–поэтические чувства к Е. К., которые она вполне понимала и разделяла…»
Композитор посвятил Екатерине Ермолаевне романс «Если встречусь с тобою», слова которого, по воспоминаниям Глинки, «Е. К. выбрала из сочинений Кольцова и переписала для меня». Для неё же написал он и фортепианный Valse–Fantaisie, поражающий проникновенной красотой, а также романс на стихи Пушкина «Где наша роза, друзья мои».
В начале зимы 1839/40 года Екатерина Ермолаевна тяжело заболела и переехала к матери на Дворянскую улицу. Михаил Иванович стал приходить к ней туда.
«…Глинка снова ожил, – вспоминала Анна Петровна. – Он бывал у меня почти каждый день; поставил у меня фортепиано и тут же сочинил музыку на 12 романсов Кукольника, своего приятеля. <…> Моя маленькая квартира была в нижнем этаже на Петербургской стороне, в Дворянской улице. Часто народ собирался кучкой у окна, заслышавши Глинку. <…> Он часто играл нам свою Камаринскую, но когда хотел меня разутешить, то пел песнь Финна, на известный нам мотив, усвоенный им во время поездки на Иматру».
Весной 1840 года Глинка создал свой музыкальный шедевр на стихи Пушкина, адресованные А. П. Керн. «Е. К. выздоровела, – вспоминал композитор, – и я написал для неё вальс на оркестр B–dur. Потом, не знаю по какому поводу, романс Пушкина „Я помню чудное мгновенье“».
Вероятно, чувство поэта к Анне Петровне, выраженное в этих стихах, совпало с чувством композитора к её дочери – и родился этот замечательный, наполненный нежностью и
страстью, бессмертный романс. Музыка в нём настолько органично слилась с текстом, что когда мы читаем стихи, то слышим музыку, а когда раздаются чудесные звуки этого романса, в памяти сразу возникают бессмертные пушкинские строки. Это происходит из–за того, что Глинка тонко уловил песенную основу и музыкальную гармонию этого стихотворения, его интонационно–синтаксические подхваты и повторы, создающие ритмико–мелодическое единство, романсную напевность стиха.
Наверное, лучше певца о романсе не скажет никто. Блестящий исполнитель лирического репертуара Олег Погудин пишет: «В музыке [этого] романса – нежность и страсть расцвета влюблённости, горечь разлуки и одиночества, восторг новой надежды. В одном романсе, в нескольких строчках – вся история любви, которая повторяется из века в век. Но никто и никогда уже не сможет выразить её так, как это сделали Пушкин и Глинка».
Существует, однако, версия, основанная на воспоминаниях племянника А .С. Пушкина Л. Н. Павлищева, что романс на стихи «Я помню чудное мгновенье» Глинка написал ещё в начале 1830 года и впервые исполнил в доме Павлищевых в присутствии поэта и Анны Петровны. Шурин Пушкина Н. И. Павлищев якобы аккомпанировал на гитаре, а Глинка пел. «Дядя (А. С. Пушкин. – В. С), выслушав романс, – писал Павлищев, – бросился обнимать обоих исполнителей, а Анна Петровна сконфузилась, прослезилась от радости». В сноске к этому фрагменту воспоминаний их автор добавил: «Появился этот романс Глинки в печати действительно в 1839 году, значит 9 лет спустя, и появился уже в другом виде. А что всего замечательнее, Глинка тогда его написал не для Анны Петровны, а для дочери её – Екатерины Ермолаевны Керн, на которой он хотел жениться».
