Репортажи об этой свадьбе были напечатаны в журналах «Вог», «Уименз Веар Дейли» и следующем номере «Тайм». Во время интервью с прессой Рафаэлла почти с отчаянием цеплялась за руку Джона Генри, и ее темные глаза казались невероятно огромными на ее белом как снег лице.
И в этот момент Джон Генри поклялся себе в будущем ограждать ее от любопытных папарацци. Он не хотел, чтобы ей приходилось сталкиваться с чем-нибудь, что могло бы заставить ее испытывать неловкость или огорчение. Он прекрасно знал, как тщательно ее оберегали всю ее жизнь. Но проблема состояла в том, что Джон Генри привлекал внимание прессы с пугающей частотой, и, когда он женился на девушке моложе его на сорок четыре года, его жена также оказалась в центре внимания. Огромное состояние Джона Генри было почти неслыханным, а восемнадцатилетняя девушка, дочь маркизы и знаменитого французского банкира, была слишком хороша, чтобы быть настоящей. Все это было похоже на волшебную сказку, а ни одна волшебная сказка не обходится без прекрасной принцессы. Но благодаря усилиям Джона Генри Рафаэлла оставалась в тени. Им удавалось сохранять анонимность, которую многие сочли бы невозможной. Рафаэлла ухитрилась даже проучиться два года в университете Калифорнии, и все прошло гладко. Никто не имел понятия, кто она такая, в течение этих двух лет. Она даже отказалась от услуг шофера, и Джон Генри купил ей маленькую машину, на которой она ездила в университет.
Это было так захватывающе – не отличаться от других студентов и в то же время иметь секрет и мужчину, которого она обожала. Потому что она по-настоящему любила Джона Генри, и он был нежным и любящим мужем. Он чувствовал себя так, словно ему сделали настолько дорогой подарок, к которому боишься прикасаться. Он был безмерно благодарен за свою новую жизнь, которую он разделил с этой ослепительно прекрасной и утонченной девушкой. Во многих отношениях она была еще ребенком и доверяла ему всей душой. Ему пришлось испытать горькое разочарование, обнаружив, что не сможет иметь детей, предположительно по причине серьезной болезни почки, которую он перенес десять лет назад. Он знал, как страстно она хотела иметь детей, и мучился чувством вины из-за того, что лишил ее исполнения этой мечты. Когда он сказал ей об этом, Рафаэлла заверила его, что это не имеет значения и что в Санта-Эухенья достаточно детей, которых она могла баловать, развлекать и любить. Она обожала рассказывать им сказки и покупать им подарки. У нее был длинный список всех их дней рождения, и она часто отправлялась в центр города, чтобы отослать какую-нибудь потрясающую новую игрушку в Испанию.
Но даже его неспособность зачать ребенка не смогла разорвать тесную связь между ними за все эти годы. Это был брак, в котором она боготворила его, а он обожал ее, и если разница в возрасте вызывала у окружающих пересуды, она никогда не беспокоила их самих. Почти каждое утро они играли в теннис, иногда Джон Генри делал пробежки по Пресидио или по берегу залива, и Рафаэлла бегала за ним, как щенок, не отставая от него ни на шаг, смеясь и поддразнивая. А иногда после пробежки они шли в полной тишине, держась за руки. Жизнь Рафаэллы была заполнена Джоном Генри, учебой и письмами в Париж и Испанию. Она вела очень замкнутое, старомодное существование и была очень счастливой женщиной. Скорее, счастливой девушкой, пока ей не исполнилось двадцать пять лет.
За два дня до своего шестьдесят девятого дня рождения Джон Генри должен был слетать в Чикаго, чтобы заключить очень важную сделку. Уже несколько лет он поговаривал о выходе на пенсию, но, как и отец Рафаэллы, не собирался делать этого в обозримом будущем. Он слишком любил мир больших финансов, управление банками, приобретение новых корпораций, покупку и продажу крупных пакетов акций. Ему нравилось осуществлять сделки с крупной недвижимостью, как та, самая первая, которую они реализовали вместе с отцом Рафаэллы. Пенсия была не для него. Но когда он отправился в Чикаго, у него разболелась голова, и несмотря на таблетки, которые утром заставила его принять Рафаэлла, головная боль усилилась.
Его перепуганный помощник нанял самолет и вечером вылетел вместе с Джоном Генри из Чикаго. Когда они приземлились, тот был почти без сознания. Рафаэлла увидела его бледное посеревшее лицо, когда его выносили из самолета на носилках. Он испытывал такую мучительную боль, что почти не мог говорить с ней. Однако, когда они ехали в карете «Скорой помощи» в больницу, он несколько раз пожал ее руку. Рафаэлла смотрела на него с ужасом и отчаянием, с трудом сдерживая слезы, комом стоявшие в горле. Внезапно она заметила, как что-то происходит с его губами. А спустя час его лицо странно исказилось, и вскоре после этого он впал в кому, из которой не выходил несколько дней. У Джона Генри Филлипса случился инсульт, как сообщили в вечерних новостях в первый же день. Пресс-релиз подготовили в его офисе, как всегда избегая упоминания о Рафаэлле, чтобы уберечь ее от жадных до новостей папарацци.
Джон Генри провел в больнице почти четыре месяца и перенес еще два микроинсульта, прежде чем его выписали. Когда его привезли домой, у него не действовали правая рука и нога, моложавое красивое лицо было перекошено, а некогда окружавший его ореол силы и власти исчез. Джон Генри Филлипс внезапно превратился в старика. Он был разбит морально и физически, но еще семь лет жизнь теплилась в нем.
Он больше не покидал стен своего дома. Сиделка вывозила его на коляске в сад, чтобы он мог побыть на солнце, а Рафаэлла часами сидела рядом с ним. Но его мозг уже не был таким ясным, а его жизнь, в свое время такая активная, деятельная и насыщенная, коренным образом изменилась. От него осталась одна лишь оболочка. И с этой оболочкой Рафаэлла жила, преданно и с любовью. Она читала ему, разговаривала с ним, утешала его. В то время как сиделки круглосуточно заботились о его немощном теле, Рафаэлла пыталась укрепить его дух. Но его дух был сломлен, и временами ей казалось, что и ее дух сломлен тоже. Прошло уже семь лет после первого инсульта. С тех пор случилось еще два, которые ухудшили его положение. Он уже не мог ничего делать, кроме как сидеть в своей коляске и большую часть времени смотреть в пустоту, думая о том, чего уже больше нельзя было вернуть. Он все еще мог говорить, правда, с трудом, но большую часть времени, казалось, ему нечего было сказать. Это была жестокая шутка судьбы, сделавшей человека, полного жизни, таким бессильным и жалким. Когда Антуан прилетел из Парижа повидаться с ним, он вышел из комнаты Джона Генри, не скрывая катившихся по щекам слез. И он ясно дал понять дочери, в чем состоит ее долг. До того момента, когда смерть разлучит их, она должна быть опорой человеку, который любил ее и которого она тоже любила, достаточно, чтобы выйти за него замуж. Она не должна позволять себе никаких глупостей, не ныть, не уклоняться от своих обязанностей и не жаловаться. Ее долг должен быть совершенно ясен ей. Так оно и продолжалось, и в течение семи долгих лет она не уклонялась от своих обязанностей, не ныла и не жаловалась.
Единственным светлым пятном в ее мрачном существовании были поездки летом в Испанию. Теперь она проводила там две недели вместо четырех. Но Джон Генри категорически настаивал на том, чтобы она ездила туда. Его мучила мысль о том, что девушка, на которой он женился, стала такой же пленницей его болезни, как и он сам. Одно дело было прятать ее от любопытных глаз окружающих, занимая и развлекая ее днем и ночью. И совсем другим делом было запереть ее в доме вместе с ним, в то время как его тело медленно умирало. Если бы он мог, он покончил бы с собой, чтобы освободить их обоих, как он часто говорил своему врачу. Однажды он упомянул об этом в разговоре с Антуаном, который был возмущен одной только мыслью об этом.
– Девчушка обожает тебя! – закричал он, и его голос эхом отразился от стен спальни его друга. – Ты не имеешь права так поступить с ней!
– Но я не могу продолжать так жить, – его слова были едва различимы, – это преступление по отношению к ней. Я не имею права так с ней поступать. – В его голосе зазвенели слезы.
