Тот набычился. Фривольные нотки начала диалога улетучивались.

— Итак, куда же вы разрешили себе ездить во время войны? Где изволили бывать?

В памяти Зарса возникли Даугавпилс, Антония, Ольга, Пуриныи, но вслух он сказал:

— Мало ли где. Вы же знаете, в какой фирме я работал. Всю Латвию десять раз вдоль и поперек объездил и в Эстонии побывал.

— А в остальных европейских странах, сударь, тоже приходилось бывать?

— Что, что, — поперхнулся Зарс, — в каких, каких?

— В Германии, например, это же тоже Европа, — не давая передышки наседал Конрад. — Я не ошибся? Если что, поправьте, мой господин.

Заре растерялся. «Надо же, — думал он, — мышеловку-то настраивает не в даугавпилсском углу, а вон где. Дознался, змей гремучий». По лицу Зарса пробежала тень, но он осевшим голосом, стараясь выиграть время для уверток, спросил:

— В Германии? Я вас не понимаю. Туда обычно по делам выезжал сам хозяин, господин Свикис, нам, служащим, там делать было нечего.

— Вот-вот, вам по линии другого ведомства приходилось страдать там. Ладно, разминка окончена. Вопрос о том, что вы в Германию не ездили, отпадает, Зарс. Меня интересует, с кем вы туда отправились, состав вашей экскурсионной группы. Итак, кто входил в группу чисто любознательных путешественников?

Такая, на первый взгляд, подсказка со стороны Конрада устраивала Зарса. Официальный мотив его выезда был недалек от иронических слов Конрада. «Ясно, этот черт переговорил с попутчиками, что тогда?» Вслух он сказал как о рассеявшемся недоразумении:

— Ах, вы об этом! Мы поехали в поисках работы. Тогда многие, поверив призывам оккупационных газет, выезжали на работу в Германию. Сулили они хорошо, вот я и поехал на разведку, посмотреть, не устроюсь ли там, с выгодой для себя, конечно. Заработать настоящие марки не помешало бы. Я думал, что вы о командировках.

— Замечательно, Зарс, — сказал Конрад. — Вас там только не хватало. Имея блестящее место здесь, у Свикиса, и отправиться неизвестно куда. Как же вы оформили поездку?

— По правилам, как все. Написал заявление в рейхскомиссариат, получил разрешение, купил билет и поехал.

— Куда?

— В Гамбург, затем в Берлин и обратно. Ничего подходящего для себя я не нашел. Это было в сентябре сорок третьего.

— На что же вы рассчитывали, вы что, немецким владеете?

— В том-то и дело, выше среднего уровня, но далеко до совершенства. У меня была пара рекомендательных писем, но я сам уразумел, что мне там ко двору не прийтись, и я вернулся. Вылазка эта из памяти испарилась, поэтому я вначале и был в недоумении от ваших слов о Европе, — сказал Зарс с облегчением.

Он был доволен тем, как изящно замкнул концовку невинного рассказа о своих похождениях. «Пусть фанатик побегает паровозом по кругу игрушечной железной дороги, попробует поймать себя за хвост», — Зарс приободрился. Это не ускользнуло от Конрада, но крыть было нечем. «Пока нечем. Но не в холостую же, черт возьми, поговорили. Дверь приоткрылась. Сейчас вставим туда ногу и не дадим ей захлопнуться», — думал в свою очередь Конрад.

— Кто же еще поехал поиграть в лотерею?

— Понятно, — хохотнул не к месту Зарс. — Еще двое ребят. Один из них электриком тогда был. Кроме его фамилия. Второго фамилия Лицис, он был то ли автомехаником, то ли маляром. Мы познакомились в отделе труда рейхскомиссариата. Вместе разрешения получали. Решили вместе и ехать.

— Что же с ними сталось, куда они прибились?

— Кроме, имя его Николай, по-моему. Он в Гамбурге попал на завод сельскохозяйственных машин. Я его после войны встречал. Проклинал он все на свете, что поверил посулам, ибо там надо было вкалывать больше, чем дома. Дураком, сказал, оказался. Теперь он директор школы под Ригой. Красивый такой парень. Все об успехах на женском фронте рассказывает. Второго, Лициса, вы должны знать. Эвалд Лицис, знаменитый теперь критик театральный и киношный. Я раз его после войны встретил в театре, так он не очень-то захотел со мной постоять, боком, боком, извинился и с каким-то важным тузом в буфет сиганул. Думаю, не захотел вспоминать те годы.

— Как и вы, — заметил Конрад и несколько раз отвел рукой протестующее движение Зарса. — Кто же еще ехал?

— Ехали многие. Вагон, несколько вагонов, поезд, наконец. Но мы как забились в купе, так и не выходили до самого Гамбурга. В карты играли, в окно глядели. Доехали до Гамбурга-и расстались. А не говорил, не писал в документах о поездке потому, что вопросам не было бы конца. Вон их сколько у вас только — сто. Да, еще один в купе был. Богослов. Некто Брокан.

— Сколько же длилась ваша поездка?

— Да ерунда — немногим больше двух недель. Теперь вот отмывайся за нее.

— Вас в нее Пуриньш отправил? — спросил Конрад, не надеявшийся на то, что Зарс вот так сразу приступит к сдаче позиций, но желавший продемонстрировать свое полное неверие в эти шалости Зарса времен молодости.

— Что вы, — взглянул Зарс на него с легкой укоризной, — я же не раз говорил, что во время войны я не был связан ни с каким Пуриньшем. Мы с ним расстались до войны, когда он уехал в Германию. Возможно, в Германию, — добавил он.

— Но-но-но, не старайтесь ехать со мною по параллельной колее, используем одну. Я спрашиваю об отправке вас в Германию Пуриньшем. Придет время, и я поинтересуюсь в деталях, как вы с ним в те веселенькие дни работали. Ясно?

— Да, ясно. Но если он меня не отправлял, то как я с ним мог работать?

— Если вы сейчас скажете мне, что он вас направлял, следовательно, вы с ним и работали, наивный вы мой простачок, — отпарировал Конрад. — А это вас может резануть как серпом по… одному месту. Вы только подумайте, Зарс. Находясь с Пуриньшем в одном городе, а всю войну вы провели в Риге, в тепленькой фирме Свикиса, друга Александра, вы не виделись, не встречались и не работали с Пуриньшем? Вы его избегали, переходили на другую сторону улицы, притворялись, что не слышали, как он вас окликал? Вы это хотите сказать?

— Я не говорю, что не видел его, встречал, но не работал с ним, — упрямо повторил Зарс и добавил, — в Германию я сам поехал, он меня не направлял.

— Вот так-то лучше, — удовлетворенно сказал Конрад. — Сегодняшний день я посвящаю разбору некоторых фактов, совершенно конкретных ситуаций, а о вашей дружбе с Пуриньшем еще поговорим. Время работает на нас, а не на вас.

Зарс промолчал. Что было сказать? Фанатик цеплялся за каждое слово и прессинговал по всему полю. Зарс сделал обиженный вид, рассчитывая скрыться за ним, словно за дымовой завесой, в тень, отдышаться. Что, мол, с тобой, фанатиком, спорить, все одно — бесполезно.

Но тот был настроен, как гончая, взявшая след. — Скажите, при встречах, нечаянных, конечно, встречах, — уточнил Конрад, заговорщицки подмигнув, — Пуриньш спрашивал вас, как, мол, там, на периферии, старые довоенные друзья поживают, разные красные дьяволы? Он же не мог не спросить вас об этом? Вы Латвию, как упомянули, десять раз объездили, а он наших гонял и сажал все свое рабочее и неслужебное время. Все логично, верно?

— Спрашивать спрашивал. Изредка. Но я все связи порвал и ни с кем не встречался.

— Да, конечно, — понимающе кивнул Конрад. — У вашей мамы в Даугавпилсе была знакомая по имени Антония, она у вас в Риге гостила до войны. Скажите, когда вы ее видели последний раз в Даугавпилсе? И когда вы, кстати, там были последний раз в оккупационное время?

Мысли Зарса замельтешили. «Как ответить? Последний раз видел и последний раз приезжал в этот гнусный Динабург. В чем здесь подводный камень? Александр говорил, что Антонию шлепнули здесь, в Риге, в Бикерниекском лесу в начале августа сорок четвертого. Их всех тогда в это время… Но я ее встречал после Германии. Да, на второй день после Рождества. Пуриньш меня в тот несчастный вечер к матери туда погнал. Но с Ольгой могла Антония в тюрьме свидеться? Вполне. Ну и что, обеих-то нет! А если Антония наплела на меня в тюрьме насчет моего последнего приезда, как отправила она к Аделе Кириллыча? Это было перед Новым годом, в декабре сорок третьего. Пуриньш еще хотел выбить от него показания на Ольгу. И мы тогда всю ночь вдвоем, Антония и я, проболтали. О чем? Об Ольге в том числе. Какая она отважная, ах боже мой! О Кириллыче и Соломатине Антония лишь сказала, что были какие-то друзья Ольги проездом у нее. О той записке ни слова не упомянула. Выходит, два раза, считая осень сорок первого, когда впервые возникла эта смоленская красавица, я там был. От этой встречи отпираться опасно. О господи, но последний визит самый острый. А если в тюрьме эти две бабы обговорили детали и поделились с другими? Не всех же… В лагеря-то тоже увозили. Но тогда они могли прищучить меня раньше. Значит, не знали! Нет, у Антонии я был единожды, мать о том визите в курсе, на допросе у этого фанатика явно проговорится. Что ей скрывать от своих же подпольщиков? Надо же было меня впутывать в этот «Рижский партизанский центр»! Будь он трижды неладен! Нет, о последнем визите они ни черта не знают. Остается осень сорок первого и все. Баста!»