В молодости передо мной стоял вопрос первостепенной важности: как выбиться в люди человеку, ничего собой не представляющему? Я не особенно хорошо проявлял себя в средней школе и на первых курсах колледжа. А затем, в девятнадцать лет, женился, сделав для себя потрясающее и удивительное открытие: меня кто-то может полюбить.

Когда мне исполнилось двадцать и я учился на первом курсе юридической школы, моя мать покончила жизнь самоубийством. Дядя обнаружил ее тело в дедовском саду в канаве. Она вставила дуло ружья в рот и выстрелила. Как преданную христианку, ее огорчало мое поведение. Парню, который пил, курил, ругался и прелюбодействовал, была уготована прямая дорога в ад. Я считал, что моя мать, женщина с ангельским характером, никогда и ни о ком не отозвавшаяся плохо и обещавшая своего первого сына, меня, богу, просто не выдержала груза моих многочисленных грехов, которые я почти не пытался скрывать.

Мое чувство вины было всепоглощающим. Боль оказалась настолько жестокой, что мне трудно было справиться с ней каким-либо разумным способом. Понадобилось тридцать лет самобичевания, бессильного бешенства, направленного на мир и на окружающих (вопреки поучениям матери), прежде чем мне удалось усмирить гнев и боль и начать понимать, кто я есть.

Тем не менее ее самоубийство стало своего рода подарком. Она всегда отдавала мне все, что могла. Но ее смерть подтолкнула меня разобраться в том духовном беспорядке, который я так настойчиво пытался игнорировать. У меня не было выбора. Мне необходимо было осознать личность человека по имени Джерри Спенс и понять, кем была моя мать. Я много раз писал и говорил о своих страданиях и боли и бесчисленное множество раз плакал из-за них. Меня бесконечно мучили ее смерть и моя вина. Я непрерывно задавал себе вопрос: «Кто я?» И как только находил ответы — или думал, что находил, — забывал их, чтобы снова и снова повторить этот болезненный процесс.

Но в один прекрасный день я смог встать на место матери и понять, что ее смерть была связана с ее собственным мироощущением. Я узнал, что причиной моей вины была инфантильная вера, что мир — ее, мой и всех остальных — каким-то образом привязан своим центром ко мне. Ее заставили покончить с собой духовные демоны, которые являлись ей и причиняли страдания. Научившись вставать на место матери, я понял многое из того, что мне было недоступно раньше. У нее были своя жизнь, свои кошмары, своя вина и своя боль. Она была тем, кем была. Мне нужно было любить ее, понимать ее боль и принимать ее такой, какой она была. И — что важнее всего — мне нужно было научиться жить по собственным правилам, не принимая на себя неподъемный груз вины за ее смерть, в которой, как я в конце концов понял, я не был виноват.

Подарком, который вручила мне мать, была возможность вырваться из конуры, начать собственную жизнь и путешествие по реке к самопознанию. Это позволило мне, хотя не до конца и со многими рецидивами, сделать жизнь богаче и понятнее, полнее реализовать себя. Именно этой новой жизни я по большей части обязан успешными судебными процессами, на которых защищал тех, кто пострадал больше, чем я.

Благодаря подарку матери я научился понимать людей: клиентов, свидетелей, присяжных, судью. Он дал мне силы. Я часто повторяю студентам и всем, кто готов меня выслушать, что мы не взрослеем на радостях и удовольствии, не учимся на победах. Мы взрослеем на боли и уроках, которые из этой боли извлекает наше «я».

Разумеется, я не хочу сказать, что, прежде чем стать хорошим презентатором, нужно пережить самоубийство одного из родителей или подобную психическую травму. Но большинство из нас испытали ту или иную душевную боль. Мы чувствовали себя отвергнутыми, нелюбимыми, брошенными, униженными. У нас были сдержанные, холодные или жестокие и властные родители. Мы испытывали проблемы с наркотиками или алкоголем либо получали физические травмы. Какова бы ни была природа этой боли, мы защищались от нее, и часто неподходящими способами.

Люди, как и простейшие организмы, предпринимают все доступные меры, чтобы избежать страданий. Иногда мы отрицаем существование боли, пытаемся ее похоронить. Цель этой книги — не выработать панацею для умственного здоровья. Я просто утверждаю, что самопознание, открытость «я» являются первыми шагами на пути к тому, чтобы стать личностью, научиться быть открытым для других.

Познание человека, который был причиной нашей боли, столь же важно, как познание самих себя. Если вы сможете лучше понять пьяного отца — не простить, но понять, — если сможете увидеть, что он боролся с собственными духовными демонами, например, в образе другого грубого родителя, то осознаете, что боль, которую он причинял вам в детстве, не столько ваша, сколько его. Разве мы не взрослеем быстрее, обретя такое понимание? Разве можно сравнивать его с гневом или даже ненавистью, которая может стать частью нашей функциональной личности? Лучше понимая окружающих, мы в конце концов все больше постигаем свое «я», а это, в свою очередь, помогает безошибочно понять тех, с кем мы сталкиваемся в этом мире войн.

Вступление в великий орден единообразия. Я постоянно пытаюсь внушить мысль, что сила каждой личности в ее уникальности. Если ее обнаружить и задействовать, мы становимся непобедимыми. Но мы не прислушиваемся к простым истинам. Вместо этого мы вступаем в орден единообразия, куда нас с самых ранних дней загоняют родители и сверстники. Постепенно мы проникаемся идеей, что одинаковость достойна поклонения. Мы стремимся стать похожими на образцы для подражания, которые нам подсовывают: например, для девочек это куклы Барби, а для зрелых женщин — страдающие анорексией модели с обложек глянцевых журналов. На наших теннисках красуется эмблема Ральфа Лорена, мы должны носить сумки от Луи Вьюттона, даже если их дизайн не более выразителен, чем галька.

Наше общество требует одинаковости. Мы превращаемся в единообразный продукт, который потребляет ничем не отличающиеся друг от друга продукты, наше стремление к одинаковости необходимо для функционирования социального механизма. В средней школе и колледже нас учат превращать свои уникальные преимущества в винтики системы — огромная машина нуждается в менеджерах, инженерах, бухгалтерах, дизайнерах, рабочих, адвокатах и специалистах по компьютерам. Как и все винтики, мы должны быть одинаковыми, чтобы без помех встать на место старого, отработавшего свое винтика.

Телевидение диктует, что должно делать нас счастливыми, каковы жизненные цели и особенно как нам следует тратить свои деньги. Этот голос — голос силы — указывает нам, кого ненавидеть и за что наши дети должны умирать. Так, мимоходом, мы теряем даже смутное представление о своей уникальности. Большинство моих знакомых (хотя они дружно это отрицают) хотят быть похожими на окружающих. Им хочется говорить на современном малопонятном сленге, носить стильную обувь, быть членами модных клубов, играть в гольф и водить «БМВ». Хочется знакомиться со знаменитостями, остроумно болтать на фуршетах, улыбаться, когда нужно, не говорить вещи, которые можно принять за недружелюбные высказывания, и — Боже упаси — не произносить ничего, что противоречит общепринятому мнению. Они хотят быть политкорректными и социально желанными, несмотря на тот факт, что для этого им придется обменять свое понятие правоты на общепринятость, безболезненность и бездумность. Короче говоря, слишком многие из нас отказались от своего идеального «я», чтобы стать имитацией других людей.

Ортодоксальность нашего внешнего вида (пятидесятидолларовые прически, двухсотдолларовые солнечные очки), нашей одежды (последняя модель «изношенных» джинсов от известного дизайнера), наших мыслей (безоглядный патриотизм) и наших ценностей (деньги превыше всего) стала стандартом, установленным для нас власть имущими. Если мы обнаруживаем, что чем-то отличаемся, то пугаемся до судорог в животе. Неужели нас отвергнут как «чужих» или «необычных»? Повальным увлечением является стремление выделиться из толпы, поэтому некоторые прокалывают языки, пупки, уши и все, что угодно, чтобы стать одинаковыми даже в своих отличиях. Мы хотим защитить свой биологический вид подобно зебрам, которые в стаде кажутся одинаковыми и в одинаковой черно-белой окрасе.