В Соединенных Штатах наконец будет принята метрическая система единиц.

Индия основала первую постоянную базу на Луне.

Идет война между Гватемалой и Эквадором.

Население Земли в 2030 году составит одиннадцать миллиардов; четыре миллиарда человек родились после 2009 года, а потому у них не могло быть видений.

Митико и Ллойд ужинали дома у Ллойда. Ллойд приготовил раклетт — вареный картофель, залитый расплавленным сыром, — традиционное швейцарское блюдо, которое он очень полюбил. К раклетту была куплена бутылка вина «Блаубургундер». Ллойд не был особым выпивохой, но в Европе вино лилось рекой, а в его возрасте бокал-другой вина в день полезен для сердца.

— Мы ведь никогда не узнаем наверняка. Правда? — спросила Митико, съев небольшой кусочек картофеля. — Никогда не узнаем, кто та женщина, с которой ты себя увидел, и кто отец моего ребенка.

— О нет, узнаем, — возразил Ллойд. — По всей вероятности, ты узнаешь, кто отец, лет через тринадцать-четырнадцать, прежде чем родится ребенок. А я узнаю, кто эта женщина, когда наконец встречу ее. Я ее обязательно узнаю, даже если она будет намного моложе, чем в моем видении.

Митико кивнула, словно это было и так ясно.

— Я хотела сказать, что мы не познакомимся с этими людьми до нашей свадьбы, — прошептала она.

— Нет, — ответил Ллойд. — Не познакомимся.

— И что ты намерен делать? — вздохнула Митико.

Ллойд оторвал взгляд от тарелки и посмотрел на Митико. Ее губы были плотно сжаты. Возможно, она пыталась скрыть, что они дрожат. На ее пальце блестело кольцо, подаренное Ллойдом в день помолвки. Конечно, он хотел бы подарить ей кольцо подороже, но и это стоило больше, чем он мог себе позволить.

— Это несправедливо, — нахмурился Ллойд. — То есть… Господи, даже Элизабет Тейлор, наверное, произносила слова «пока смерть не разлучит нас» всякий раз, когда выходила замуж. Никто не должен заключать брак, зная, что он обречен распасться.

Он догадывался, что Митико смотрит на него, ловит его взгляд.

— Значит, таково твое решение? — спросила Митико. — Ты хочешь расторгнуть помолвку.

— Я люблю тебя, — сказал Ллойд. — Ты это знаешь.

— Так в чем же дело?

В чем было дело? В разводе, который так пугал его, или в том, что развод окажется таким же мучительным, как у его родителей? Кто бы мог подумать, что раздел совместно нажитого имущества превратится в откровенную войну со злобными нападками с обеих сторон? Кто бы мог подумать, что два человека, экономивших и откладывавших деньги, чем-то жертвовавших год за годом, чтобы в знак любви купить друг другу дорогие подарки на Рождество, потом будут использовать юридические когти, чтобы выцарапать эти подарки друг у друга? Кто бы мог подумать, что эти супруги, так изысканно давшие имена своим детям (ведь «Ллойд» и «Долли» были анаграммой), потом станут пользоваться этими детьми как пешками, как оружием в своей войне?

— Прости, милая, — вздохнул Ллойд. — У меня сердце рвется на части, но я сам не знаю, чего хочу.

— Твои родители давным-давно заказали билеты, чтобы прилететь в Женеву, — сказала Митико. — И моя мать тоже. — Если свадьбы не будет, мы должны сообщить об этом людям. Ты должен принять решение.

«Она не понимает», — подумал Ллойд.

Она не понимала, что его решение уже принято; как бы он ни поступил, это уже на веки вечные высечено на камне в блоковой Вселенной. Дело было не в том, что ему следовало принять решение. Скорее то решение, которое всегда было принятым, ему следовало озвучить.

Поэтому…

Для Тео пришла пора отправляться домой. Не в женевскую квартиру, которую он называл домом последние два года, а домой, в Афины. К своим корням.

Кроме того, честно говоря, для него было бы разумнее какое-то время держаться подальше от Митико, так как ему то и дело лезли в голову безумные мысли о ней.

Тео не думал, что к его грядущей смерти может быть причастен кто-то из родственников. Хотя, как только он начал читать о таких вещах, то сразу понял, что это не такая уж редкость — с тех самых пор, как Каин убил Авеля. Ливия отравила Августа, О. Дж.[35] убил свою жену, а американскую астронавтку арестовали прямо на международной космической станции за убийство собственной сестры.[36]

Но нет, никого из своих родственников Тео не подозревал. И все же если уж какие-то видения и могли пролить свет на обстоятельства его гибели, то наверняка это должны были быть видения его близких родственников. И наверняка через двадцать один год некоторые из них начали бы собственное расследование, пытаясь выяснить, кто убил их дорогого Тео.

Тео купил билет до Афин на рейс авиакомпании «Олимпик эрлайнз». Распродажи дешевых билетов закончились. Люди, как прежде, снова летали самолетами, поскольку их заверили в том, что перенос сознания во времени больше не повторится. Время в полете Тео посвятил поиску огрехов в модели Флэшфорварда, которую ему прислали по электронной почте сотрудники Германского электрон-синхротрона, еще одного крупного европейского ускорителя элементарных частиц.

Тео не был дома уже четыре года и очень жалел об этом. Господи, он может погибнуть через двадцать один год — и одну пятую этого срока он не обнимал мать, не пробовал ее стряпню, не виделся с братом, не наслаждался невероятными красотами родного края. Да, от видов Альп захватывало дух, но было в них что-то стерильное, холодное. А в Афинах только посмотри вверх — и ты увидишь возвышающийся над городом Акрополь и озаренный полуденным солнцем отреставрированный мраморный Парфенон. Тысячелетия цивилизации, столетия философии, культуры, искусства.

Конечно, в юности Тео посетил многие знаменитые местные достопримечательности. Он хорошо помнил, как, когда ему было семнадцать, их класс отправился на школьном автобусе на экскурсию в Дельфы, где находился древний оракул. Шел проливной дождь, и Тео не хотелось выходить из автобуса. Но его учительница, госпожа Мегас, уговорила его. Они поднимались по скользким темным камням, шли через густой лес и наконец добрались до того места, где когда-то находился оракул, предсказывавший загадочные картины будущего.

«Да, уж лучше такой оракул, — подумал Тео. — Он предсказывал бы будущее, о котором можно было бы спорить, по-разному толковать. А сейчас — только холодная и суровая реальность».

А еще они ездили к Эпидаурусу, огромной чаше посреди холмов, с концентрическими кругами рядов. Там они смотрели постановку пьесы «Oedipus Tyrannos».[37] Тео не понравилось, что туристы называют эту пьесу «Oedipus Rex».[38]«Rex» было латинским словом, не греческим, и в результате название пьесы упрощалось, теряло выразительность.

Пьеса шла на древнегреческом языке. Для Тео этот язык был не понятнее китайского, но саму историю они изучали в школе, поэтому он понимал, что происходит на сцене. Будущее Эдипа было предначертано: ему предстояло убить отца и жениться на собственной матери. А еще Эдип, как и сам Тео, думал, что сумеет перехитрить судьбу. Он полагал, что, вооруженный знанием свой судьбы, попросту избежит ее и проживет долгую, счастливую жизнь со своей царицей Иокастой.

Вот только…

…вот только, как выяснилось, именно Иокаста и была его матерью, а человек, которого Эдип убил несколько лет назад в драке по дороге в Фивы, на самом деле оказался его отцом.

Софокл написал свою версию предания об Эдипе две тысячи четыреста лет назад, но студенты до сих пор изучали его творение как величайший пример драмы на тему иронии судьбы в западной литературе. И что могло быть ироничнее того, что современный грек столкнулся с дилеммой древних: с предсказанным будущим, трагическим финалом, неизбежностью судьбы. Конечно, герои древнегреческих трагедий всегда совершали hamartia — фатальную ошибку, и эта ошибка делала их гибель неизбежной. У некоторых hamartia была очевидной: алчность, похоть, неспособность исполнить закон.