Расплатившись с долгами, 2 августа 1877 года Марковы–Виноградские выехали в Москву. Они поселились в заранее приготовленной сыном квартире № 20 на верхнем, третьем этаже дома Гуськовых на углу улиц Тверской и Грузинской. Сын Александр с женой и дочерью Аглаей проживал в этом же доме в меблированных комнатах. Вскоре приехал из Петербурга и навестил их Николай Николаевич Тютчев. Увидев, в каком бедственном состоянии находятся Марковы–Виноградские, он подарил Александру Васильевичу пальто, а маленькой Аглае – три платья.

Здесь уместно будет привести воспоминания артиста московского Малого театра Осипа Андреевича Правдина:

«В 1878 году Анна Петровна жила с семьёй неких Семев–ских на Тверской–Ямской, у самой Тверской заставы, на углу Кузнечного переулка, – жила и умерла в комнате 3–го этажа. Есть люди, утверждающие, что она умерла в бедности, – это неправда: в момент, который я описываю, Вино–градские жили хотя и не роскошно, но ни в чём не нуждались. Старушку, по возможности, холили и оберегали. Жена моя, Мария Николаевна, знавшая знаменитое прошлое Анны Петровны и какую она играла роль в жизни нашего великого поэта, очень заинтересовалась старушкой, и в один прекрасный день её представили ей. Анна Петровна была очень любезна и внимательна, много говорила, конечно, вспоминала и Пушкина, и Дельвига <…>; она принимала довольно часто мою жену, беседовала с ней, довольно долго вспоминала, как в Полтаву приезжал император Александр, танцевал с ней на балу <…>. Я совершенно отчётливо вспоминаю теперь то впечатление, которое охватило меня, когда я увидел её в первый раз. Конечно, я не ожидал встретить тот образ красавицы Керн, к которой наш великий поэт обращал слова „Я помню чудное мгновенье“, но, признаюсь, надеялся увидеть хоть тень прошлой красоты, хотя намёк на то, что было когда–то…

И что же? Передо мною в полутёмной комнате, в старом вольтеровском кресле, повёрнутом спинкой к окну, сидела маленькая–маленькая, сморщенная, как печёное яблоко, древняя старушка в чёрной кацавейке, белом гофреном чепце, с маленьким личиком, и разве только пара больших, несколько моложавых для своих 80–ти лет глаз, немного напоминала о былом, давно прошедшем. Я был настолько удручён тем, что увидел, что когда меня представили, не нашёлся даже о чём говорить, ограничился двумя–тремя фразами о её здоровье, простился и ушёл… Передо мной сидел точно не живой человек, и прощание моё было скорее с существом, принадлежавшим уже другому миру… »

В Москве Марковых–Виноградских навещали родственники из Тверской губернии: двоюродная сестра Анны Петровны Анна Павловна Ржевская (урождённая Понафидина), её брат Николай Павлович Понафидин с женой Серафимой Николаевной (в девичестве Юргеневой), жена Павла Александровича Бакунина Наталья Семёновна (Корсакова). Все они обещали устроить Марковых–Виноградских на лето 1878 года у себя в имениях: или в Курово–Покровском у Пона–фидиных, или в Прямухине у Бакуниных.

Их сын Александр получил место журналиста в конторе движения Брестской дороги с жалованьем 30 рублей в месяц.

11 февраля 1878 года семейство отметило очередной день рождения Анны Петровны. «Именины голубки нашей милой, – записал в дневнике её супруг, – начались пирогами с осетриной и гостями со шлейфами и без оных, а закончились в Сашином номере водкой и стукалкой».

6 апреля Н. Н. Тютчев прислал Александру Васильевичу денежное пособие, а через две недели Марковы–Виноград–ские отправились в Тверскую губернию. С 19 апреля 1878 года они поселились в Торжке на съёмной квартире, которую организовала для них Н. С. Бакунина. За 33 рубля в месяц они получили пять комнат и переднюю, дрова, воду, молоко, прислугу и обед в два или три блюда. Их навещали Т. С. Львова и М. С. Оленина, Н. С. Бакунина, Д. Д. Романов, Е. П. Безобразова. Сами Марковы–Виноградские также нанесли несколько визитов: 2 мая – к Львовым в Митино и Прутню, через неделю – в Выставку (Ново–Спасское) к Николаю Петровичу Оленину и его жене Вере Аполлонов–не (урождённой Уваровой).

Но Марковы–Виноградские жильём и особенно питанием были недовольны: «Кормят хозяева плохо, не умеючи… Чай отзывается селёдками, кофе отдаёт кожами…» Пришлось Евгении Андреевне Львовой, вдове троюродного брата Анны Петровны Ивана Сергеевича, подыскивать для них новую квартиру – в доме протоиерея Платона Родионовича (Иеродионовича) Бравчинского на Дворцовой улице (ныне улица С. Разина). Бравчинские на протяжении длительного времени являлись духовниками семьи Пожарских – владельцев знаменитой гостиницы, воспетой Пушкиным в его «Подорожной» и нескольких письмах и славящейся прозванными в честь её хозяев котлетами. Так судьба на закате жизненного пути ещё раз вывела Анну Петровну на пушкинский след. 15 мая Марковы–Виноградские переезжают «в чистые комнаты чистой семьи почтенного протоиерея», расположенные напротив женского монастыря, игуменья которого Мартирия «удостоила их знакомством и ласками». За квартиру с дровами платили 11 рублей; за обед, которого хватало и для горничной Маши Лушаковой, – 24 рубля. Рядом находился городской бульвар, по которому всегда было приятно прогуляться.

На новой квартире их посетили П. А. Бакунин, Т. С. Львова, М. С. Оленина, барон Мирбах, казначей Жемчужников, бухгалтер Терликов, Александр Александрович Бакунин с племянницей Ольгой Николаевной Повало-Швейковской, Николай Сергеевич Львов, директор учительской гимназии Алексей Григорьевич Баранов. В течение лета сами Марковы–Виноградские побывали в Митине и Прут–не, в Василёве у Дмитрия Сергеевича Львова, в Селихове у Татьяны Ивановны Загряжской. «Мы утопали 8 дней в усладах деревенской, барской жизни среди ласк, внимания добрых родных, угощавших нас с самым широким радушием и даже баловством», – записал Марков–Виноградский.

Александр Васильевич один съездил в Прямухино, где «купался в философии и ласковом гостеприимстве». Однако он заметил, «что коммунная жизнь в нём не приходится по вкусу женщинам, тоскующим по семейному очагу»: у Бакуниных, хотя и обращавшихся со знакомыми дамами любезно, принято было подтрунивать над женским умом и женской логикой. Этот стиль общения задевал Маркова–Виноградского, для которого жена была высшим авторитетом: «…Обращаются с ними шутя, подсмеиваются, хотя и очень любезно, над их мышлением, часто не согласным с философскою строгостию и точностию, которою Бакунины проникнуты до излишества; и, вообще, постоянно почти играют с ними. Мало беседуют с женщинами и слишком много посвящают часов на утехи эгоизма. Так, мой милый, добрый Александр (Бакунин. – В. С.) все свои досуги от службы проводит на устроенных им горке и болотце, любуясь насаженными на них растениями из разных стран. А Лиза грустит в одиночестве. Павел больше уделяет себя Наташе, чаще отрываясь для неё от философских вопросов, на которые пишет ответы. Более других семейно живёт Алексей. Но он очень болезнен, и его прекрасное лицо, напоминающее средневекового учёного, поседевшего и исхудавшего над изучением пыльных летописей, как бы прозрачно, от бледности и выражения чего–то неземного. А такое лицо приятно ли созерцать молодой жене его, Марье Николаевне Мордвиновой, сияющей весёлой добротой? Все они любят философские разговоры, споры и чтения, а это не особенно занимательно для их жён».

17 августа А. В. Маркову–Виноградскому исполнилось 58 лет. «Чтобы сделать этот день приятным, – записал в дневнике именинник, – я купил моей доброй старушке винограду и платок на шею. Потом водил к Ефрему, и она была очень довольна, особенно когда удался пирог с грибами. Рано утром дети наши обрадовали нас поздравительной телеграммой». Обратим внимание: в свой день рождения он хочет прежде всего порадовать супругу.

29 августа Александр Васильевич послал сыну письмо, в строках которого были и осознание старческой немощи, и просьба о помощи, и обещание не быть обузой: