Она немного помедлила, потом улыбнулась:

– Рафаэлла.

С легкой улыбкой он с сомнением покачал головой:

– Теперь моя очередь не поверить вам. Рафаэлла – это не французское имя.

– Нет, испанское. Я только наполовину француженка.

– И наполовину испанка?

Ее внешность подтверждала, что это правда. Иссиня-черные волосы, черные глаза и фарфорово-белая кожа – такими он представлял испанок. Он и не подозревал, что все это было наследием ее отца-француза.

– Да, я наполовину испанка.

– На какую половину? Ваш ум или ваше сердце?

Это был серьезный вопрос, и она нахмурилась, размышляя.

– Мне сложно ответить. Я не уверена. Полагаю, что сердце у меня французское, а ум испанский. Я думаю, как испанка, не потому, что мне так хочется, а просто по привычке. Наверное, весь образ жизни приучил меня к этому.

Алекс с подозрением огляделся по сторонам, потом наклонился к ней и прошептал:

– Я не вижу дуэньи.

Рафаэлла рассмеялась:

– Еще увидите!

– Правда?

– Совершенная правда. Единственное место, где я нахожусь в одиночестве, – это самолет.

– Это странно и интригующе. – Ему захотелось спросить, сколько ей лет. По его предположениям, ей было двадцать пять или двадцать шесть. Он был бы очень удивлен, узнав, что ей тридцать два. – Вы не против, что вас повсюду сопровождают?

– Иногда. Но без этого я, вероятно, чувствовала бы себя очень необычно. Я привыкла к этому. Иногда мне кажется, что мне было бы не по себе без защиты.

– Почему?

Она все больше возбуждала его интерес. Она так отличалась от всех женщин, которых он когда-либо знал.

– Потому что тогда некому было бы уберечь меня, – очень серьезно сказала она.

– От кого?

Она долго молчала, потом улыбнулась ему и мягко произнесла:

– От людей вроде вас.

Вместо ответа он только улыбнулся, и они долго молчали, погруженные в мысли друг о друге. Спустя некоторое время она повернулась к нему, и в глазах ее читались любопытство и заинтересованность.

– Почему вы рассказали мне эту историю про Шарлотту Брэндон?

Она никак не могла раскусить его, но он ей нравился. Он казался честным, добрым, забавным и неглупым, насколько она могла судить.

Но в ответ он снова улыбнулся:

– Потому что это правда. Она моя мать, Рафаэлла. Скажите мне, вас действительно так зовут?

Она серьезно кивнула:

– Да.

Но она не сказала ему свою фамилию. Просто Рафаэлла. И ему это имя очень нравилось.

– В любом случае она действительно моя мать.

Он указал на фотографию на задней обложке и серьезно посмотрел на Рафаэллу, все еще державшую книгу в руке.

– Вам бы она понравилась. Она замечательная женщина.

– Я в этом уверена.

Было очевидно, что она все еще не верит Алексу, и тогда с улыбкой он сунул руку в нагрудный карман и вытащил оттуда узкий черный портмоне, который Кей подарила ему на прошлый день рождения. На нем также красовались перекрещенные буквы «G», как и на сумочке Рафаэллы. Гуччи. Он вытащил из портмоне две фотографии с помятыми уголками и молча протянул их ей через свободное сиденье. Она взглянула на них, и ее глаза расширились. Одна фотография была той же, что и помещенная на задней стороне обложки, на другой его мать смеялась, в то время как он обнимал ее одной рукой, а с другой стороны от нее стояли его сестра с Джорджем.

– Семейный портрет. Мы сделали этот снимок в прошлом году. Моя сестра, мой зять и моя мама. И что вы теперь на это скажете?

Рафаэлла улыбалась и смотрела на Алекса почти с благоговением.

– Вы должны рассказать мне о ней! Она необыкновенная?

– Очень. И, если на то пошло, волшебница, – сказал он, поднимаясь во весь свой рост, засовывая документы в карман на спинке находившегося перед ними кресла и пересаживаясь на пустующее сиденье рядом с ней, – я нахожу, что вы тоже необыкновенная. А теперь, перед тем как я расскажу вам все о своей матери, смогу ли я заинтересовать вас предложением выпить со мной перед обедом?

Впервые в жизни он использовал свою мать, чтобы увлечь женщину. Но это его не беспокоило. Он хотел как можно лучше узнать Рафаэллу до того времени, как самолет приземлится в Нью-Йорке.

Они проговорили следующие четыре с половиной часа, выпив по два бокала белого вина и съев неудобоваримый обед, даже не заметив этого, поскольку оживленно обсуждали Париж, Рим, Мадрид, жизнь в Сан-Франциско, книги, людей, детей и юриспруденцию. Она выяснила, что у него есть прелестный маленький дом в викторианском стиле, который он искренне любил. А он узнал о ее существовании в Испании в Санта-Эухенья и слушал, как завороженный, ее рассказы об укладе жизни, который не менялся столетиями и о котором он прежде ничего не знал. Она говорила ему о детях, которых очень любила, о сказках, которые им рассказывала, о своих кузинах и о нелепых сплетнях по поводу образа жизни в Испании. Единственное, о чем она не упомянула, – это о Джоне Генри и ее теперешней жизни. Но это была не жизнь, а мрачное, пустое существование, которое и жизнью-то назвать было нельзя. И дело было не в том, что она хотела скрыть это от него. Просто ей самой не хотелось сейчас думать об этом.

Когда стюардесса наконец попросила их пристегнуть ремни, они почувствовали себя детьми, которым сказали, что праздник закончился и пора идти по домам.

– Чем вы сейчас займетесь?

Он уже знал, что она, как принято в Испании, встречается с матерью, тетей и двумя кузинами и остановится с ними в отеле в Нью-Йорке.

– Сейчас? Встречусь с мамой в отеле. Они уже должны быть там.

– Могу я подвезти вас на такси?

Она медленно покачала головой.

– За мной приедут. На самом деле, – она с сожалением посмотрела на него, – как только мы приземлимся, я снова растворюсь в воздухе.

– По крайней мере, я помогу вам донести ваш багаж, – почти с мольбой произнес он.

Она снова покачала головой:

– Нет. Видите ли, меня будут сопровождать прямо от трапа самолета.

Он попытался улыбнуться:

– Вы уверены, что вы не преступница, путешествующая под надзором полиции?

– Очень похоже на то. – Ее голос сделался грустным, как и ее глаза. Внезапно веселое настроение последних пяти часов покинуло их. Реальный мир готов был вторгнуться в их игру. – Мне очень жаль.

– Мне тоже, – он серьезно посмотрел на нее, – Рафаэлла… Мы сможем увидеться, пока будем в Нью-Йорке? Я знаю, вы будете заняты, но мы могли бы просто зайти куда-нибудь выпить или… – Она уже отрицательно качала головой. – Но почему?

– Это невозможно. Моя семья этого не поймет.

– Но почему, бога ради, вы же взрослая женщина?

– Вот именно. И женщины нашего круга не ходят выпивать с незнакомыми мужчинами.

– Но я-то знакомый, – он снова стал похож на мальчишку, и она рассмеялась, – ну, хорошо, я незнакомый. Тогда согласитесь ли вы пообедать со мной и моей матерью? Завтра?

Эта мысль только что пришла ему в голову, но он затянет свою мать на этот обед, даже если ему придется тащить ее силой с редакционного совещания. Если понадобится дуэнья, чтобы убедить Рафаэллу пообедать с ним, лучше Шарлотты Брэндон никого не найдешь.

– Вы согласны? «Четыре сезона». В час дня.

– Алекс, я не знаю. Я уверена, что буду…

– Попытайтесь. Вам даже не нужно ничего мне обещать. Мы с мамой будем там. Если вы сможете прийти, отлично. Если вы не придете, я пойму. Просто подумайте. – Самолет коснулся посадочной полосы, и в голосе Алекса зазвучала настойчивость.

– Я не знаю, как… – их взгляды встретились, и в ее глазах он увидел растерянность.

– Неважно. Просто помните, как вы хотите познакомиться с моей матерью. «Четыре сезона». Час дня. Не забудьте.

– Да, но…

– Ш-ш… – Он приложил палец к ее губам, и они долго смотрели в глаза друг другу.

Внезапно он склонился ближе к ней и почувствовал непреодолимое желание поцеловать ее. Может быть, если он ее поцелует, то никогда больше не увидит, а если не поцелует, возможно, они встретятся снова. Поэтому вместо поцелуя он спросил ее сквозь рев моторов: