Антуан сказал это с усмешкой, но взгляд его был необычайно серьезным. Он долго и внимательно смотрел на Джона Генри, оценивая выражение его глаз.

– Она хорошенькая, не правда ли? Нескромно так говорить о собственной дочери, но… – Антуан беспомощно развел руками и улыбнулся.

На этот раз Джон Генри ответил ему широкой улыбкой.

– Хорошенькая – это не то слово. – И он почти с мальчишеским смущением задал вопрос, который вызвал у Антуана улыбку: – Она поужинает с нами сегодня вечером?

– Если ты не будешь возражать. Я планировал поужинать дома, а потом зайти в мой клуб. Мэтью Буржеон будет там сегодня вечером, и я уже несколько месяцев обещаю ему, что познакомлю вас в следующий раз, когда ты будешь в Париже.

– Звучит заманчиво.

Но когда Джон Генри улыбнулся, он думал вовсе не о Мэтью Буржеоне.

Он ухитрился заставить Рафаэллу расслабиться в этот вечер, как и через два дня, когда заглянул к ним на чай. Он пришел специально, чтобы увидеть ее, и принес ей две книги, о которых рассказывал за ужином двумя днями ранее. Она снова покраснела и впала в молчание, но на этот раз он смог разговорить ее, и к концу дня они были уже друзьями. В течение последовавших шести месяцев она стала относиться к нему почти с таким же благоговейным почтением и привязанностью, как и к своему отцу. А когда она отправилась в Испанию, она рассказала матери, что он стал ей как родной дядюшка.

В ту поездку Джон Генри появился в Санта-Эухенья вместе с отцом Рафаэллы. Они смогли провести там лишь один короткий уикенд, во время которого Джон Генри положительно очаровал Алехандру и целую армию родственников, собравшихся в поместье весной. Именно тогда Алехандра разгадала намерения Джона Генри, но Рафаэлла ничего не подозревала до самого лета. Наступила первая неделя летних каникул, и Рафаэлла собиралась улететь в Мадрид через несколько дней. Тем временем она наслаждалась последними днями в Париже, и когда появился Джон Генри, она уговорила его прогуляться с ней вдоль Сены. Они разговаривали об уличных художниках и о детях, и ее глаза загорелись, когда она стала рассказывать ему о своих маленьких племянницах и племянниках, живших в Испании. Очевидно, она питала страсть к детям и казалась невероятно прекрасной, когда смотрела на своего спутника огромными темными глазами.

– И сколько детей ты хочешь иметь, когда вырастешь, Рафаэлла?

Он всегда очень четко произносил ее имя. И это ей нравилось. Для американца это было сложное имя.

– Я уже выросла.

– Правда? В восемнадцать лет?

Он посмотрел на нее с усмешкой, но в его глазах было что-то странное, чего она не могла понять. Какая-то усталость, мудрость и печаль, словно в это мгновение он подумал о своем сыне. О нем они тоже часто разговаривали. А она рассказывала ему о своем брате.

– Да, я уже взрослая. Осенью я поступаю в Сорбонну.

Они улыбнулись друг другу, и ему пришлось приложить огромное усилие, чтобы не поцеловать ее прямо здесь и сейчас.

Все время, пока они прогуливались, он раздумывал над тем, как сделать ей предложение, и не сошел ли он вообще с ума, помышляя об этом.

– Рафаэлла, а ты никогда не думала о том, чтобы поступить в колледж в Штатах?

Они медленно брели вдоль Сены, и она задумчиво отрывала лепестки с цветка, который держала в руках. Посмотрев на него, она покачала головой:

– Не думаю, что смогу это сделать.

– Но почему? Твой английский безупречен.

Она снова медленно покачала головой и печально взглянула на него.

– Моя мама никогда не позволит мне. Это… это так отличается от ее образа жизни. К тому же это слишком далеко от дома.

– Но ты хочешь этого? Образ жизни твоего отца также отличается от ее образа жизни. Будешь ли ты счастлива в Испании?

– Не думаю, – откровенно призналась она, – но не уверена, что у меня есть выбор. Я думаю, папа всегда намеревался обучить Жюльена банковскому делу, а что касается меня, полагалось, что я буду жить с матерью в Испании.

Мысль о том, что до конца дней она будет окружена дуэньями, возмутила его. Даже как ее друг он хотел для нее большего. Он хотел видеть ее свободной, оживленной, смеющейся и независимой, а не похороненной в Санта-Эухенья, как ее мать. Это будет ненормальная жизнь для такой девушки. Он всем сердцем чувствовал это.

– Я не думаю, что ты должна делать это, если ты этого не хочешь.

Она улыбнулась ему, и в ее юных глазах отразилось смирение, смешанное с мудростью.

– В жизни у всех есть обязательства, мистер Филлипс.

– Не в твоем возрасте, малышка. Конечно, у тебя есть обязанности. Учиться в школе. И до определенной степени прислушиваться к родителям. Но ты не обязана выбирать тот образ жизни, который тебе не нравится.

– А что еще мне остается? Я ничего другого не умею.

– Это не оправдание. Ты счастлива в Санта-Эухенья?

– Иногда. А иногда нет. Иногда я нахожу всех этих женщин утомительными. Хотя моя мать любит их. Она даже берет их с собой в путешествия. Они путешествуют толпами, в Рио и Буэнос-Айрес, в Уругвай и Нью-Йорк. И даже когда она приезжает в Париж, она берет их с собой. Они всегда напоминают мне школьниц, они кажутся такими… – она сконфузилась, – такими глупыми. Разве нет?

Он кивнул:

– Может быть, немного. Рафаэлла…

В этот момент она резко остановилась и повернулась лицом к нему, бесхитростно, совершенно не подозревая о том, насколько она красива. Ее стройное грациозное тело чуть приблизилось к нему, и она посмотрела ему в глаза с такой доверчивостью, что он побоялся сказать что-нибудь лишнее.

– Да?

И тут он больше не смог сдерживать себя. Просто не смог. Он должен был…

– Рафаэлла, дорогая, я люблю тебя.

Эти слова были лишь шепотом в неподвижном парижском воздухе, и его красивое, покрытое легкими морщинками лицо склонилось к ней в нерешительности, прежде чем он поцеловал ее. Его губы были нежными и мягкими, а язык ласкал так страстно, изголодавшись по ней. И она тоже крепко прижалась губами к его губам, обняла за шею и прильнула к его телу. Он осторожно отстранил ее, не желая, чтобы она почувствовала его возбуждение.

– Рафаэлла… Я так давно хотел поцеловать тебя…

И он снова поцеловал ее, на этот раз более нежно, и она улыбнулась ему довольной чисто женской улыбкой.

– Я тоже, – она опустила голову, как школьница, – я влюбилась в тебя с нашей первой встречи, – она храбро улыбнулась, – ты так красив.

На этот раз она сама поцеловала его. Потом взяла его за руку, чтобы идти дальше по берегу Сены. Но Джон Генри покачал головой и взял ее руку в свои.

– Нам сначала нужно поговорить. Ты не хочешь присесть?

Он указал на скамейку, и она последовала за ним.

Рафаэлла вопросительно взглянула на него и увидела в его глазах нечто, что озадачило ее.

– Что-нибудь не так?

Он медленно улыбнулся:

– Нет. Но если ты думаешь, что я привел тебя сюда, чтобы просто поворковать, ты заблуждаешься, малышка. Я хочу спросить тебя кое о чем, и я весь день боялся это сделать.

– Что это?

Внезапно ее сердце стало бешено колотиться в груди, а голос прозвучал очень тихо.

Он долго смотрел на нее, приблизив к ней лицо и сжимая ее руку в своей.

– Ты выйдешь за меня замуж, Рафаэлла?

Он услышал, как у нее перехватило дыхание, а потом закрыл глаза и снова поцеловал ее. Когда он поднял голову, на ее глазах сверкали слезы, и она улыбалась так, как никогда не улыбалась раньше. Она медленно кивнула:

– Да… Я выйду за тебя…

Бракосочетание Рафаэллы де Морнэ-Малль и де Сантос и Квадраль и Джона Генри Филлипса VI отличалось непревзойденной пышностью. Оно состоялось в Париже, и в день заключения гражданского брака был устроен завтрак на двести персон и ужин на сто пятьдесят членов семей и их близких друзей. А на следующее утро на венчание в Нотр-Даме собралось более шестисот человек. Антуан арендовал весь Поло Клуб, и все согласились, что и свадебная церемония, и торжественный прием превзошли все, что они до этого видели. Удивительным было и то, что они смогли договориться с прессой, что, если Рафаэлла и Джон Генри будут позировать для фотографий в течение получаса и ответят на вопросы, после этого их оставят в покое.